«Мировой кризис»
Пока Черчилль успешно восстанавливал свою карьеру после катастрофы в Дарданеллах, на книжных полках стали появляться работы, посвященные событиям Первой мировой и его роли в отдельных эпизодах. Часть исторических исследований носила благожелательный по отношению к нему характер. Например новая книга первого биографа нашего героя Маккалума Скотта «Уинстон Черчилль во время войны и мира». Но были и негативные примеры – монография Реджинальда Бретта 2-го виконта Эшера (1852–1930) о фельдмаршале Китченере, в которой в неблаговидном свете описывалось участие Черчилля в обороне Антверпена. И это не говоря о Дарданелльской кампании, представляющей настоящий Клондайк для всех желающих пожурить и унизить потомка герцога Мальборо.
Черчилль всегда внимательно относился к своей репутации и не собирался отдавать ее на откуп критикам. Тем более что сам он прекрасно владел словом и ему не составило бы труда изложить свою версию событий. Еще в 1915 году он признался владельцу Manchester Guardian Чарлзу Скотту (1846–1932), что «с нетерпением ждет того дня, когда сможет опубликовать все факты». Прошло несколько лет, и Черчилль решил приступить к осуществлению задуманного, начав работу над описанием истории печально знаменитой кампании. Не напоминает ли подобное погружение в прошлое «перекапывание кладбища», спросил его Поль Маз. «О да! Только с возможностью воскрешения», – ответил Черчилль{172}.
Определяя формат нового произведения, Черчилль использовал метод Даниеля Дефо (1660–1731) из «Записок кавалера» с «нанизыванием исторических событий на беспристрастные воспоминания отдельной личности». При этом основу самих воспоминаний составило не описание, а цитаты из аутентичных и неизвестных широкой публике официальных документов – меморандумов, записок, писем, распоряжений, объединенных в цельное повествование фрагментами-связками. По мнению автора, они гораздо лучше могли передать суть и смысл происходящего. Претендуя на объективность, этот подход имел существенное ограничение – правовые издержки. Большинство используемых документов принадлежали правительству, не говоря уже о материалах с ограниченным доступом. В начале 1922 года Черчилль запросил соответствующее разрешение, мотивируя необходимостью защищаться от инсинуаций других авторов. Он и ранее настаивал на расширении доли обнародованных документов, считая, что подобная практика позволит бороться с искаженным восприятием недавних событий, а также повысит качество исторических работ. Вскоре он получил соответствующее разрешение, однако полностью защитить его от последовавших после публикации нападок оно не смогло. Политические оппоненты стали задавать неудобные вопросы, например кто дал разрешение, а также указывали на нежелательность и опасность подобных публикаций. При подготовке ответов на последовавшие обвинения правительство вернулось к теме обнародования недавних документов, решив более тщательно проработать этот вопрос. На Черчилле это не сказалось, пока. Актуализированные правила публикации документов его коснутся несколько позже. С новым произведением ему пришлось решать и другие, более привычные вопросы – расширение периметра работ и изменение первоначальной концепции{173}.
Концентрируясь изначально на описании событий в Дарданеллах, Черчилль впоследствии решил для полноты картины рассказать также о предшествующем периоде – всех трех с половиной годах (1911–1914) руководства им Адмиралтейством. С изменением концепции изменилось и название с «Великого земноводного» на «Мировой кризис». Также увеличился объем, а само произведение расширилось до двух томов: первый описывал события 1911–1914 годов, второй – 1915-го. Учитывая, что большую часть работы над произведением Черчилль совмещал с руководством различными ведомствами, у него не было возможности самостоятельно изучать детали описываемых эпизодов и собирать все необходимые факты. Для этих целей он нанял экспертов, например, возглавлявшего в 1912–1913 годах военно-морскую разведку вице-адмирала сэра Томаса Джексона (1868–1945). Также он активно консультировался с адмиралом флота баронетом Роджерем Кийсом (1872–1945), главой военно-морского конструкторского бюро и главным техническим советником Адмиралтейства сэром Юстасом Теннисоном д’Энкуром (1868–1951), главным маршалом авиации баронетом Хью Тренчардом (1873–1956), который в свою очередь привлек к проекту историка военно-воздушных сил сэра Уолтера Рэлея (1861–1922).
Первый том был опубликован в апреле, второй – в октябре 1923 года. С их появлением Черчилль добился желаемого, создав задел для восстановления своей репутации. Казалось, на этом можно было бы остановиться, но увлеченный автор решил довести свое повествование до конца и поведать читателям о следующих трех военных годах. Из-за работы в Казначействе публикация третьего тома постоянно откладывалась. Он увидел свет лишь в марте 1927 года в двухкнижном формате.
Войдя в число первых летописцев мировой войны, Черчилль не стал останавливаться на достигнутом и еще до публикации третьего тома начал работу над продолжением – о Парижской мирной конференции и первых послевоенных годах. «Я убежден, что в истории вряд ли найдется какой-либо другой период, более подробно описанный, более основательно забытый и менее понятый, чем те четыре года, которые последовали непосредственно за перемирием», – объяснял он. Словно предчувствуя масштаб, глубину и драматизм последствий (кстати, новый том так и стал называться – «Последствия») принятых в эти годы решений, он скажет, что его новая книга станет «по большей части летописью бедствий и трагедий». Это был период, когда «события следовали друг за другом в беспорядке», «люди устали и с трудом находили общий язык», «сила государственной власти падала, материальное благополучие сократилось, проблема денег становилась все более беспокойной». «Люди не могли понять, – писал он, – каким образом победа, превзошедшая все ожидания, привела к слабости, недовольству, партийным раздорам и разочарованию». Четвертый том вышел в марте 1929 года{174}.
В целом тетралогия Черчилля получила положительные отзывы среди современников. Артур Бальфур заметил, что его коллега написал «восхитительную автобиографию, замаскированную под историю Вселенной». Это было сказано с иронией, но добродушной иронией. Бальфур считал «Мировой кризис» «бессмертной историей», которая служит не только «прекрасным дополнением к великому периоду административной активности» Черчилля, но и сама по себе является «великим произведением». Показательны высказывания коллег нашего героя и в отношении отдельных томов. Главный редактор Observer Джеймс Луис Гарвин (1868–1947) назвал первый том «китом среди мелкой рыбешки», добавив, что автор «отправил мощнейшим ударом повествования всех своих критиков в нокдаун». Ему вторила Марго Асквит, сказавшая, что первый том «великий шедевр, написанный пылкими словами, скромный в части собственного восхваления, посвященный стремительным событиям, отмеченный четкостью изложения, а также содержащий в себе драматическое начало, непревзойденное даже Маколеем». «Я не только восхищен твоим талантом рассказчика, но и проникся величайшей симпатией к твоей борьбе против неприступной стены педантизма и отталкивающего болота нерешительности», – написал однокашнику Леопольд Эмери после выхода второго тома. О третьем томе хорошо сказал Джон Мейнард Кейнс. В его понимании эта книга сублимировала в себе все качества «антивоенного трактата – более эффективного, чем сочинения любого пацифиста». Своей доли похвалы удостоился и следующий том. Историк и романист Джон Бачен (1875–1940), родной брат которого – Алистер, воевал с Черчиллем в одном батальоне в 1916 году и скончался от полученных ранений в 1917-м, не только считал «Последствия» лучшим томом во всей серии, но и охарактеризовал их как «самую лучшую книгу» со времен создания трехтомной «Истории восстания и гражданских войн в Англии» Эдуарда Хайда 1-го графа Кларендона (1609–1674).
Монументальный труд вызывал не только восхищение, но и зависть, переходящую в раздражение. «У вас было время прочитать последнюю книгу Уинстона?» – спросил Эдуард Вуд 1-й барон Ирвин (1881–1959)[16] у архиепископа Кентерберийского Космо Лэнга (1864–1945). Лично у него – нет, а Черчилль нашел время написать такой объемный фолиант. «Разве не удивительно, что человек способен совмещать канцлерство в Казначействе с занятием литературой, да еще в таком масштабе?» – неодобрительно изумлялся Галифакс, считая, что было бы «лучше для Уинстона и государственных финансов, если бы он возглавил другое министерство»{175}.
Хвалебные отзывы были Черчиллю приятны, а на замечания будущего лорда Галифакса и ему подобных он просто не обращал внимания. Главной проблемой и главным достоинством Черчилля была ненасытность. Ему было мало Кубинской кампании и первого журналистского успеха, ему было мало участия в военной кампании в Малаканде и литературного признания первой книги, ему было мало побега из плена и описания своих приключений в Англо-бурской войне, ему было мало успешной публичной деятельности и увлечения живописью, ему было мало руководить войной и описывать ее после заключения мира, – ему всегда хотелось большего. В известном постулате о том, что в этой жизни следует либо сделать что-то достойное описания, либо написать что-то достойное прочтения, – он хотел добиться успеха и там, и там. Причем, когда он брался за перо, ему не терпелось выйти за рамки мемуарного жанра. Он жаждал сказать свое слово в повествовании и оценке событий прошлого, чтобы о нем – о Черчилле говорили и в будущем. «Как странно, что прошлое так мало понимается и настолько быстро забывается, – сокрушался он в апреле 1929 года в беседе с леди Фрэнсис Хорнер (1858–1940). – Мы живем в самый бездумный из веков. Каждый день новые заголовки и неглубокие взгляды. Я пытаюсь ворошить прошлое, приблизить его к нам, чтобы оно смогло помочь нам в решении сегодняшних трудностей»