Ограниченность ресурсов сказалась также на утверждении программы кораблестроения. Черчилль предлагал вместо строительства пяти запланированных линкоров класса King George V («Король Георг V») сосредоточить усилия максимум на строительстве четырех кораблей, которые могут вступить в строй до 1942 года, а также приостановить строительство четырех линкоров следующего поколения – Lion («Лев»), которое было одобрено до начала войны. Против подобных предложений выступил первый морской лорд и начальник Военно-морского штаба адмирал флота сэр Дадли Паунд (1877–1943). Он считал, что подобное изменение приоритетов может привести к быстрому старению Королевского флота после окончания войны, что в свою очередь негативно скажется на защите имперских интересов на Дальнем Востоке. Черчилль, напротив, хотел сосредоточить усилия на защите коммуникаций, обеспечивающих снабжение Острова, и своими предложениями пытался высвободить ресурсы для строительства эсминцев и эскортных кораблей. Этот спор указывал на различие в стратегических подходах, когда для Черчилля главным противником была Германия, а Паунд учитывал вступление в войну Италии и Японии, для борьбы с которыми нужны были современные линкоры. Примечательным было то, что происходил этот спор между двумя главными руководителями Адмиралтейства. В итоге 28 сентября Советом Адмиралтейства было принято компромиссное решение – отложить строительство четырех корпусов линкоров класса Lion на год без переноса конечной даты завершения строительства судов. Черчилль был не удовлетворен подобным решением, но настоять на своем у него не хватило власти и сил{263}.
С другой реалией войны, когда даже в самых тщательно проработанных планах всегда найдется место для неожиданной неприятности, Черчилль столкнулся в середине октября. 14-го числа, проникнув на главную военно-морскую базу Королевского флота Скапа-Флоу на Оркнейских островах на севере Шотландии, немецкая подлодка U-47 капитан-лейтенанта Гюнтера Прина (1908–1941) потопила стоявший на якоре линкор Royal Oak («Королевский дуб»). Погибло более 800 офицеров и матросов, включая командира 2-й боевой эскадры контр-адмирала Генри Блэгроува (род. 1887). Если бы Черчилль не был недавно назначен на свой пост и нес бы персональную ответственность за общую неэффективность и промедление в подготовке к защите Скапа-Флоу в последние предвоенные годы, столь легкое потопление линкора в самом защищенном месте, воспринятое многими как оскорбление, могло стоить ему занимаемой должности. Скапа-Флоу была признана небезопасной, и теперь до завершения работ по ее переоборудованию Черчиллю нужно было определить новое место размещения ВМФ. Он склонялся в пользу базы Розайт на Восточном побережье, которая была хорошо защищена, имела значительную артиллерийскую поддержку и обеспечивала присутствие в Северном море, что служило серьезным сдерживающим фактором для наступательных инициатив противника. Военно-морские эксперты отдавали предпочтение базе Клайд на Западном побережье, считая Розайт более уязвимым для атак с воздуха. Как Черчилль ни пытался убедить своих подчиненных, ему это снова сделать не удалось. Флот перебазировался на время в Клайд{264}.
Помимо споров с коллегами ситуацию осложняли ошибочные суждения самого Черчилля. Он не видел для кораблей смертельной угрозы в подводных лодках и авиации, считая, что с первым позволяет справиться гидролокатор ASDIC, а со вторым – зенитные установки на кораблях. В несовершенстве ASDIC первый лорд убедился после потопления Royal Oak, указав Паунду на «провал наших методов [противолодочной борьбы], которые Адмиралтейство так громко расхваливало до войны». Прозрение в отношении зениток наступит несколько позже – в декабре 1941 года. Черчиллю пришлось пересматривать свои взгляды не только в отношении ВМФ, но и других видов вооруженных сил, а также общей стратегии. Придавая большое значение стратегической авиации, он не видел пользы от ее тактического аналога. По его мнению, она представляла для сухопутных сил «дополнительную трудность». Также стоя у истоков создания танка, он находил, что противотанковые орудия сделали бронемашины неэффективными. Ошибался Черчилль и в отношении будущих противников. Он отказывался признавать угрозу Сингапуру, Австралии и Новой Зеландии со стороны Японии, а в случае вступления в войну Италии рассчитывал на установление контроля над Средиземноморским бассейном в течение двух месяцев. Вместо двух месяцев англо-американским войскам потребуется три года на возвращение контроля над регионом, что же касается Японии, то она не только вступит в войну, но и оперативно захватит Сингапур, создав угрозу для Дальневосточных доминионов. Черчиллю предстояло еще многому научиться, и в первую очередь признанию ошибочности своих принципов, а также способности их пересматривать, отказываясь от неправильных установок{265}.
Черчилль с его не всегда правильной точкой зрения и постоянными спорами внутри Адмиралтейства являлся лишь частью более сложной системы принятия решения, состоящей из трех основных иерархических уровней. Главным органом управления являлся Военный кабинет в составе девяти человек (в том числе Черчилля) под руководством премьер-министра. Далее шел Военный координационный комитет, состоящий из трех военных министров (государственных секретарей по военным делам и по авиации, первого лорда Адмиралтейства), министра снабжения, начальников штабов трех видов вооруженных сил и министра по координации обороны (председателя комитета). На третьем уровне находился Комитет начальников штабов, в который входили начальник Имперского генерального штаба, начальник Военно-морского штаба и начальник Штаба военно-воздушных сил. Комитет начальников штабов включал в свою очередь Комитет объединенного планирования и Объединенный разведывательный комитет. Таким образом, информация в Военный кабинет поступала как минимум по трем каналам: из Военного координационного комитета, напрямую от руководителей трех военных ведомств, а также от Комитета начальников штабов, что приводило к появлению противоречивых сведений и усложняло процесс принятия решений.
Но основная проблема заключалась не в запутанных информационных каналах, а в тех людях, которые приводили эту систему в действие. Отстаивая на протяжении последних нескольких лет политику умиротворения, Чемберлен и его сподвижники не смогли перестроиться с началом войны. Их вид, слова и поведение были лишены наступательного духа. Не исключая возможности перемирия, они с осторожностью относились ко всем инициативам, которые могли разозлить Гитлера и закрыть дверь мирных переговоров. Черчилль тоже размышлял над вопросом перемирия. Когда после разгрома Польши Гитлер в своей речи в Рейхстаге 6 октября 1939 года предложил Британии заключить перемирие, Черчилль направил премьер-министру свою версию проекта ответа, в которой отметил, что рассматривать подобные предложения можно только, если Германия «поступками, а не словами» докажет искренность своих намерений прекратить дальнейшее распространение войны, что означало бы освобождение Польши и Чехословакии от нацистского ига{266}. Но в целом на фоне своих апатичных, осторожных и нерешительных коллег Черчилль выглядел белой вороной. Он был настроен сражаться до конца. Он излучал уверенность в том, что Британия выстоит и одержит победу, он заряжал энергией и олицетворял наступательный дух, он вдохновлял на борьбу и осуждал бездействие. Если четверть века назад он был одним из немногих, кто понимал, что представляет собой современная война и как ее следует вести, то теперь он был единственным гражданским лицом среди руководства страны, кто имел опыт решения схожих проблем и обладал личными качествами, соответствующими тревожной обстановке.
За сорок лет в политике, пройдя и через упоение побед, и через горечь поражений, Черчилль воспитал и развил в себе лидерские качества, которые осенью 1939 года оказались более чем уместны. Одной из граней его лидерства стали публичные выступления, в которых он говорил не от имени своего ведомства, а от имени всей нации. Уже в первый день работы в Адмиралтействе он заявил в парламенте, что начавшаяся война «не является вопросом борьбы за Данциг или за Польшу», это борьба за «спасение всего мира от эпидемии тирании нацизма и защиту всего святого для человечества… это война за утверждение на неприступной скале прав каждой личности и человеческой чести». 26 сентября он вновь взял слово в Палате общин, дав краткий обзор военного положения на море и борьбе с подводными лодками. До этого у курьерского ящика стоял Н. Чемберлен. Сравнивая их выступления, Гарольд Николсон записал в дневнике: в то время как «неадекватность и отсутствие вдохновения» у премьер-министра «стали очевидным даже для его ближайших сторонников», «ощущалось, как моральный настрой депутатов возрастал после каждого слова» Черчилля, который «за двадцать минут никогда еще так близко не подходил к посту премьер-министра». «После заседания в кулуарах даже сторонники Чемберлена перекидывались такими фразами, как “Теперь мы обрели нашего лидера”», – отметил Николсон. Через несколько дней Черчилль выступил по радио, заявив: «Наше нежелание сражаться было высмеяно как трусость. Наше желание увидеть мир безоружным было объявлено как доказательство нашего разложения. Сейчас мы начали борьбу. Сейчас с Божьей помощью и с убеждением, что мы защищаем цивилизацию и свободу, мы будем упорно и стойко добиваться своего до конца». Норман Брук (1902–1967), занимавший впоследствии пост секретаря Кабинета, вспоминал, что именно после этого выступления он «впервые осознал, что Черчилль как раз тот “пилот во время шторма”, который проведет нас через кризис войны». Слушая речь первого лорда, он окончательно убедился в том, что пути назад нет: «Больше предотвращать войну нельзя – мы в состоянии войны; и вот человек, которому можно доверить руководство со всей энергией и решимостью».