незадолго до инаугурации нового президента США, Черчилль обратился к Трумэну: «Мистер президент, я надеюсь, вы уже приготовили свой ответ, когда мы предстанем перед Святым Петром и тот спросит: “Я полагаю, что вы двое несете ответственность за сбрасывание тех атомных бомб”». Трумэн предпочел промолчать{394}.
После успешных испытаний атомного оружия в СССР риторика Черчилля в направлении мирного урегулирования начнет приобретать более настойчивый характер. Конец 1949-го – начало 1950 года можно считать переломным моментом во внешнеполитических взглядах лидера тори. Если после окончания войны пик его антисоветских высказываний приходился на 1946 год, после чего запустился механизм переоценки, то в 1949 и 1950 годах позиция британского политика относительно международной обстановки проходит точку бифуркации. Отныне он становится последовательным и рьяным сторонником нормализации отношений с Москвой, одним из первых западных политиков такого уровня, кто выбрал подобный путь.
Обращая внимание на насыщенную внешнеполитическую деятельность Черчилля в послевоенные годы, нельзя забывать, что в первую очередь наш герой был лидером тори и его основной задачей было привести Консервативную партию к победе на следующих выборах. С этим возникли трудности. После сокрушительного поражения на выборах 1945 года в консервативном лагере начались существенные преобразования, связанные со сменой руководящего состава партии – председателя и заместителя председателя партии, директора Центрального бюро; созданием новых структур – Парламентского секретариата, Консервативного политического центра, возрождением в расширенном составе Исследовательского департамента; привлечением новых членов с внедрением новых методов пропаганды и агитации, изменением системы партийного финансирования, а также повышением независимости местных ассоциаций. Наконец, были разработаны новые программные документы: «Промышленная хартия», «Сельскохозяйственная хартия», «Консервативная политика для Уэльса и Монмутшира», а также памфлет «Правильная дорога к Британии»[38]. Отличительной особенностью этих нововведений было то, что Черчилль не принимал в них особого участия. Его мало интересовали детали и происходящие изменения. Когда во время подготовки в 1947 году к ежегодной партийной конференции помощники изложили ему в пяти строчках основные положения «Промышленной хартии», он, прочитав их, сказал:
– Я не согласен ни с единым словом.
– Что ж, сэр, но это именно то, что приняли делегаты конференции, – ответил помощник.
– Ладно, тогда оставьте.
Черчилль включил подготовленный текст в свое выступление, прочитав его холодно и без эмоций{395}.
В своей предвыборной борьбе Черчилль предпочитал сосредоточить усилия на внешнеполитической сфере, рассуждая о глобальной роли Британии. Во внутренней политике он оставался все тем же непримиримым антисоциалистом, как и 40 лет назад. В свойственной ему хлесткой манере он атаковал лидеров левого движения, называя Эттли «клопом, который, питаясь кровью короля, думает, что в нем самом течет королевская кровь», а также заявляя, что его главный противник «очень скромен и у него на это есть все основания». В отношении же кабинета лейбористов он, перефразируя Линкольна, сказал, что эти «никчемности» сформировали «правительство никчемностей для никчемностей». Он называл «методы и приемы работы социалистов расточительными и неуклюжими», добавив на одном из заседаний Палаты общин, что «еще ни одно правительство не совмещало столь страстную похоть к власти со столь безнадежной импотенцией в ее использовании»{396}.
Черчилль подверг сомнению экономические достижения лейбористов, недоумевая в частных беседах: «Какой смысл быть великой нацией, если наши граждане в конце недели не могут оплатить счета за жилье». В публичных заявлениях он был еще более резок и нетерпим, утверждая, что «шесть лет работы правительства социалистов нанесли нашим финансам больше ущерба, чем Гитлер». Из конкретных мишеней Черчилль стал вести прицельный огонь по принципу равенства, выступая против того, чтобы «сильных держали в узде, принижая до уровня слабых». По его мнению, «распределение благ поровну» приводит к тому, что «темп общества в его движении вперед задается самыми медленными и слабыми его представителями». Находясь под влиянием идей Фридриха фон Хайека (1899–1992), Черчилль считал, что политика социалистов нарушает фундаментальные основы здоровой экономики с «устранением мотива получения большего дохода и соблюдения собственных интересов как основного практического руководства в мириадах повседневных трансакций». По его словам, это приводит лишь к «ограничению, параличу и разрушению британской находчивости, бережливости и изобретательности». Так же Черчилль обрушился с критикой на раздутие бюрократического аппарата и создание «громадной армии чиновников», когда главной заботой высшего политического руководства страны стало «обеспечение этой армии достаточным объемом работы, которая оправдывала бы ее существование», а также «предоставление чиновникам как можно больших полномочий и бесчисленных возможностей для вмешательства в жизни других людей». Еще в бытность свою канцлером Казначейства, он заявлял, что «нет более надежного средства для экономии государственных финансов, чем сокращение числа чиновников». Спустя 20 лет он считал высказанную мысль по-прежнему актуальной. Не оставил Черчилль без внимания и такое нововведение лейбористов, как национализация. В марте 1947 года он предупредил с трибуны Палаты общин, что «можно попробовать уничтожить богатство, но это приведет лишь к распространению нищеты». В августе того же года он отметил, что «частная собственность имеет право себя защищать». «Наша цивилизация построена за счет частной собственности и может быть защищена только частной собственностью». В ноябре 1948-го он назвал предложенный законопроект о национализации сталелитейной промышленности «средством ограничения торговли». Отмечая, что «бюрократов не наказывают за неправильные решения» и у них «отсутствует заинтересованность действовать правильно», Черчилль считал ошибкой передавать в их управление «ключевые отрасли промышленности».
Основной удар лидера тори пришелся на важную для него тему ограничения свобод. «Как свободный англичанин, я больше всего ненавижу зависеть от чьей-либо милости или находиться в чьей-либо власти, будь то Гитлер или Эттли», – заявил он во время одного из заседаний парламента в ноябре 1947 года. За месяц до этого на съезде Консервативной партии он возмущался, что «наша жизнь все больше и больше регламентируется и регулируется тысячами правил, за соблюдением которых неусыпно следит огромная армия чиновников». По его словам, «всеми возможными способами создается и совершенствуется аппарат тоталитарного управления, охватывающий все сферы жизни британского общества». В представлении Черчилля, лейбористское правительство избрало эффективную тактику, используя «трудности в качестве предлога для введения еще большего количества ограничений и дальнейшего роста бюрократии». Сначала «правительство совершает ошибки, которые приводят к ухудшению ситуации», затем оно «требует новых полномочий для ее исправления». В результате лейбористы «все ближе подходят к реализации идеи всесильного государства, в котором человеку отводится роль беззащитного раба, пешки»{397}.
Наблюдая за последовательной критикой Черчилля в отношении лейбористского правительства, возникает ощущение, что он надел на себя мантию отвергнутого пророка 1930-х годов, осуждающего политику умиротворения Болдуина и Чемберлена. Но Эттли отличался от своих предшественников. Да и ситуация была совершенно иной. К тому же недостаток выступлений лидера тори сводился к тому, что изобличая просчеты и недочеты оппонентов, он не предлагал конкретных шагов по исправлению ситуации. В этом отношении, как и любой оппозиционер, Черчилль находился в выигрышном положении. Не неся ответственности за происходящее, ему оставалось только наблюдать, критиковать и ждать, когда его противники оступятся и в очередной раз дадут возможность народу выбрать свое будущее. Такой момент настал в феврале 1950 года, на который пришлись роспуск парламента и назначение новых всеобщих выборов.
В родном Вудфорде Черчилль одержал убедительную победу, получив 37 239 голосов против 18 740 у ближайшего оппонента. Но привести партию к успеху ему на этот раз не удалось. Несмотря на тяжелое экономическое положение, лейбористы смогли удержать штурвал в своих руках. Правда, заплатив за это большую цену с сохранением всего 315 мандатов против 298 у тори и сокращением абсолютного большинства до шатких шести мест. Улучшение позиций консерваторов было налицо, но в политике важен результат, а не динамика. Сокрушительное поражение в 1945-м и неспособность взять реванш в течение следующих пяти лет были вескими аргументами против продолжения черчиллевского руководства тори. Одновременно с отсутствием достижений против нашего героя выступал также возраст. В ноябре Черчилль отметил 75-летний юбилей. Страна знала только трех государственных деятелей, которые занимали пост премьер-министра в этом возрасте и позже[39]. Несмотря на все эти неблагоприятные факторы, Черчилль не собирался уходить, веря, что его звездный час еще настанет. «Я знаю, что стану премьер-министром снова, я знаю это», – признался он секретарю.
Чутье не подвело старого бульдога. Спустя всего 20 месяцев после выборов 1950 года на Туманном Альбионе вновь открылись избирательные участки. В очередной раз Черчилль не оставил шансов конкурентам в Вудфорде, получив 40 938 голосов против 24 081 у оставшихся трех претендентов. Личный успех совпал с достижением партии, получившей 321 место против 295 у лейбористов. Клементина советовала супругу сойти с дистанции и передать тяжкое бремя лидерства более молодым и активным коллегам. Однако узнав, что ее благоверный впервые за 50 лет в политике смог добиться желаемого и стал избранным премьер-министром, она смирилась. «Надеюсь, Уинстон будет полезным для страны, – сказала она. – Это будет тяжелая работа, но он обладает страстным темпераментом и готов к ней»