Прошло всего 16 лет с момента первого применения атомной бомбы, как человечество создало оружие, которое поставило его на грань уничтожения. Сценарий, предсказанный Черчиллем, сбывался. Мир оказался в тяжелом, но не безнадежном положении, считал наш герой. Мощь ядерного оружия, одна мысль о применении которого приводит в трепет, способна не только нанести непоправимый урон, но и выступить надежным гарантом мира. Черчилль ухватился за «странную идею» – «способность новых видов вооружений уничтожить все и вся может самым неожиданным образом оказаться залогом безопасности». «Если технологии позволят всем убивать всех, тогда никто не захочет убивать никого», – предположил британский премьер. В дальнейшем он развил эту мысль, заявив, что «безопасность стала незаконным сыном террора», а само «выживание превратилось в близнеца всеобщего истребления». По сути, Черчилль не предложил ничего нового. Еще в начале 1930-х годов он активно отстаивал тезис, что лучшей гарантией мира является наличие сильного вооружения, одно применение которого наводило бы страх и препятствовало бы его использованию. Но тогда его глас не был услышан. Зато спустя 20 лет у диалектического вывода о том, что угроза всеобщего истребления является залогом всеобщего мира, стало появляться все больше сторонников. Слова подкрепляли действия. В середине июня 1954 года Черчилль созвал закрытое заседание Комитета обороны, на котором было принято решение о начале работ по созданию в Британии собственной водородной бомбы. «Нам следует вооружаться не для сражения, а для ведения переговоров», – объяснил он свою политику в одном из радиообращений{421}.
Делая ставку на вооружение собственной страны, Черчилль не оставлял идею разрядки, предлагая в качестве первого шага проведение встречи между представителями Великобритании и других западных демократий с членами советского правительства. В феврале 1950 года во время выступления в Эдинбурге он предложил для формата таких встреч новый термин – саммит, отметив, что «главное усилие» должно быть направлено на строительство «моста над пропастью, разделяющей два мира», с тем чтобы каждый смог «жить своей жизнью, если не в дружбе, то, по крайней мере, без ненависти холодной войны». Опираясь на свой опыт в годы войны, Черчилль был убежден, что «коммунистов нельзя переспорить, но с ними можно торговаться». Он предлагал и настаивал на изменении подхода с отказом от идеологических штампов и концентрацией усилий на национальных интересах участников переговоров. Он призывал коллег принять, что у СССР есть свои потребности, возможности и интересы, которые нужно понимать и признавать, используя их для поиска взаимопонимания. Британский политик считал, что «вовсе не внешние завоевания, а порядок во внутренних делах страны отвечает глубинным потребностям русского народа и долгосрочным интересам его правителей». После назначения на пост премьер-министра Черчилль решил реализовать задуманное и провести саммит в трехстороннем формате. Во время первого выступления в парламенте в новом качестве он подчеркнул, что отныне приоритетом правительства в международной политике является «прекращение того, что называется холодной войной, путем проведения переговоров на высшем уровне»{422}.
Проблема британского премьера была не в том, что его инициативы были ошибочны, наоборот, Черчилль указал правильное направление для выхода из тупика и предотвращения дальнейшей эскалации конфликта. Проблема заключалась в том, что успех озвученных им предложений зависел не только от него самого, но и от других участников саммита. Трумэн, известный своим антикоммунизмом и давший имя новой внешнеполитической доктрине США, мало подходил для налаживания диалога с коммунистическим гигантом. В отношении Сталина все было сложнее. Одним из первых международных шагов Черчилля-премьера была телеграмма в Кремль, в которой сообщалось, что он вновь стоит во главе правительства Его Величества, в связи с чем шлет приветствие своему зарубежному коллеге. Сталин ответил на следующий день: «Спасибо за приветствие»{423}. После Фултона и острых заявлений в адрес бывшего союзника протянутая Черчиллем рука могла сойти за двуличие. На самом деле неискренним этот жест не был. Признаваясь в личных беседах, что Сталин «никогда не нарушал данное мне слово», он старался после войны придерживаться деликатного обращения с главой СССР. Более того, между ними не прекращалась личная переписка. «Мой боевой товарищ, желаю всего самого лучше в ваш день рождения», – передал Черчилль Сталину 21 декабря 1946 года через советского посла в Лондоне Г. Н. Зарубина (1900–1958). Спустя три дня пришел ответ: «Примите мои теплые благодарности за ваши добрые пожелания на мой день рождения». В январе следующего года весточка про воспоминания о работе с «великим военным лидером Британии» и «величайшее уважение и восхищение всем», что Черчилль сделал в годы войны, прилетела из Москвы через Монтгомери, который встречался со Сталиным. В ответном послании Сталину Черчилль сообщил, что «рад услышать от Монтгомери о вашем хорошем здоровье». «Ваша жизнь драгоценна не только для вашей страны, которую вы спасли, но и для дружбы между Советской Россией и Великобританией»{424}.
Несмотря на тонкий ручеек общения и взаимного уважения двух пожилых политиков, к моменту возвращения Черчилля во власть лидер СССР был не лучшим кандидатом для обсуждения будущего взаимодействия. Стальной каркас вождя всех времен и народов начал все чаще продавливаться под титаническим валом нагрузки. И хотя Черчилль продолжал надеяться и верить в своего военного союзника, признавшись даже близкому окружению, что, «пока Сталин жив», вероятность нанесения удара со стороны СССР гораздо меньше, чем будет во время его преемников{425}, непредвзятый анализ показывал: необходимо готовиться к уходу «дяди Джо» и установлению отношений с новым главой Советского Союза. Ситуация усугублялась тем, что время играло против Черчилля, который сам двигался к девятому десятку и не блистал крепким здоровьем. Создавалось впечатление, что третье премьерство нашего героя не позволит достигнуть намеченных целей, пройдет тихо и, за неимением активностей и успехов, закончится скорой передачей власти Идену. Но британский политик верил в свою звезду. Он не зря скептично относился к долговременному планированию и считал, что всегда происходят неожиданные события, которые рушат планы, словно карточный домик, открывая новые двери и предоставляя новые возможности.
В 1953 году лучик надежды забрезжил сразу из нескольких окон. В январе состоялась инаугурация нового президента США Дуайта Эйзенхауэра. Опираясь на успешные годы сотрудничества в борьбе с нацизмом, Черчилль надеялся на установление настолько же тесных и плодотворных отношений, которые у него сложились с Рузвельтом. На следующий же день после объявления результатов президентских выборов он направил Айку поздравительную телеграмму с предложением «возобновить наше сотрудничество, ориентированное, как и в прошлом, на благие цели сохранения мира и свободы». Не дожидаясь инаугурации, Черчилль поспешно направился в США для личной встречи с будущим президентом. Также он пообщался с действующим президентом Трумэном и впервые посетил в Нью-Йорке дом, где появилась на свет его мать Дженни Джером. Казалось, что история повторяется. Как и 11 лет назад, Черчилль вновь появился в Вашингтоне для установления отношений, которые определят будущее англоязычного мира. Но это была всего лишь иллюзия. Эйзенхауэр сразу же дал понять, что глубоко уважает своего старого боевого товарища и готов поддерживать с ним личное общение, но все вопросы должны решаться установленным порядком и Британии не будет оказано преференций. «Насколько я понимаю, он поглощен почти детской верой в то, что ответы на любые вопросы содержатся в англо-американском сотрудничестве», – записал Айк в дневнике после первой беседы. Также он отметил, что «Уинстон пытается воскресить дни Второй мировой войны», но это расходилось с планами американского политика{426}.
В марте произошло очередное событие, которое вдохнуло в Черчилля новые надежды на проведение саммита. 5 марта в 21 час 50 минут на Ближней даче скончался Сталин. В Москву была направлена телеграмма соболезнования со словами «сожаления и симпатии». Но сам Черчилль увидел в этой, как он сам выразился, новой «вехе в истории России» шанс для воплощения в жизнь своих замыслов. По словам Морана, «Уинстон не мог думать ни о чем другом», воспринимая случившееся как «возможность, которая больше не повторится». Черчилль поделился своими предложениями с Эйзенхауэром, но не встретил с его стороны поддержки. Президент считал, что советское руководство не совершило никаких серьезных шагов, демонстрирующих их готовность к подобным обсуждениям. Тогда наш герой решил направить письмо В. М. Молотову на предмет возможности посещения Москвы для «возобновления наших с вами отношений военного времени», а также для «встречи с господином Маленковым и другими ведущими государственными деятелями» СССР. Президент отклонил и это предложение, заметив, что советское руководство «может неправильно интерпретировать» проведение подобной встречи, приняв ее за «слабость» западных демократий. Всего за первые два месяца с момента кончины Сталина Черчилль направил в Белый дом 13 посланий, но все его предложения по деэскалации напряженности с СССР встретили категоричный отказ, а в личных беседах удостоились характеристики из уст президента как «утомляющие»{427}.
Черчилль также негодовал в отношении президента. Эйзенхауэр всего лишь «бригадир», обронил он в беседе с лечащим врачом в июле 1953 года. Выше уже обсуждалось, что подобные откровения не всегда следует принимать за чистую монету, но на искренность этого замечания указывают и другие аналогичные заявления, которые приходятся на этот период. Например, в беседе с Колвиллом Черчилль упомянул о своем «разочаровании» президентом, которого он находит «слабым и глупым». И если в отношении интеллектуальных способностей он упрекал коллегу за неспособность «иметь дело с деталями», то прямым следствием «слабости» президента стала передача первой скрипки в формировании внешнеполитической стратегии США госсекретарю Джону Фостеру Даллесу (1888–1959), который, по словам Черчилля, имел «чудовищное влияние» на главу Белого дома с превращением последнего в «куклу чревовещателя». «Даллес проповедует, как методист, и в его чертовом тексте все время повторяется одна и та же мысль: ничего кроме вреда встреча с Маленковым не принесет», – возмущался премьер-министр.