Несмотря на периодическое подключение к работе, в целом личное участие Черчилля в завершении произведения с конца 1953-го по начало 1955 года носило скромный характер. Оживление началось с весны 1955 года, когда он сложил с себя полномочия премьер-министра. По его словам, эта книга стала «единственным, что меня сейчас волнует». Понимая, что «История» его последнее произведение, он собирался сделать ее «настолько хорошей, насколько это возможно». Сохранившаяся переписка демонстрирует, насколько придирчив и дотошен был Черчилль в работе, буквально заваливая Ходжа нескончаемым потоком вопросов. Единственным ограничением было здоровье автора. Своему врачу он признавался, что сама редактура с удалением лишних фрагментов и переписыванием отдельных фраз не доставляет ему труда, чего нельзя сказать о «композиции и рассуждениях»{449}. В начале июня Черчилля сразил очередной инсульт, после которого он, впрочем, смог быстро вернуться в строй.
Учитывая объем подготовленного материала, было принято решение издавать произведение в четырехтомном формате. Публикация первого тома была запланирована на осень 1955 года. В реальности сроки были немного сдвинуты. Первый том – «Рождение Британии», описывающий историю кельтской, римской, англосаксонской и нормандской Британии вплоть до правления последнего Плантагенета – Ричарда III (1452–1485), вышел в 340-ю годовщину смерти Уильяма Шекспира – 23 апреля 1956 года. В конце ноября на книжных прилавках появился второй том «Новый мир», повествующий о правлении Тюдоров и Стюартов и рассказывающий о становлении централизованного государства, пожаре гражданской войны и развитии конституционной монархии. Следующие два тома «Эпоха революций» и «Великие демократии» появились в октябре 1957-го и марте 1958 года соответственно.
Отличительной особенностью последнего периода работы было существенное расширение количества привлекаемых экспертов. Так, в августе 1955 года к Ходжу присоединился знаток правления Тюдоров историк Джоел Харстфилд (1911–1980), в сентябре – нумизмат из Британского музея Роберт Эндрю Карсон (1918–2006), в апреле 1956 года – известный кембриджский историк Джон Гарольд Пламб (1911–2001). Главы, посвященные Индии, проверял Арчибальд Патон Торнтон (1921–2004), а сверку Викторианского периода доверили оксфордскому историку Морису Шоку (1926–2018). Также Черчиллю помогали: Алек Реджинальд Майерс (1912–1980), специалист по истории XVII столетия Дональд Хеншоу Пеннингтон (1919–2007), Джон Стивен Уотсон (1916–1986), специалист по Викторианской эпохе Эйза Бриггс (1921–2016), американский историк, один из первых биографов Ф. Рузвельта Фрэнк Барт Фрайдл-младший (1916–1993), а также специалист по истории США Молдвин Аллен Джонс (1922–2007). Даже этот солидный перечень является неполным. Ходж обращался к специалистам, имена которых не только не сохранились, но и большинство которых никогда не встречались с автором лично. Сегодня трудно сказать, какие именно куски и в каком объеме написаны специалистами, а какие принадлежат нашему герою. Из сохранившихся документов видно, что наибольшее внимание Черчилля в 1950-х годах было уделено периоду до 1714 года и касалось тех глав, в написании которых он принимал личное участие в конце 1930-х. Концентрация на знакомом и отработанном материале была связана с тем, что, по воспоминаниям Дикина, в последние годы Черчиллю «не хватало энергии для обработки огромного количества данных» и он «неспособен уловить ритм повествования»{450}.
Эти особенности не смогли не сказаться на качестве последних двух томов, в которых, не считая отдельных эпизодов, связанных с Наполеоновскими войнами и Гражданской войной в США, не так много Черчилля, как хотелось бы. Повлияли они также и на то, что первоначальная цель с обоснованием единства и крепости англо-американского союза достигнута не была. Последний том, который должен был показать истоки и перспективы синергии, превратился в обычное параллельное описание истории двух стран. В результате вместо литературного памятника англоязычному союзу труд Черчилля превратился в панегирик величию Британской империи. Причем с акцентом на великих личностях, военных баталиях и политических перипетиях. Всегда испытывая скептицизм в отношении теорий и с недоверием относясь к идеологии, автор оставил за рамками повествования эволюцию идей, изменение общественных тенденций и описание социальных преобразований. Оставаясь верным своему классу и считая, что страной правит элита, Черчилль наследовал виговским традициям, согласно которым британская история представляет собой романтичное и оптимистичное повествование о борьбе за права и свободу. При этом он продемонстрировал нежелание разглядеть, во что на самом деле для обычных граждан в той же викторианской Англии преломлялась свобода, о которой он говорил так много; насколько бесправна и бессильна большая часть населения, неспособная преодолеть жесткие социальные барьеры; насколько надменен высший свет, не пускающий в свои ряды чужаков без длинного шлейфа титулованных предков. И если уж рассматривать британскую историю с точки зрения борьбы за права и свободу, то последние были не завоеваны правящей элитой, а, наоборот, – отвоеваны у нее нетитулованной массой.
В целом Черчилля отличало стремление к героизации истории. Он сам признавал, что его «книга не претендует на соперничество с работами профессиональных историков». Он – художник масштабных полотен и приверженец крупных мазков, он отдает предпочтение батальным сценам и ярким краскам, пропуская их через призму своего интеллекта и воображения. «Я пишу о тех событиях в нашем прошлом, которые кажутся значительными мне, и делаю это как человек, имеющий некоторое знакомство с суровыми испытаниями последних десятилетий». В этой связи, как справедливо замечает Джон Лукач (1924–2019), Черчилль больше походил на «писателя, увлеченного историей, а не историка, увлеченного писательством», и его последнее сочинение следует рассматривать как «разновидность литературного романа». При этом тетралогия остается литературой выражения, а не анализа. Основное внимание в ней уделено тому, что произошло, а не тому, почему это произошло. Автора привлекает действие, а не мотивы, которые, как он сам прекрасно понимал из своей политической деятельности, могут быть ошибочны, поскольку, принимая решения, опираешься на усеченные, недостающие, а порой и неправильные исходные данные{451}.
Несмотря на перечисленные ограничения и недостатки, тетралогия, особенно первые два тома, представляет не только интересное чтение, но и вполне убедительное изложение идей автора по самому широкому кругу вопросов. Например, высказывание: «От высокого командования ожидается больше, нежели решимость отправлять своих людей на смерть», где Черчилль напоминает, что не только цель, но и средства ее достижения определяют эффективность полководца (да и вообще руководителя). Или следующее авторское замечание: «Современный диктатор, располагающий всевозможными ресурсами науки, способен легко увлекать общество в нужную ему сторону, разрушая представление о его целях и затуманивая память потоком ежедневных новостей, которые смущают умы своей извращенностью». Или гимническое восхваление культа борьбы. Особенно борьбы, в которой отстаиваются такие высшие ценности, как целостность и независимость страны: «Первейшее право людей – это право умирать и убивать посягающих на ту землю, на которой они живут, и наказывать с исключительной суровостью всех представителей собственного народа, которые погрели руки у чужого огня». Он слишком много боролся с тьмой, чтобы не понимать, что от исхода некоторых битв зависит будущее следующих поколений: жить ли им свободными или находиться в рабстве, вкушать ли плоды научно-технического прогресса или прозябать в болоте стагнации, наслаждаться ли процветанием или влачить жалкое существование. Еще один лейтмотив – знакомое по предыдущим работам убеждение, что командующий должен лично присутствовать на поле боя. На примере одного из самых кровопролитных сражений Гражданской войны в США – у реки Энтитем-Крик (17 сентября 1862 года) – он показывает командующего Потомакской армией Джорджа Макклеллана (1826–1885), который только проскакал вдоль фронта, а сражением руководил из штаба, то есть «отдавал приказы и предоставлял битве развиваться самой по себе», и лидеров конфедератов: бесстрашного Томаса Джексона (1824–1863), «дравшегося в строю наравне со своими солдатами», и талантливого Роберта Эдуарда Ли, «лично управлявшего маневрами, как это имели обыкновение делать Мальборо, Фридрих Великий и Наполеон». Другой темой является обыгрывание шекспировского тезиса, что «весь мир – театр. / В нем женщины, мужчины – все актеры». Помимо отдельных высказываний с аллюзией на шекспировские строки: «они покидали провинциальную сцену ради столичного театра» или «занавес упал между Британией и континентом», Черчилль показывает, что нередко решения принимаются не только исходя из практической целесообразности – свою роль также играют производимое впечатление и вовремя сделанный жест. Например, Уильям Питт-старший, который, по словам нашего героя, был «прирожденным актером», занимая пост казначея вооруженных сил, не стал согласно обычаю размещать государственные средства на своих личных счетах и получать за это комиссию, чем произвел на общественное мнение «поразительное впечатление». «Этим жестом, – сообщает Черчилль, – Питт обратил на себя внимание людей и удерживал его, как никакой государственный деятель до него». При этом, признавая важность публичности, внимание к жестам и театральному началу, Черчилль выступал против потери чувства меры, приводя в качестве антипримера Георга IV (1762–1830), «талант самовыражения которого часто тратился на аффектированные жесты»{452}