[1489]. Эти строки произвели очень сильное впечатление не только на самого Черчилля, но и на его официального биографа Мартина Гилберта. «Есть немного людей, о которых можно сказать подобное, — прокомментирует он свои чувства, обнаружив в архиве этот документ. — Во всех моих исторических изысканиях найти подобную характеристику было самой большой наградой»[1490].
Другая сторона личности Черчилля, которая открывается в «Современниках», это его отношение к дружбе с ее волшебной силой наводить мосты как между политическими соперниками, так и с представителями разных поколений. По мнению профессора Дж. Мюллера, «важность дружбы или по крайней мере взаимного уважения среди парламентариев является одним из уроков сборника»[1491]. О том, как умел дружить британский политик, и о том, что значили в его жизни немногочисленные, но верные друзья, легко понять, прочитав главу о самом близком его компаньоне, соратнике и друге — Ф. Э. Смите. Разбор их отношений уже проводился в одной из предыдущих работ, посвященных лидерским навыкам Черчилля[1492], поэтому, чтобы не повторяться на страницах этой книги, выберем для анализа другое эссе, посвященное одной из самых загадочных фигур Британии первой трети прошлого столетия — полковнику Томасу Эдварду Шоу, больше известному, как Лоуренс Аравийский.
Впервые Черчилль встретился с Лоуренсом на мирной конференции весной 1919 года. Встреча оставила мало оснований для продолжения общения. Черчилль слышал, что Лоуренс отказался на официальной церемонии получить награду от короля. Щепетильный в подобных вопросах, он заклеймил поведение полковника, как «акт чудовищной политической демонстрации», сочтя его «крайне ошибочным, несправедливым по отношению к Георгу V как джентльмену и неуважительным — как к королю»[1493]. Только потом он узнает, что отказ, хотя и имел место, на самом деле был озвучен не на официальной церемонии, а в личной беседе с монархом. Но Черчилль уже огласил свой вердикт, правда, не задев высказыванием своего собеседника. В итоге эпизод с отказом от почетной награды заставил нашего героя заинтересоваться и личностью Лоуренса, и тем, что произошло в годы мировой войны на Ближнем Востоке.
Черчилля привлекало в Лоуренсе не только его прекрасное знание сложнейшего ближневосточного региона, но сама «необыкновенная личность, обладающая безмерным потенциалом и огромной силой воли». «В любой ситуации, сколь бы критической она ни была, этому человеку удавалось найти выход, — восхищался У. С. Ч. — В самых сложных обстоятельствах он всегда приходил на выручку — и не было в целом мире более надежного и верного помощника». Как и многие, Черчилль попал под обаяние «благородного величия, которое всегда отличало натуру» этой неординарной фигуры[1494]. «Господь не смог бы создать личность, которая понравилась бы Уинстону Черчиллю больше», — считает Ричард Лэнгвортс[1495].
По мнению британского политика, Лоуренс был «отмечен печатью гения», «хотя природа его гениальности оставалась непостижима»[1496]. Возможно, все дело в разносторонности, которая была не чужда самому Черчиллю и которую он высоко ценил в других. Отсюда и его восхищение «гением Лоуренса», который «обладал неисчислимым количеством граней», который «владел мастер-ключ ом» от «самых разных сокровищниц». «Лоуренс был ученым и солдатом, археологом и командиром, механиком и философом. Очарование и радость от знакомства с ним, щедрое величие его натуры еще ярче выделялись на фоне темного житейского опыта и мудрости»[1497].
Уважение было взаимным. Лоуренс отмечал храбрость Черчилля, заявляя, что в нем ее столько, что «хватит на шестерых». Кроме того, он выделил в политике «чувство юмора, проницательность, самоуверенность и расчетливость, насколько расчетливым может быть государственный деятель»[1498].
Деловые отношения между двумя джентльменами быстро переросли в дружеские. Лоуренс был одним из тех, кто поддержал Черчилля после его неожиданной отставки 1922 года[1499] и поражения Консервативной партии на выборах 1929 года[1500]. Он стал одним из самых желанных гостей в Чартвелле. По воскресеньям он часто приезжал в поместье на своем любимом мотоцикле Brough Superior SSI00, привязанность к которому со страстью к быстрой езде в итоге стоила ему жизни{78}.
Сара запомнила Лоуренса как «невысокого, худощавого человека с очень мягким голосом и тихими манерами», которые контрастировали с шумным стилем ее отца. Но Черчилль нередко уходил в тень, давая своему гостю возможность повести разговор, увлекая аудиторию своим шармом и обаянием[1501].
Сестра Сары Мэри тоже оставила воспоминания о полковнике. Больше всего ее поразило необычное арабское одеяние Лоуренса[1502]. Оно же произвело впечатление и на Черчилля. Примечательно, что тема внешнего вида «великих современников» пройдет лейтмотивом через многие очерки сборника, но самую сильную разработку получит именно в эссе про Лоуренса, а фотография полковника в экзотическом одеянии станет единственной иллюстрацией, украсившей новое издание. Черчилль искренне восхищался арабским нарядом своего друга — белоснежной туникой, доходящей до лодыжек, и белоснежным платком на голове, удерживаемым головным обручем — игалем. Он и сам знал толк в оригинальных костюмах и ценил внешние эффекты. В конце жизни у него скопится внушительная коллекция предметов гардероба: мантия ректора Бристольского университета, форма полковника 4-го гусарского полка и коммодора Королевских вспомогательных военно-воздушных сил, костюм для тропиков и комбинезон «сирена», мундиры старшего брата маячно-лоцманской корпорации Тринити Хаус, члена Тайного совета и лорда-хранителя Пяти портов, не считая ковбойской шляпы, а также тапочек с вензелем У.С.Ч.
Описывая наряд своего друга, Черчилль указывал, что «благородные черты лица Лоуренса, его глаза, наполненные огнем и интеллектом, его точеные губы эффектно смотрелись в обрамлении ниспадающей ткани. Он выглядел таким, каким был: похожим на одного из величайших князей природы»[1503]. Сам полковник также придавал особое значение своему наряду, указывая в «Двадцати семи статьях»{79}: «Если будете носить арабское одеяние, носите лучшее». «Одежда имеет большое значение у племен», — подчеркивал он[1504].
Не только у племен. По мнению Черчилля, арабское одеяние играло важную роль в создании образа самого Лоуренса Аравийского, оно «поднимало на существенно более высокую ступень его серьезное поведение, точность формулировок, широту тем и качество их анализа»[1505].
Лоуренс не только приезжал в Чартвелл, чтобы удивить хозяев и гостей своим видом и завораживающими рассказами, он принадлежал близкому кругу доверенных лиц, с которыми Черчилль обсуждал свои произведения. Он был очень высокого мнения о литературных достижениях своего друга-политика. Когда в 1923 году были опубликованы первые два тома «Мирового кризиса», Лоуренс назвал их «лучшей книгой о войне среди прочитанных мной когда-либо»[1506]. Он еще больше укрепится в своем мнении, когда на прилавках появится продолжение. Больше всего в этой серии ему понравился четвертый том. «Он более зрелый, — делился Лоуренс своим мнением с автором. — Плавучесть вашего стиля и уверенность, с который вы рассекаете бурные воды, одновременно демонстрируют вашу мудрость и служат прекрасным тонизирующим средством»[1507].
Еще более высокую оценку Лоуренса заслужила автобиография «Мои ранние годы». Он прочитал эту «удивительную книгу» несколько раз, считая, что «и по стилю, и по содержанию она формирует гораздо более живой портрет автора, чем я мог себе представить». «Очень редко, чтобы любящий чтение человек, внимательно следящий за персонажем и развитием событий, получал бы столь острое наслаждение, — не скрывая своих эмоций, заявил он Черчиллю. — Автобиография на порядок превосходит ваши первоклассные главы из военных сочинений. Эта книга самое настоящее произведение искусства»[1508]. «Я предполагаю, Черчилль осознает, что является единственной великой личностью со времен Фукидида и Кларендона, кому его поколение очень многим обязано», — скажет Лоуренс Эдварду Маршу в июне 1927 года[1509].
О том, насколько близки ментально и духовно были Лоуренс и Черчилль, можно судить по тому факту, что полковник был в числе тех немногих, кто подбодрил Черчилля взяться за написание биографии Мальборо. Еще в марте 1929 года, когда Черчилль только размышлял над будущим сочинением, Лоуренс выразил надежду, что с учетом огромного опыта государственного управления автора будет создана «практическая книга о нашем единственном генерале, обладающем международной славой»[1510].
Полковник не увидит полное воплощение замысла, но первые два тома «Мальборо», которые выйдут при его жизни, не оставят его равнодушным. Он давно ждал рассказа о жизни герцога Мальборо, и когда Черчилль прислал ему подписанные экземпляры томов, он самым тщательны