«Великие современники». Каждый из героев, даже те, рассказ о ком в итоге не вошел в сборник, как, например, эссе про Рокфеллера, не просто проявляет величие, но и обладает властью над людьми, а в какой-то мере — властью над событиями.
Власть — вот та субстанция, которая больше всего привлекала Черчилля. За годы своей многолетней политической деятельности и руководства многочисленными ведомствами он научился аккумулировать власть для претворения своих решений в жизнь и достижения запоминающихся результатов. Будучи одновременно человеком действия и человеком мысли, Черчилль не просто превратил власть в главное орудие своей деятельности. Он пытался понять власть: какие формы она может принимать, к каким разрушительным последствиям при неумелом обращении может привести, какие ограничения имеет и каким образом ее можно использовать наиболее эффективно. Биографии выдающихся современников представляли великолепный материал для поиска ответов на все перечисленные вопросы.
Постараемся сформулировать, к каким выводам пришел Черчилль, и начнем разбор с очерка про Джорджа Бернарда Шоу. Несколько необычный выбор. Но именно из-за необычности его и целесообразно рассмотреть первым. При беглом просмотре персоналий сборника ирландский драматург меньше других имеет основания считаться носителем власти. Однако на самом деле Шоу оказывал и, что важно, продолжает оказывать на общество гораздо больше влияния, чем многие президенты, премьер-министры, короли и императоры. Власть Шоу заключена в его интеллекте. Он не подписывал указов и распоряжений, не принимал решений, которые могли бы изменить жизнь миллионов людей, но силой своего таланта он сумел преодолеть ограниченность человеческой жизни и выйти на уровень, на котором ни географические границы, ни временная эпоха, ни принятые в обществе звания и должности уже не в состоянии погасить лампаду его идей и воззрений.
Для Черчилля, который признавал, что «слова — единственное, что остается навеки», этот посыл был очень важен. Опасаясь, что наступит день, когда его достижения на министерских постах станут достоянием истории, он старался оставить след в будущем своей литературной деятельностью. Пусть не все написанное им пройдет испытание временем, все равно этот труд — литературный труд — нельзя считать напрасным.
По мнению Черчилля, кроме влияния посредством своих произведений, Шоу использовал и другую разновидность власти. Она не была столь масштабной, как его литературный гений, но она позволила драматургу занять определенную социальную нишу и, реализовывая свой талант, наращивать популярность. Речь идет о власти шута, феномене, имеющем множество примеров в истории. В своем очерке Черчилль отмечал, что шуты, игравшие «важную роль при средневековых дворах», спасали «свои шкуры от костра и шеи от веревки» рассыпанием насмешек, никого не пропуская и не выделяя. Ни один обидчик не успевал «отомстить презренному фигляру, ибо сам вынужден был хохотать над тем, в какое дурацкое положение попал его соперник или приятель». «Так выживали шуты, так они получали доступ в самые властные круги и позволяли себе шутить на тему свободы под ошеломленными взглядами варваров и тиранов»[1721].
Анализируя личность Шоу, Черчилль обратился к индуктивному методу и сделал точное обобщение. Тема шута гораздо интереснее и важнее, чем принято считать, и в современной теории лидерства она занимает отдельное место. Одной из главных опасностей, с которой сталкиваются лидеры, является проблема гордыни. И здесь на помощь приходит шут, который, по словам профессора Манфреда Кете де Вриеса, выступает в стабилизирующей роли «посредника между лидерами и последователями, делясь с окружающими глубокими наблюдениями и сознательно или бессознательно проникая в истинную подоплеку вещей»[1722].
У Шоу не было конкретного сюзерена, для него господином было само общество с его высокомерием и лицемерием. И в этом отношении драматург выполнил «творческую роль правдолюбца». Кете де Вриес объясняет, что, «создавая определенную эмоциональную атмосферу», шут указывает объекту иронии на «мимолетность власти». Таким образом, он превращается в «стража реальности» и препятствует свершению глупостей[1723].
Признавая огромную важность шута, Черчилль, тем не менее, выделяет и ограниченность этой социальной роли. Во-первых, шут, возможно, и способен защитить от безумных действий, показывая, прямо или косвенно, реальное положение вещей, но на примере Шоу, пишет Черчилль, «наш английский остров не получил сколько-нибудь значительной помощи в решении своих проблем»[1724]. Во-вторых, шут лишается власти во время кризиса. «Когда народ отстаивает свое право на жизнь, когда дворец, где вполне комфортно разместился шут, подвергается нападению и все — от принца до конюха — дерутся на фронте, эхо шутовских проделок раздается в опустевших залах, и его остроты и советы, равномерно распределяемые между друзьями и врагами, режут слух спешащим курьерам, скорбящим женщинам и раненым мужчинам, — констатирует британский политик. — Хихиканье не звучит на фоне набата, а шутовской костюм неуместен рядом с кровавыми бинтами». Но кризис не вечен. Наступает время, когда во дворец «возвращается самоанализ» и «мудрость с юмором в расшитых мантиях вновь занимают места перед наполняющимся залом»[1725].
Иной облик власти представлен в очерке про Лоуренса Аравийского. Можно ли отнести автора «Семи столпов мудрости», скромность которого сыграла немалую роль в том, что главный труд его жизни постоянно переписывался, но и так и не был в окончательной авторской редакции издан при жизни, отнести к человеку власти? Безусловно! Черчилль изображает его отважным героем, заработавшим себе славу в «условиях, которые исключали человеческое существование». Он смог поднять арабский народ против Османской империи, объединив их «одним интеллектом, одной душой, одной волей»; история о нем — это «эпопея, легенда, сказание о подвигах, в сердцевине которых — один человек»[1726].
Есть в очерке и непосредственное упоминание о лидерском стиле Лоуренса. Даже в «дни отхода от дел и добровольного затворничества он всегда властвовал над людьми, с которыми встречался». «Если он брался за дело, то кто может сказать, какой кризис не оказался бы ему по плечу? Когда дела идут плохо, как же бывает хорошо, если он оказывался рядом»[1727].
В чем была сила Лоуренса Аравийского и на чем основывалась его власть? В книге «Черчилль 1911–1914. Власть. Действие. Организация. Незабываемые дни» рассмотрению природы власти уделено много места. На множестве примеров в этом исследовании показано, что сущность власти составляет контроль над ресурсами. Степень влияния зависит уже от того, насколько критичными и незаменимыми являются эти ресурсы для объекта оказания влияния[1728]. Зависимость власти от ресурсов носит и обратный характер. Власть зиждется не только на контроле над ресурсами, но и на отсутствии потребности в них. Именно эта способность — обходиться без того, что для других являлось одновременно и желанной, и необходимой частью их жизни, составляла основу превосходства Лоуренса.
В этом отношении очень важен эпизод, который, собственно, и свел двух джентльменов, когда Лоуренс Аравийский отказался от награды, предложенной королем. Для него этот жест был возможностью обратить внимание Георга V на ситуацию на Ближнем Востоке. Не каждый осмелился бы на такой шаг, но Лоуренс, используя свои личные особенности, в числе которых спокойное отношение к титулам и почестям, попробовал оказать влияние не на кого-нибудь, а на самого монарха. Сила Лоуренса была в том, где большинство людей проявляют слабость: «презрение к наградам, трофеям, сытой и довольной жизни», к «дому, деньгам, комфорту, чинам и даже к славе»[1729].
В своем неприятии общественных ценностей и условностей Лоуренс в определенном смысле напоминает Шоу, который, хотя и не был чужд комфорту, в чем бы он ни выражался, также смог противопоставить себя двуличию общества. Правда, Лоуренс идет дальше драматурга. Там, где Шоу, поднимаясь по тропинке и достигая вершины, спускается вниз, Лоуренс, не останавливаясь, идет дальше и в результате оказывается на такой высоте, когда можно говорить уже о сверхчеловеке.
Описание Лоуренса с этой позиции тем более интересно, поскольку на страницах произведений Черчилля сверхчеловек — персонаж довольно редкий. Несмотря на всю любовь британца к великим личностям, большинство его героев крепко стоят на земле, как и он сам, обуреваемый привычными человеческими страстями и слабостями; и Черчилль, и его герои далеки от того, чтобы всецело проникнуться идеей Ницше. Но в случае с Лоуренсом Черчилль решил коснуться и этой темы. Он включил в описание личности своего друга следующий абзац, имеющий настолько принципиальное значение, что его имеет смысл привести целиком:
«Мир с некоторой опаской понимал, что столкнулся с человеком, который не подпадает под его юрисдикцию; человеком, на которого его обычные соблазны будут растрачены впустую; человеком, до крайности свободным, неприручаемым, не связанным условностями, независимо двигающимся в повседневном потоке человеческой деятельности, готовым на решительный бунт или на последнюю жертву; человеком одиноким и суровым, для которого само существование есть не больше, чем долг»[1730].
Этот фрагмент претерпел несколько редакций, окончательная из которых представлена здесь. Но был еще и другой, первоначальный вариант, который вошел в статью, опубликованную в