Эти строки посвящены Адольфу Гитлеру. Фюрер действительно оказывал поистине демоническое воздействие на окружающих. Жертвой его «обаяния» (как выразился Черчилль) стали многие выдающиеся люди, не понаслышке знающие, что такое влияние. Причем это не всегда были немцы или подчиненные Гитлера. Среди друзей Черчилля личностью фюрера были очарованы герцог Вестминстерский, виконт Ротермир, генерал Ян Гамильтон и маркиз Лондондерри. После часовой беседы с Гитлером Ллойд Джордж назвал его «величайшим из ныне живущих немцев». Он неоднократно повторял это в частных беседах, а также, по его собственным словам, «сказал об этом лично» фюреру. В своей статье, опубликованной в Daily Express и посвященной главе Третьего рейха, Ллойд Джордж описывал Гитлера как «прирожденного лидера, магнетическую и динамическую личность», «одной единственной целью» которого было сохранение мира. Своим друзьям он признавался, что «испытывает восхищение» перед этим государственным деятелем. И ему очень хотелось, чтобы личность «таких же выдающихся качеств» встала у штурвала Британии в 1930-е годы[1758].
Как такое стало возможным, чтобы не только представители британской аристократии, но даже такой «тертый калач», как Ллойд Джордж, смогли настолько ошибиться в своих оценках? Ответ прост: гипнотическое влияние Гитлера на собеседников строилось на их готовности к самообману. Британский журналист и политик Вернон Бартлетт (1894–1983), проведя в кабинете фюрера сорок минут, восторженно отозвался об «огромных коричневых глазах» Гитлера, «настолько огромных и настолько коричневых, что в них можно было бы влюбиться, если быть женщиной». Изюминка этого панегирика заключается не в том, что всего сорок минут даже не общения, а простого пребывания в кабинете и наблюдения за главой нацистов могли вызвать столь поэтический восторг. Это признание поражает тем, что на самом деле глаза Гитлера были голубыми![1759]
Если люди, причем не самые глупые, ошибались даже в таких простых вещах, как цвет глаз, то чего уж говорить об их заблуждениях в оценке планов, мыслей и расчетов фюрера. А такие прогнозы строились, и не одним Ллойд Джорджем. Джон Саймон, занимающий с 1931 по 1935 год пост министра иностранных дел, считал, что Гитлер «определенно обладает мистическим темпераментом» и ему «совершенно не интересно, что происходит в Западной Европе». Более того, он назвал фюрера «австрийской Жанной д’Арк с усами». Были и другие, кто обращал внимание на миролюбивые намерения главы Германии, видя в нем скромного, но успешного государственного деятеля[1760].
Черчилль — то редкое исключение, кто не попал под обаяние «больших коричневых глаз» фюрера. На страницах этой книги еще будет возможность рассмотреть отношение Черчилля к Гитлеру более подробно. А сейчас, раз уж речь зашла о главах государств, рассмотрим еще одного политика, которому также будет суждено сказать свое слово в грядущем мировом конфликте.
Черчилль указывал, что большую роль в успехе Франклина Рузвельта сыграла фортуна, тоже важная составляющая любого успеха. «Фортуна шла с ним рядом не только как подруга или даже любовница, но как обожательница идет за кумиром, — писал британский политик. — Однажды был момент, когда выдвижение Рузвельта было под таким сомнением, что казалось, все зависит от того, как ляжет монета. Но когда она легла, не осталось сомнений в том, чей профиль на ней отчеканен»[1761].
Умело используя свою удачу, Рузвельт не просто стал символом власти, он по своей сути и был власть. Черчилль считал, что американский президент «совершил великие дела» и предпримет «попытки совершить еще большие». Обычно цели достигались серией точных и жестких приказов, в которых «не было недостатка». Суровый управленческий подход, который использовал Рузвельт, позволил британскому политику назвать его стиль правления «диктатурой, прикрытой конституционными формами», которая от этого «не стала менее эффективной»[1762].
Когда читаешь подобные фразы, да к тому же написанные в 1934 году, может возникнуть желание сопоставить деятельность Ф. Д. Р. с деятельностью глав других государств, также заработавших себе славу жесткими методами. Но Черчилль полагал, что проведение подобных аналогий ошибочно. «Сравнивать работу Рузвельта с работой Гитлера представляет собой оскорбление не Рузвельта, а цивилизации», — предупреждал он. В то время как «кумир немцев» занимается «недальновидными гонениями» и «демонстрацией средневековой жестокости», которые доказывают его «ограниченность и убогость», Рузвельт войдет в историю благодаря «расцвету своих творческих программ»[1763].
В портретной галерее, оставленной потомкам Уинстоном Черчиллем, есть портрет, который, хотя и не вошел в основную часть коллекции, имеет не меньшее значение для понимания механизмов власти: Джон Дэвисон Рокфеллер. Черчилль выделил два ноу-хау, которые помогли бизнесмену из Кливленда подняться на вершину нефтяной пирамиды. Первое — умение использовать способности, интеллект и ресурсы других людей, без которого немыслим любой мало-мальски эффективный руководитель. Рокфеллер был чуток к талантам. Он стремился окружать себя людьми, обладающими собственным мнением и оригинальными идеями, которые он поощрял и объединял в единое целое. Одним из следствий подобного подхода, направленного на сплочение сильного коллектива, было развитие нечто нового для бизнеса того времени. Позже ученые назовут это нововведение «корпоративной культурой». «Атмосфера, в которой сотрудники работают гармонично друг с другом, как партнеры, была одним из главных руководящих принципов Standard ОН», — объяснял эту инновацию Черчилль[1764].
В принципе, умение использовать (в хорошем смысле слова) результаты чужого интеллектуального труда для достижения поставленной цели — одна из тех лакмусовых бумажек, по которой определяется эффективность менеджмента. Управленческий опыт Черчилля был немногим меньше его опыта литератора. И он прекрасно знал, как важно уметь распорядиться теми интеллектуальными ресурсами, которые имеются в твоем распоряжении. Примеров тому в жизни Черчилля не счесть. Остановимся только на одном эпизоде, связанном с другим героем сборника.
В январе 1919 года Черчилль возглавил Министерство по делам колоний. Учитывая активные «брожения» на Ближнем Востоке, он решил создать отдельный департамент, отвечающий за неспокойный регион. Ядро нового структурного подразделения сформировали опытные сотрудники из Министерства по делам Индии, которые во время Первой мировой войны работали в Ираке и Палестине. Главной же звездой департамента стал Лоуренс Аравийский, прекрасно разбиравшийся в сложных хитросплетениях ближневосточных проблем и способный, по словам пригласившего его министра, «сделать свои личные качества, свою мощную волю и свои знания вкладом в общее дело». Многие думали, что Черчиллю не удастся уговорить свободолюбивого полковника войти в состав министерства. Но они ошибались. «Лоуренс нашел в себе силы стать — не побоюсь этого слова — скучным чиновником, — вспоминал Черчилль. — Его усилия не пропали даром. Его цель была достигнута»[1765].
Черчилль был не единственной стороной, оставившей реминисценции об этом периоде. Сохранилось также мнение и самого Лоуренса, признававшегося, что у него был «план действий и знания», а у его патрона: «воображение и смелость их реализовать», а также прекрасная осведомленность о «политической процедуре»[1766]. Оценивая свою работу в колониальном ведомстве, Лоуренс характеризовал ее, как «самую лучшую, которую я когда-либо выполнял»[1767]. Неизвестно, знал ли об этих отзывах Черчилль, но наверняка ему было бы приятно. В конце жизни он назовет Лоуренса «гением». «Не было ничего, с чем бы он не справился, если бы он остался жив… и имел бы меня за своей спиной», — скажет Черчилль Вальтеру Грабнеру[1768]. Необычная трактовка гениальности… а также лишнее подтверждение факта, что гению желательно иметь поддержку среди представителей официальной власти.
Возвратимся к Рокфеллеру. Использование способностей и опыта других людей было лишь одним ноу-хау известного миллиардера. Второе требовало гораздо больше душевных затрат, но в то же время давало и более значимый результат. Главной составляющей этого подхода к управлению была жесткость. Выше, при рассмотрении личности Рокфеллера уже поднимался вопрос о соотношении цели и средств в достигнутых им успехах. Рассматривая эту моральную дилемму в плоскости власти, Черчилль не готов был дать окончательного ответа, который сводился бы к упреку или, наоборот, к оправданию жестких поступков, приводивших порой к добродетельным результатам. «Хотя никакие последующие успехи не могут служить оправданием ошибок, в истории полно примеров, когда люди приходили к власти, используя жесткие и даже страшные методы; однако, когда их жизнь предстала целиком, их сочли великими, обогатившими историю», — писал он уклончиво в своем сборнике[1769].
Эти страшные строки относятся к Гитлеру. Но на страницах «Великих современников» есть и другие персоналии, при анализе биографий которых поднимается тема благородных целей, достигаемых недопустимыми методами. Например, один из лидеров эсеров Борис Викторович Савинков (1879–1925). У Черчилля было своеобразное понимание личности этого человека, запятнавшего себя убийствами многих известных людей. Отчасти его отношение объяснялось тем, что, несмотря на личные встречи с Савинковым, Черчилль не был близко знаком с ним. Отчасти — тем, что автор сборника не отличался глубоким пониманием тех событиях, которые захлестнули Россию, начиная с 1905 года. В представлении британского политика, главным стремлением Савинкова было освобождение России. «Царь и Ленин казались ему одинаковыми по сути, различия были лишь внешние, и тот и другой — тираны в разном обличье, и тот и другой были препятствием н