[1808]. Обращаясь к «невероятной жестокости», фюрер создал «аппарат ненависти и тирании»[1809]. Он породил «культ злобы, который в таком виде, в таком масштабе и с такой властью» еще никогда не встречался в истории человечества[1810]. Одурманенный победами, «сжигаемый ненавистью и обуреваемый стремлением к мщению», а также находясь «под влиянием честолюбивой прихоти и жажды власти», Гитлер «вызвал из глубин поражения темные первобытные страсти». Он «воскресил страшного идола, всепожирающего Молоха», превратившись сам «одновременно в его жреца и воплощение»[1811]. Вместо обращения к тому лучшему, светлому и благородному, что в той или иной степени на том или ином уровне есть у любого человека, Гитлер, залез каждому последователю в душу и вытащил на свет все то мерзкое, отвратительное и смердящее, что кто-то стремился спрятать как можно глубже, а кто-то держал под строгим контролем. Отныне государственной политикой Третьего рейха стали предательство, обман, убийство, зависть, ненависть, ксенофобия и расизм. Те, кто привык следовать принятым стандартам, заключенным договорам и честному слову, оказывались безоружны перед «исчадием зла, ненасытным в своей жажде крови и разбоя»[1812], который, как и всякая демоническая фигура, мог обаять, но только для того, чтобы в итоге превратить в свою жертву.
Изучив расистско-шовинистско-реваншистские откровения Гитлера в Mein Kampf, Черчилль обратил внимание на одну фразу, в которой отмечалось, что «большое количество людей гораздо легче падет жертвами большой лжи, чем ее меньшего брата». Ложь Гитлера достигла настолько огромных масштабов, что ее никто уже не замечал. Тщетно пытался Черчилль обратить на это внимание как англоязычной, так и немецкой аудитории. Он высвечивал «дикие доктрины» фюрера, согласно которым «ни прошлые заслуги, ни доказанный патриотизм, ни даже раны, полученные на войне, не могли защитить людей, чьим единственным преступлением было то, что родители произвели их на свет». Он пытался донести до широких масс, еще способных остановить эти злодеяния, что отныне «немецкая земля обезображена концентрационными лагерями», в которых «тысячи немцев силой и страхом учат повиноваться необоримой силе тоталитарного государства»[1813].
Для думающих и понимающих современников Черчилль стал одной из немногих точек опоры; защитником от распространяющейся эпидемии жестокости и насилия; обличителем и борцом против нацистского зла. «В те дни Уинстон представлял собой башню силы и комфорта, он был единственным британским государственным деятелем, который понимал смысл доносимых нами предостережений, кто осознал во всей ее неистовости опасность вспышки Furor Teutonicus»{93} — вспоминал историк сэр Джон Уилер-Беннет (1902–1975), в период с 1927 по 1934 год живший в Германии[1814].
Черчилль был достаточно опытным политиком, чтобы понимать, как следует бороться с Гитлером и последствиями его учения. Стандартные и порой эффективные дипломатические инструменты в этом случае были бесполезными. Нельзя вести переговоры с человеком, который не держит собственного слова и нарушает собственные обещания. История знала много таких примеров. Еще Макиавелли признавал, что «в наше время великие дела удавались лишь тем, кто не старался сдержать данное слово»[1815]. А Гитлер возвел ложь в ранг национальной политики, против которой переговоры и договоры оказались бессильными.
Такие люди, как Гитлер, понимают только язык силы. Опасность политики умиротворения агрессора демонстрацией своей слабости Черчилль понял еще в молодые годы, когда в Бангалоре прочитал многотомное сочинение Эдварда Гиббона «История упадка и разрушения Римской империи». Он на всю жизнь запомнил следующие слова из третьего тома, описывающие вторжение «могущественного короля», вождя вестготов Алариха (ум. 410) в Италию в 401 году: «Неспособность слабого и сбившегося с толку правительства нередко принимает такой же внешний вид и порождает такие же последствия, как изменнические сношения с общественным врагом. <…> В умении вести переговоры точно так же, как и в умении руководить военными действиями, Аларих обнаруживал свое превосходство над противником, который беспрестанно колебался в своих намерениях по недостатку определенной цели и последовательности»[1816].
Впоследствии за Черчиллем закрепится слава противника политики умиротворения и использования мягких средств деэскалации нарастающей напряженности. На самом деле это мнение ошибочно. Размышляя над подобным сценарием решения внешнеполитических проблем, он будет признавать, что сама по себе политика умиротворения не является плохой или хорошей. Все зависит от контекста и обстоятельств. В то время как придерживаться такого подхода из «слабости и страха» — «фатально и тщетно», стремиться к умиротворению с позиции силы — «великодушно и благородно». Последний вариант даже представлялся Черчиллю «единственным путем к миру во всем мире»[1817].
Но в 1930-е годы ситуация была иной. Гитлер, как и упомянутый выше Аларих, «обнаружил превосходство», без колебаний идя к своей цели. Понимая, к чему в итоге приведет его политика, Черчилль вновь начал активно интересоваться вопросами обороноспособности своей страны. Казалось, что история завершила свой круг и в своем развитии пошла на новой виток спирали. Черчилль не мог не испытывать déjà vu. Почти двадцать лет назад он, тогда еще молодой министр-реформатор, погруженный в социальное благоустройство британцев, начал интересоваться внешнеполитической ситуацией, видеть угрозы со стороны Германии и, как следствие, задумываться о безопасности Туманного Альбиона.
История повторялась. Общие контуры были схожи. Но были и свои различия. Во-первых, в 1911 году основой интерес Черчилля сосредоточился вокруг Королевского военно-морского флота, повышением боеспособности которого ему и предстоит заняться после назначения на пост первого лорда Адмиралтейства. Спустя двадцать лет мыслить приходилось шире, не ограничиваясь одним лишь флотом и армией. Во-вторых, двадцать лет назад наш герой находился в центре событий, власти и, что самое главное, — информации. Ему не составляло труда получать необходимые секретные сведения для формирования мнения по интересующим его вопросам. В 1931 году Черчилль не только не занимал никакой должности в правительстве, но и та партия, к которой он принадлежал, не являлась правящей. Черчилля это, правда, не смутило. Он обратился к премьер-министру Рамсею Макдональду с просьбой предоставить ему доступ к получению сведений, отражающих существующее состояние британских вооруженных сил. Лидер лейбористов мало интересовался военной тематикой, считая эту область скучной и утомительной. Поэтому он не стал возражать, разрешив экс-министру знакомиться с интересующими его сведениями.
Макдональд сделал добро и вскоре забыл о нем, оставив своим преемникам проблемное наследство. И Болдуин, и Чемберлен впоследствии будут не раз ломать голову над тем, откуда Черчилль получает столь актуальную и точную информацию по вопросам, доступ к которым имеет ограниченный круг лиц и разглашение которых крайне нежелательно. Частично ответ состоял в том, что в 1930-е годы их бывшему коллеге по кабинету министров удастся создать разветвленную и надежную сеть информаторов. Частично — в решении Макдональда, о котором они не были поставлены в известность[1818].
Было еще и третье отличие, гораздо более серьезное, чем два предыдущих. Не в последнюю очередь успех проведенных Черчиллем в 1911–1914 годах преобразований в военно-морской сфере объяснялся поддержкой со стороны премьер-министра Герберта Асквита, а также некоторых влиятельных коллег по правительству Например, военного министра Ричарда Халдейна или главы внешнеполитического ведомства Эдварда Грея. В 1930-е годы премьер-министр Макдональд придерживался отличной от Черчилля точки зрения в отношении дальнейшего развития британских вооруженных сил. Он не верил в возможность серьезного военного противостояния в ближайшем будущем. Поэтому своим кредо он выбрал политику разоружения, экономя финансовые средства для социальных проектов, а также демонстрируя добрые намерения другим государствам. Черчилль, наоборот, уже в 1931 году начал активно ратовать за масштабное повышение боеспособности британской армии. Выступая в парламенте в июне 1931 года, он заявил, что в результате проводимой политики разоружения Британия стала «чрезвычайно и опасно уязвима». В определенных условиях она даже не сможет поддержать снабжение продовольствием и нефтью. Армия «урезана до основания», превратившись в «не более чем прославленный полицейский отряд»[1819].
В августе 1931 года кабинет Макдональда был отправлен в отставку. Было сформировано национальное правительство под руководством все того же лидера лейбористов. Политика разоружения не только не была прекращена, но и постепенно стала набирать обороты. В мае 1932 года, спустя месяц после второго тура президентских выборов в Германии, ознаменовавших победоносное поражение Гитлера, руководитель Форин-офиса Джон Саймон отметился заявлением о необходимости увеличения темпов и масштабов разоружения, которое является единственным средством предотвращения будущей ВОЙНЫ[1820].
Черчилль выступил категорически против подобной политики. Помимо страстной речи в парламенте