Рах Britannica. В 1937 году он напишет предисловие к «Биографическому словарю Британской империи». Словарь так и не выйдет, а текст предисловия станет достоянием личного архива политика. В этом малоизвестном, но примечательном документе Черчилль проанализировал судьбу великих империй прошлого — Египта, Ассирии, Персии, Македонии, Рима, Испании, Португалии, Австро-Венгрии. Все эти империи создавались разными людьми, на разных территориях и в разные эпохи, но их объединяло одно — неизбежный крах. Все, что от них осталось, это воспоминания о некогда гремевшем на весь мир величии. Отказываясь признать, что такой же исход ждет и Британскую империю, Черчилль предположил, что она единственная, кто способна выжить. В его понимании, устойчивость объяснялась двумя основными факторами. Во-первых, Британия всегда стояла на стороне прогресса, последовательно адаптируясь под постоянно меняющиеся условия внешней среды. «В этом мире все, что хочет продолжать жить, должно меняться», — констатировал Черчилль. Проблема Македонии, Испании и других держав заключалась в том, что они стали слишком «централизованными, отчужденными, негибкими и неподвижными». Во-вторых, наследникам королевы Елизаветы удалось «совместить несовместимое». Они смогли «найти объединение в разделении, силу в уступках и компромиссах». Они объединили «власть и свободу, индивидуальные права и общественные обязанности, монархию и демократию»[234].
С точки зрения геополитики, с рассуждениями Черчилля можно поспорить, но в своем понимании выживаемости организационных структур он проницательно указал на важные составляющие, которые в дальнейшем получат развитие в ситуационных теориях.
Помимо высоких внешнеполитических материй, в своем решении выступить против декларации лорда Ирвина Черчилль также руководствовался внутриполитическими реалиями. Он считал, что, вступив в союз с лейбористами, Болдуин ослабляет Консервативную партию, которую всегда отличали самостоятельность и независимость. В январе 1930 года он признается друзьям, что считает лидера тори «абсолютно безнадежным»[235]. А все началось еще в июле 1929 года, когда, едва заняв пост премьер-министра, Рамсей Макдональд отправил в отставку Верховного комиссара Египта и Судана Джорджа Амброуза Ллойда (1879–1941). Как правило, за подобными решениями стоит не просто кадровая перестановка, а изменение политического курса по знаковому вопросу. Этот случай не стал исключением. У нового хозяина на Даунинг-стрит были планы ослабить хватку в Египте, на что вряд ли согласился бы барон Ллойд. Поэтому его пришлось заменить на более податливого Эдмунда Генри Элленби (1861–1936). Черчилль назвал решение премьера «жестким» и решил дать лейбористам бой. Его примеру, полагал он, должны последовать и другие члены партии. Но в боевой поход он отправился один.
Когда он поднялся выступить в палате общин в поддержку барона Ллойда, Болдуин остался сидеть на передней скамье оппозиции с «недовольным видом, не одобряющим» бунтарского поведения. Оценив расстановку сил, лидер тори счел более правильным не выступать против правительства. Критика лейбористов могла подтолкнуть последних к объединению с либералами и привести к изоляции Консервативной партии. Впоследствии Черчилль признается, что именно с этого момента его отношения с экс-премьером «значительно изменились»[236]. Индийский вопрос углубил пропасть непонимания между бывшими коллегами еще больше.
Те причины — внутренние и внешнеполитические, — которые определили дальнейшее поведение Черчилля, имели свою логику. Но за пределами этой логики оставались существенные издержки, которые могли серьезно повредить репутации бывшего главы Минфина и существенно понизить его шансы на дальнейший успех. Ведь, по сути, он выступил против решения лидера партии. И хотя поддержка со стороны других членов тори могла сгладить этот факт, полностью вычеркнуть проявление подобного недовольства из партийной летописи было невозможно. Поэтому Черчиллю следовало осторожно подбирать слова и аргументы, чтобы излишне острым доводом не нанести фатального вреда собственному реноме. Но осторожность никогда не была сильной чертой нашего героя. Если он вступал в борьбу, то бил наотмашь. И свой первый удар он нанес — вернее, обозначил его нанесение — уже в ноябре 1929 года.
Шестнадцатого ноября Daily Mail вышла с его статьей «Опасность в Индии». Эта статья не была направлена против Болдуина лично и больше описывала точку зрения автора по давно набившему оскомину колониальному вопросу. Это было мнение убежденного колонизатора, полагающего, что участие Британии в жизни индийцев спасло их от «варварства, тирании и междоусобных войн». Британия «защитила индийские границы от вторжения с севера», предотвратила голод, познакомила местных жителей с последними достижениями науки и техники. Черчилль не возражал против предоставления Индии самоуправления, но считал, что в настоящий момент подобное «криминальное и вредоносное» решение преждевременно. Оно лишь катализирует внутренние противоречия и приведет к обострению этно-конфессиональных конфликтов. Что же касается лорда Ирвина, то вместо того, чтобы успокоить индийцев, он добился своим заявлением противоположного эффекта[237]. Индийцы ухватятся за его слова, трактуя их в свою пользу. Считая, что этим признанием они уже добились определенных уступок, они начнут требовать большего. Подобное поведение было недопустимо. Еще в бытность руководства Министерством по делам колоний Черчилль сделал для себя вывод, что в отношениях с колониями следует четко отдавать себе отчет в объеме предоставляемых уступок, поскольку после их оглашения любые оговорки бесполезны.
В день публикации статьи в Daily Mail Черчилль гостил у супругов Литтонов. Виктор Литтон (1876–1947) считал, что политик ошибается насчет лорда Ирвина, декларация которого, напротив, призвана снять напряженность и вернуть доверие в отношениях между Британией и Индией. Мужчины вели диалог в спальне Памелы Литтон, которая восстанавливалась после перелома. Для того чтобы придать наглядность своим доводам, Виктор решил провести аналогию с супругой:
— Если бы в ответ на вопрос Памелы относительно ее исцеления хирург ответил бы: «Вы только на пути к выздоровлению, и когда-нибудь шина будет снята», она бы забеспокоилась. Но если бы доктор сказал: «Конечно, ваше выздоровление будет медленным, но в итоге вы сможете танцевать, прыгать и бегать настолько же легко, как и я», то медсестра, которая возразит ему, зная, что полное исцеление наступит только через несколько недель, поступит глупо.
— Нет ничего плохого в том, чтобы давать пациентам надежду, но это совсем не то, что кормить бедных людей ложными обещаниями, — отрезал Черчилль[238].
Обсуждение индийского вопроса активно продолжилось в 1930 году. В сентябре лейбористское правительство объявило, что на следующий месяц запланирована в Лондоне конференция Круглого стола с участием индийского и британского руководства. Подобное заявление вызвало массу возмущений как среди тори, недовольных политикой правящей партии и позицией своего лидера, так и в самой Индии. Пусть Черчилль не был глубоким знатоком индийского вопроса, а его взгляды не сильно отличались от колонизаторской политики Викторианской эпохи, но он довольно точно предсказал, к чему приведет только одно объявление о возможности предоставления статуса доминиона. Во-первых, будут усилены позиции тех, кто ратует за полную независимость, и прежде всего Индийского национального конгресса с его лидером Мохандасом Ганди. Во-вторых, позиции самой Британии в колонии ослабнут, и может возникнуть угроза кровопролития. Все это действительно произойдет, когда в Индии начнется кампания общественного неповиновения, а за нарастающими призывами к полной независимости последуют столкновения.
Двадцать восьмого сентября 1930 года Черчилль направил в газеты заявление, которое было опубликовано ведущими изданиями на следующий день. Политик сообщал, что он не намерен прекращать публичную деятельность, пока индийский вопрос остается нерешенным[239]. Похожую мысль он выскажет в деловой переписке в 1933 году, заметив, что «ему не следовало оставаться в политике, принимать активное в ней участие, если бы не Индия»[240]. Упоминания об отставке характерны и для его личных бесед. Сначала с Леопольдом Эмери на «Императрице Австралии», когда он признался, что готов уйти из политики и посвятить себя бизнесу[241]. Затем со своей супругой, в еще более откровенной форме, — он говорил Клементине про возможность смены деятельности, если Консервативную партию возглавит Невилл Чемберлен или «кто-то ему подобный», поскольку самого Черчилля теперь привлекало только премьерство. Последнее признание является, пожалуй, самым важным и лучше всего раскрывает внутренний мир потомка Мальборо, для которого единственной целью в политике осталось долгожданное руководство правительством: «Всего лишь эта цель манит меня, и если мне преградят путь, то я покину это скучное поле и уйду на новые пастбища»[242].
И все же, несмотря на все эти признания, с трудом верится, что Черчилль и в самом деле собирался завершить политическую карьеру. Он был немыслим вне политики, как корабль немыслим вне воды. Скорее всего, эти заявления представляли собой одно из средств развернувшейся политической борьбы для внешнего мира и самоуспокоения — для внутреннего. Связав свою отставку с индийским вопросом, Черчилль дал понять общественности, противникам и сторонникам, что он придает решению этой проблемы первостепенное значение и на урегулирование ситуации направит все свои способности, знания и опыт.