Не прошло и нескольких минут, как на месте происшествия собралась толпа. Приехала полиция. Позже выяснится, что автомобиль, сбивший британского политика, двигался со скоростью 50–55 км/час. Любопытный Черчилль попросит своего друга, профессора Линдемана, рассчитать силу удара. Окажется — почти 8200 ньютон-метров. У Черчилля до кости был рассечен лоб (шрам останется до конца жизни), сломаны два ребра, повреждена плевра правого легкого, вывихнуты оба плеча, плюс получены многочисленные синяки и ссадины. Несмотря на травмы, он оставался в сознании и даже смог ответить на вопросы полицейского.
— Как вас зовут? — спросил инспектор.
— Уинстон Черчилль… — И тут же добавил: — Достопочтенный Уинстон Черчилль из Англии.
В толпе послышались удивленные возгласы.
— Сколько вам лет?
— Пятьдесят семь.
Дальше Черчилля попросили рассказать, что произошло. Вдаваться в подробности не было сил, и он лишь произнес:
— Я никого ни в чем не виню. Вся вина лежит всецело на мне.
В этот момент к полицейскому присоединился его коллега.
— Еще раз, вы обвиняете кого-нибудь? — спросил он.
— Нет, я готов оправдать всех.
Пока полицейские опрашивали пострадавшего, кто-то из толпы остановил проезжавшую мимо карету скорой помощи. Врачи везли в больницу тяжелобольного пациента, поэтому отказались забирать Черчилля. Его посадили в такси, и автомобиль направился в больницу Ленокс-хилл, расположенную неподалеку, в Манхэттене. Эта больница вела свою деятельность с 1857 года, в момент основания она была известна как Немецкий диспансер, но после Первой мировой войны изменила название. У входа Черчилля пересадили на инвалидное кресло и повезли внутрь. Сопровождавший его клерк первым делом спросил:
— Вы в состоянии оплатить услуги доктора и содержание в частной палате?
— Да, все самое лучшее. Где у вас телефон? Позвоните в Waldorf-Astoria. Свяжитесь с моей женой.
Как оказалось, Клементина уже знала о случившемся и в спешке направлялась в больницу.
Черчилля перевезли в операционную и дали общий наркоз. Очнулся он уже в палате. Рядом с ним находилась его супруга и Бернард Барух.
— Скажите, Барух, какой у вас все-таки номер дома?
— 1055.
— Как же я был близок…
— Всего в десяти зданиях[403].
Среди посетителей, навещавших Черчилля в период его выздоровления, был и водитель сбившей его машины. Им оказался безработный механик Марио Констасино. Никаких претензий к нему политик не имел. Более того, он подарил ему книгу «Мои ранние годы» с автографом. О самочувствии своего подданного побеспокоился также король Георг V, лично позвонивший в больницу, чем произвел на персонал неизгладимое впечатление.
Черчилль был не единственным государственным деятелем первой половины XX века, попавшим под автомобиль. Примерно в это же время в Мюнхене под красным «фиатом» британского аристократа Джона Осмаеля Скотт-Эллиса (1912–1999){21} едва не расстался с жизнью Адольф Гитлер. Травмы будущего фюрера оказались менее серьезными[404]. Черчилль же пробыл в Ленокс-хилл десять дней. Еще две недели он провел на кровати в Waldorf-Astoria.
Оставаясь верным себе, Черчилль решил использовать ситуацию. Уже на третьи сутки после несчастного случая он телеграфировал Хармсвортсу и в рамках серии для Daily Mail предложил написать о том, что с ним приключилось в Нью-Йорке[405]. Хармсвортс не стал возражать, и наш герой взялся за работу. Через двенадцать дней он направил в Daily Mail ожидаемый материал объемом три тысячи шестьсот слов[406]. «Замечательная статья!» — воскликнул после ознакомления глава издания[407]. Своему сыну Черчилль сообщил о «чувстве гордости за себя»: несмотря на шок и боль после аварии он сумел «составить, написать и пристроить» материал[408].
Подготовленный Черчиллем текст выйдет в двух номерах Daily Mail, за 4 и 5 января 1932 года, и принесет ему шестьсот фунтов. Это был самый большой гонорар, который он получал когда-либо за одну статью (пусть и разбитую на две публикации). Помимо финансового приработка опус вызвал тысячи писем и телеграмм с пожеланиями скорейшего выздоровления. «У меня нет ни малейших сомнений, что ты был сохранен для будущих великих дел», — написала ему среди прочих сестра его матери Леони Лесли[409].
Современным читателям, пожалуй, будет интересен фрагмент статьи о спокойном отношении к неизбежной смерти: «Не остается ни времени, ни сил на жалость к себе. Не остается времени для страха и угрызения совести. Если в какой-то момент вся эта череда сменится однообразной серой пеленой и темнота опустится со звуками Sanctus, я уже ничего не почувствую и не смогу испугаться потустороннего. Природа милосердна и не испытывает своих детей, будь то человек или животное, за пределами их возможностей. Адские муки являются лишь результатами человеческой жестокости. Что же до всего остального, жить опасно, принимайте вещи такими, какими они есть. Бояться не надо, все будет хорошо»[410].
Одновременно Черчилль договорился с Colliers о написании цикла из шести статей, посвященных путешествию по США[411]. Творческий метод автора предполагал активную работу с секретарем. Для выполнения взятых обязательств по подготовке нового цикла статей ему наняли временного секретаря Фили Мойр, молодую англичанку, работавшую в Форин-офисе. В 1941 году она опубликует воспоминания: «Я была личным секретарем Уинстона Черчилля», в которых поделится своими впечатлениями от общения с британским политиком. Первый раз, когда она увидела Черчилля, он напомнил ей одного из героев «Алисы в Зазеркалье», Шалтай-Болтая. Также она обратила внимание на его «маленькие, аккуратные, красивой формы руки — руки художника»[412].
Интересная деталь, Мойр была не единственной современницей известного британца, кто при встрече с ним фиксировал внимание не на его взгляде, выражении лица, голосе, жестах или манере говорить и держаться, а именно на руках. По словам лечившего Черчилля лорда Морана, у его пациента были «маленькие, белые, вводящие в заблуждение руки, создавалось впечатление, что они никогда не использовались»[413]. Схожее описание оставил Вальтер Грабнер (1909–1976), упоминая о «белых, цвета слоновой кости руках». Они «были маленькие и гораздо лучше сложены, чем можно было бы ожидать, исходя из полноватой фигуры» хозяина»[414]. Черчилль гордился своими руками. Прочитав в книге Роберта Эммета Шервуда (1896–1955) «Рузвельт и Гопкинс», что Гарри Гопкинс (1890–1946) охарактеризовал его руки как «дряблые», Черчилль возмутился: «Зовите меня толстым, зовите меня лысым, называйте меня даже безобразным, но никто не смеет называть мои руки дряблыми»[415].
Вернемся к взаимоотношениям с Мойр. Увидев ее, Черчилль произнес, попыхивая огромной сигарой: «Я так понимаю, вы будете сопровождать меня в моих странствиях?» Она кивнула в знак согласия, и ее тут же без лишних обсуждений погрузили в работу[416].
Упомянутые Черчиллем «странствия» имели не только фигуральные, но и вполне реальные коннотации. После не самого веселого Рождества, проведенного в Нью-Йорке, он направился с супругой и дочерью Дианой в столицу Багамских островов Нассау Политик планировал восстановить там силы и продолжить работу, но реабилитация затянулась. Черчилль испытывал сильную боль в руках и плечах. У него началась бессонница, для борьбы с которой пришлось прибегнуть к снотворному. Пользовавшему его доктору Отто Пикардту Черчилль жаловался на снижение концентрации и опасался не выполнить взятые на себя обязательства[417]. Впав в депрессию, он однажды признался супруге: «Как бы я хотел, чтобы этого никогда не случилось»[418].
Обычно Черчилль восстанавливал душевные силы, выходя на пленэр. Но в этот раз, несмотря на красоту местных пейзажей, у него не было желания заниматься любимой живописью[419]. «Я веду здесь жизнь, похожую на жизнь овоща», — с сожалением писал он Рандольфу[420]. Не добавляли оптимизма и размышления о будущем, как, впрочем, и о недавнем прошлом. Во время одной из откровенных бесед с женой Черчилль сказал ей, что за последние два года в его жизни произошло три тяжелых удара: потеря всех средств в экономическом кризисе 1929 года, остракизм со стороны Консервативной партии и досадное происшествие в Нью-Йорке. «Не думаю, что смогу полностью восстановиться после подобных потрясений»[421].
Но он смог! Постепенно боль стала отступать, а желание активной умственной деятельности все больше вытесняло размышления о никчемности существования и жалость к самому себе. Для начала Черчилль возобновил водные процедуры и солнечные ванны, проплывая в день по несколько сот метров. Затем стал активно читать — с середины января он настолько вошел во вкус, что прочитывал в день по книге. Больше всего ему понравился роман «Земля» американской писательницы, будущего лауреата Нобелевской премии Перл Бак (1892–1973)