тдельную типографию[471].
Что касается манеры диктовки, помощники вспоминали, что политик любил диктовать медленно, тщательно взвешивая каждое слово. Сначала он бормотал предложение себе под нос, и только оставшись доволен найденной конструкцией, произносил его громко вслух[472].
По мере развития технологий Черчилль попробует записывать речь на пленку. В одной из комнат Чартвелла будет установлено звукозаписывающее оборудование, весьма громоздкое по тем временам. Диктуя текст, наш герой обычно ходил по комнате, но подобная привычка оказалась крайне неудобной: он быстро запутывался в проводах. Кроме того, он не смог разобраться во всех технических тонкостях, поэтому в итоге вернулся к старому и доброму способу диктовки секретарям[473].
Когда того требовали обстоятельства, Черчилль мог написать какой-нибудь срочный документ или статью от руки, но это было крайне редко. Доходило даже до того, что ему стало трудно выражать свои мысли в письменной форме, в чем он откровенно признался супруге[474]. Это же замечали и исследователи, констатируя, что политик «всегда говорил лучше, чем писал»[475]. С учетом этой особенности, Черчилль стал зависим от своих секретарей, а по совместительству и машинисток.
В 1929 году главным секретарем политика стала Вайолет Констанс Эвелин Пирман (1896–1941). Помимо работы на машинке ей также приходилось отвечать за корреспонденцию, объем которой с каждым годом постоянно увеличивался. Вскоре встал вопрос о расширении штата. В 1932 году в помощь Пирман была взята Грейс Хэмблин (1908–2002). Черчилль ценил Хэмблин, признавая, что она «не только хорошо стенографирует, но и прекрасно справляется с потоками» входящей и исходящей корреспонденции. Забавно, что эту характеристику политик дал, когда мисс Хэмблин спустя пять лет после начала работы по независящим от нее причинам (уход за больной матерью) была вынуждена покинуть Чартвелл и ей потребовалось рекомендательное письмо для нового работодателя. Однако жизнь сложится так, что вскоре она вернется на прежнее место и проработает у Черчилля и его супруги{24} до последних дней жизни политика, а после его кончины станет первым управляющим в Чартвелле[476].
По словам Хэмблин, Черчилль был «трудным руководителем». «Он постоянно подгонял нас и редко хвалил. Но он был способен выразить свое одобрение множеством способов. Он полностью посвящал себя работе и сам очень упорно работал, поэтому от других он также ожидал аналогичного отношения»[477]. Помощники Черчилля вспоминали о нем как о человеке, который был «способен прожить каждый час своей жизни» в полном смысле этого слова[478]. Его отличали удивительное умение концентрироваться и завидная способность управления собственным временем. Хотя на первоначальном этапе карьеры за ним закрепилась репутация «спешащего молодого человека», в действительности его редко можно было увидеть куда-то торопящимся или в спешке предпринимающим какие-то суетливые решения[479]. Но если Черчилль спешил, тогда об этом знали все окружающие. В процессе работы над «Мировым кризисом», когда он столкнулся с необходимостью срочного завершения определенного этапа работ, он пригласил к себе на выходные сразу четырех (!) секретарей. Почти всю субботу он провел с ними, напряженно работая над книгой. Когда поздно вечером он вышел из кабинета, то буквально потряс близких фразой: «Если бы у меня только было еще два секретаря, я бы написал еще пять тысяч слов»[480].
Не обходилось и без комичных эпизодов. Для брошюровки рукописей Черчилль использовал специальный дырокол, который по издаваемому им звуку он прозвал clop (цок).
— Дайте мне clop, — обратился он однажды к одному из своих секретарей.
Девушка недавно устроилась в Чартвелл и еще не знала, что скрывается за этим однокоренным сленгом. Зато она знала, что в огромной библиотеке ее нового хозяина есть многотомный труд немецкого историка Онно Клоппа (1822–1903) Der Fall des Hauses Stuart{25}. Не без труда достав четырнадцать томов с верхней книжной полки, она аккуратно сложила их перед политиком и с чувством исполненного долга сообщила, что поручение выполнено. «Христос всемогущий!» — воскликнул Черчилль, увидев громоздкую стопку книг[481].
Обладая бешеной энергией, Черчилль умел растормошить окружающих, постоянно придавая своим помощникам мощное ускорение. Вокруг него всегда все вертелось, двигалось, носилось. Даже когда он отдыхал, его команда продолжала работать в высоком темпе. «Я еще никогда не была в таком доме, — вспоминала еще один секретарь, Роуз Этель Кэтлин Хилл (1900–1992). — Он был живым и неугомонным». Вначале Хилл, игравшая на скрипке и являвшаяся на протяжении шести лет членом Портсмутского филармонического общества, хотела совмещать работу у Черчилля с преподаванием музыки в школе, но, попав в орбиту творческого процесса, она поняла, что о работе преподавателя можно забыть. Но это ее не особенно расстроило. «Что ж, я лишилась музыки нот, зато приобрела музыку слов», — пришло ей на ум во время одной из полуночных диктовок Черчилля[482].
Свою лепту в творческий процесс также вносило удачное сочетание труда и отдыха. «Моя работа настолько хорошо организована, что у меня остается время на досуг», — хвастался Черчилль[483]. После отставки с поста министра финансов в 1929 году и погружения в литературную деятельность у политика сложится определенный рабочий график. В Чартвелле он обычно просыпался в семь-восемь часов утра. После бокала апельсинового сока он просматривал почту и диктовал письма. Затем обязательно читал прессу, начиная всегда с The Times и Daily Telegraph. Зная его привычку выделять заинтересовавшие фрагменты, дворецкий вместе с газетами приносил ручки с красными и синими чернилами[484]. «Разумеется, нельзя верить всему, что читаешь в газетах», — любил повторять Черчилль[485]. И тем не менее, по его собственным словам, он «узнавал из газет гораздо больше, чем из официального навоза»[486].
После чтения газет Черчилль завтракал в своей спальне. «Два или три раза мы пробовали с моей супругой позавтракать вместе, но из этого ничего не получилось, — объяснял он. — Завтрак следует принимать одному в постели. Не думаю, что наша семейная жизнь была бы настолько же счастливой, если бы мы завтракали вместе»[487]. Обычно утреннее меню состояло из фруктов, омлета или яичницы с беконом, отбивной или ножки цыпленка, тостов с джемом и кофе с молоком или чая. Довольно часто, попробовав то или иное мясное блюдо во время обеда, политик просил его оставить и разогреть утром[488].
Закончив завтрак, наш герой приступал к чтению рукописей, постоянно фиксируя внимание помощников, какой факт требуется уточнить, о каком событии следует собрать дополнительный материал, на какой вопрос необходимо найти ответ. Затем он спускался на ланч и садился за стол, как правило, последним. После ланча хозяин Чартвелла мог погулять с гостями по поместью, показывая новшества, мог заняться кирпичной кладкой, мог отдохнуть за мольбертом, или поиграть с женой в карты (безик), или просто немного вздремнуть. Не считая подписи надиктованных утром писем, часы между ланчем и обедом проходили в спокойной обстановке и, если не было ничего срочного, обычно не наполнялись работой.
В семь часов вечера Черчилль принимал ванну, нередко используя ванную комнату в качестве площадки для репетиции своих речей. Подобная практика, как правило, удивляла новых сотрудников. Так, Норман Макгован, услышав в первые дни своей работы в Чартвелле доносившиеся из ванной крики, тут же бросился выяснять, в чем дело.
— Вы меня звали? — спросил он удивленно.
— Я разговаривал не с тобой Норман, — ответил Черчилль. — Я обращался к палате общин[489].
После ванны следовала подготовка к обеду, который начинался в половине девятого. По воспоминаниям современников, обед был самым важным событием в доме[490]. Черчилль любил хорошо поесть и даже в старости сохранял завидный аппетит[491]. Из морских продуктов он отдавал предпочтение икре, лобстерам, форели и хеку; из мяса — ростбифу, говядине с кровью и лопатке ягненка. Стандартное меню могло выглядеть следующим образом: после аперитива из томатного сока следовал бульон или устрицы, затем — филе камбалы, завернутое в копченый лосось, с гарниром из креветок под чесночным соусом, далее — жаркое из оленины, паштет из гусиной печени под соусом из трюфелей, йоркширский пудинг, на десерт — шоколадные эклеры или мороженое, кофе с бренди либо сыр стилтон с портвейном[492]. «Портвейн и стилтон, как муж и жена, — заметил однажды политик. — Их никогда не следует разделять. Кого Бог соединил вместе, никто не вправе разлучать»