На самом деле обращение Черчилля к экспертам не столь неожиданно, как может показаться на первый взгляд. Да, он всегда признавал ограниченность экспертного мнения, но это не означало, что он его не ценил. Он любил профессионалов своего дела и часто в процессе принятия решений привлекал к консультациям специалистов. Единственное, он старался не позволять их мнению оказывать определяющее влияние на собственный мыслительный процесс, всегда учитывая дополнительные факторы, которые не относились к компетенции экспертов. Именно поэтому, несмотря на то что он предлагал делегировать экономическому органу «все необходимые полномочия» для успешного выполнения своих функций», контроль над ним он передавал существующему парламенту[608].
В июне 1931 года Черчилль подготовит отдельный меморандум, описывающий состав, функции и порядок взаимодействия нового коллегиального органа с существующими парламентскими институтами. Экономический субпарламент должен быть «освобожден от партийных крайностей, отделен от публичного мнения и состоять из специалистов, квалифицированных в экономических и коммерческих вопросах». Он предлагал ограничить его состав ста двадцатью членами, треть из которых должны являться депутатами палаты общин, владеющими, разумеется, необходимыми компетенциями, а две трети быть представителями бизнеса, профсоюзов и экономических государственных структур. Члены субпарламента должны выбираться на три года, вне зависимости от всеобщих выборов в палату общин[609].
Присутствующий на выступлении Черчилля политик и историк Герберт Альберт Лоренс Фишер (1865–1940) считал, что в этой лекции не прозвучало ничего нового. То, что предлагал Черчилль, еще до него предложили Сидней Уэбб (1859–1947), Альфред Милнер (1854–1925) и Артур Хендерсон (1863–1935). Также, по мнению Фишера, в создании экономического субпарламента Черчилль преследовал тактическую цель отделения экономических вопросов от политических. Учитывая взятый в 1929 году Консервативной партией курс на протекционизм, он слишком неуютно чувствовал себя среди своих коллег, продолжая отстаивать не пользующиеся популярностью идеи свободной торговли[610].
Косвенно точку зрения Г. Фишера поддерживают и современные исследователи, которые признают, что, несмотря на «ясное и четкое изложение», Черчилль «обошел главную проблему». «Действительно, инновации требовались, но идеи, а не технократические учреждения, — отмечает историк Норман Роуз. — Ощущалась острая потребность в дальновидных политических деятелях, достаточно смелых для того, чтобы распрощаться с заскорузлыми суждениями. У Черчилля столь разработанной программы не было»[611].
Предложение Черчилля действительно не отличалось оригинальностью и не являлось достаточным условием преодоления затянувшегося кризиса. Но от него это и не требовалось. Он был политиком, а не экономистом. Вместо самого лекарства он предлагал политический инструмент для его поиска и дальнейшего применения. Основной посыл Черчилля сводился к двум идеям. Первая — выработка решения осуществляется коллегиально, экспертным органом, деятельность которого подконтрольна политикам. Вторая — в выработке конструктивного решения минимизируется влияние партийных разногласий, а также фактор кратковременного популизма с борьбой за избирательные голоса.
Если говорить о самой причине, то дело было не только в том, чтобы вывести экономические проблемы за рамки дискуссий в парламенте, как на это указывал Г. Фишер. В 1930-е годы Черчилль начал все больше склоняться к мысли о неэффективности увеличения государственных расходов за счет кредитов. Экономический кризис отличается от военного, и в нем нельзя победить постоянным вливанием дополнительных денежных средств. Необходимо поощрять частную инициативу, а также развивать мелкое и среднее предпринимательство. Черчилль указывал, что выход из кризиса не будет легким, многие решения не встретят поддержки у избирателей, но этот путь все равно придется пройти. И лучше сосредоточиться на нем, чем на построении утопичных социальных моделей, способных лишь усугубить ситуацию[612].
Помимо рассуждений на такие сложные и глобальные темы, как экономический кризис, «Размышления» также богаты и автобиографическими материалами. К ним относится эссе «Личные контакты», впервые изданное под названием «Личности, которые оказали на меня влияние или произвели на меня впечатление» в февральском номере The Strand Magazine; в том же месяце под названием «Философы и друзья» эссе вышло в Collier’s. К числу знаковых фигур относятся лорд Рандольф Черчилль, конгрессмен и друг семьи Уильям Бурк Кокран, советник лорда Рандольфа в Министерстве финансов Фрэнсис Моватт (1837–1919), а также Дэвид Ллойд Джордж.
Другое эссе посвящено громкой операции задержания в январе 1911 года двух анархистов, закончившейся их гибелью. Указанный эпизод, в котором приняли участие множество лондонских полицейских и шотландских гвардейцев, вошел в историю как «Осада на Сидней-стрит». Черчилль, к тому времени занимающий пост министра внутренних дел, тоже был на месте событий. Присутствие члена правительства на месте задержания вызвало негативную реакцию как со стороны общественности, так и премьер-министра, но это не помешало Черчиллю поделиться своими воспоминаниями. Впервые они были опубликованы в мартовском номере Nash’s — Pall Magazine в 1924 году. На следующий месяц статья была переиздана в Cosmopolitan. В июне 1936 года она вышла в Men Only.
Отчасти перекликается с этим материалом статья с интригующим названием «Моя шпионская история», опубликованная в сентябре 1924 года в Cosmopolitan и в ноябре того же года в Pall Mall. В ней Черчилль описывает произошедший с ним после начала Первой мировой войны — в сентябре 1914 года — инцидент, когда во время одной из экспедиционных поездок по военно-морским базам в Северной Шотландии внимание политика (на тот момент возглавляющего Адмиралтейство), а также сопровождавших его высокопоставленных лиц{30} привлек прожектор, установленный на башне одного из домов. Кто его установил и зачем? Чтобы подавать сигналы противнику? Все эти вопросы возникли на фоне слухов о замеченном в районе цеппелине. Было решено выяснить, в чем дело. Мужчины попросили шофера остановить машину, взяли оружие и пешком направились к таинственному зданию. Подойдя, они позвонили в звонок. Дверь им открыл дворецкий. Нетрудно представить его удивление, когда он увидел трех офицеров в военно-морской форме, а также одного в штатском со строгим взглядом.
— Чей это дом?
— Сэра Артура Бигнольда{31}.
— Ваш хозяин дома?
— Да, сэр. Он обедает с гостями.
— Передайте ему, что офицеры из Адмиралтейства хотели бы задать ему несколько вопросов.
Дворецкий впустил незнакомцев и удалился в столовую. Через некоторое время в холле появился хозяин дома.
— Чем могу вам помочь, джентльмены? — спросил он.
— На башне вашего дома имеется прожектор?
— Да.
— Когда вы его установили?
— Некоторое время назад, два или три года, наверное.
— Для какой цели?
— Чем я обязан вашему визиту, и какое право вы имеете задавать мне подобные вопросы?
— Мы имеем полное право, — ответил контр-адмирал Генри Оливер. — Я глава военно-морской разведки. Для каких целей вы используете прожектор?
— А, я узнал вас, мистер Уинстон Черчилль, — обратившись к министру, произнес Бигнольд и объяснил, что прожектор используется для охоты на оленей, помогая лучше определять местоположение животных и направлять туда охотников.
Офицеры попросили лично продемонстрировать им работу устройства. Бигнольд не стал возражать. Когда все вопросы были сняты, компания из Адмиралтейства вернулась в автомобиль и продолжила свой путь в Инвернесс, а затем в Лондон[613].
Черчилль был не единственным, кто поведал об этой истории — воспоминания также оставил Генри Оливер. Они во многом напоминают описание Черчилля, за одним существенным исключением. В дом пошли только трое — Оливер, Худ и Тирвит. Черчилль же остался ждать в машине. Но не потому, что испугался физического столкновения с неожиданным противником, — после критики его появления на Сидней-стрит, вполне возможно, политик решил на этот раз не выходить на авансцену в захватывающей истории и появился только под самый занавес, когда экскурсия по башне подошла к концу[614].
Описывая этот инцидент спустя годы, Черчилль выскажет мысль, что шпиономания всегда имеет место, но в годы войны приобретает поистине нездоровый характер: «Острый взгляд следит за каждым движением, длинные уши ожидают каждой неосмотрительно брошенной фразы на улице, в общественном транспорте, на железнодорожных станциях, в театре, ресторане или таверне, неутомимо начинается изучение третьего и четвертого колен биографий с поиском неродных имен, а также тех, кто скрепил себя узами брака с иностранцем или иностранкой»[615].
Впоследствии Черчилль описывал эту общественную истерию с определенной долей иронии, но в тот момент он и сам стал ее частью. О серьезности его намерений в отношении Бигнольда — не важно, принимал ли он личное участие в расспросах или самую интересную часть истории провел в автомобиле, — свидетельствует то, что он сделал по возвращении в Лондон. Политик дал указание Оливеру самым тщательным образом проверить показания Бигнольда, самого Бигнольда, а также его дворецкого и всех гостей, которые в тот момент находились в доме. Результаты проверки показали, что прожектор был установлен в башне в 1910 году, с момента начала войны ни разу не использовался, а хозяин Лохроск-лоджа — достопочтенный джентльмен и патриот; то же можно было сказать про его гостей и дворецкого.