.
Тень ошибок лежит и на «герцоге Джоне». Да, он был эффективен на полях сражений, но цена победы иногда ставила под сомнения полученные результаты. Наиболее яркий пример — битва при Мальплаке (сентябрь 1709 года). В ней приняли участие свыше двухсот тысяч солдат и почти двести орудий. Потери Великого альянса составили тридцать тысяч человек убитыми и ранеными против четырнадцати тысяч с французской стороны. То, что победа была пирровой, признавал и сам Мальборо. В письме к супруге он назвал битву при Мальплаке «очень убийственным сражением»[1274]. Это же подтвердил и его потомок-биограф, отмечая, что «побоище и резню того дня не превзошла ни одна схватка до Бородинской битвы». «Современному массовому уму, одичалому десятикратными потерями Великой войны, а также растянувшимися на огромных фронтах боями, нередко длящимися недели» очень трудно понять тот «шок, который пережило запутанное, вежливое общество» начала XVIII столетия[1275].
Ошибки и потери — неизменные спутники успеха и достижений. «Непогрешимость не для смертных», — считал Черчилль[1276]. В исторических событиях двухвековой давности он находил оправдания своим действиям. Так же, как и его предыдущие книги (например, «Мировой кризис»), «Мальборо» представляет собой откровенную апологию. Победитель при Бленхейме прав априори. И, защищая его, автор защищает свои собственные решения, причем как военного (в годы Первой мировой войны), так и политического (например, смена партии) характера.
Но только оправданиями Черчилль не ограничился, как не ограничился и написанием исключительно исторического труда. Нельзя забывать, что биография создавалась в одно из самых сложных десятилетий XX века, когда назревали события, определившие историю многих стран на годы вперед. На повестке дня, как справедливо замечает Поль Элкон, стояло много требующих освещения и решения вопросов, по своей значимости превосходивших подготовку «окончательного вердикта о личности, скончавшейся в 1722 году»[1277]. Нельзя забывать и про автора. Испытывая уважение, граничащее со слабостью, к истории и прошлому, Черчилль все-таки оставался государственным деятелем, и свою литературную деятельность, как правило, пропускал через фильтр текущей политической обстановки. Благодаря этому из биографии полководца он смог сделать не только апологию своих прошлых поступков, но и своеобразный учебник для деятельности в будущем.
Черчилль с его императивом «учиться у истории» и призывом «изучайте историю, потому что в ней содержатся все секреты государственного управления»[1278], как никто другой, понимал и признавал ценность прошлого опыта для принятия решений в настоящем и прогнозирования будущих событий. Сверка с камертоном истории стала особенно актуальной в эпоху главенства масс с ее диктатурой удобного для восприятия, но нередко усеченного и поверхностного мнения. Только тот, «кто искушен в истории, трезво вслушивается в ее пульс и не ослеплен воображаемой полнотой», способен избежать «обмана зрения», предупреждал Ортега-и-Гассет. По мнению испанского философа, «не гнать прошлое, а прислушиваться к нему», «жить на высоте своего времени, обостренно чувствуя при этом историческую обстановку», «слышать подземный гул истории, видя реальную жизнь в ее полный рост» стало не просто советом, а необходимостью. «Сегодня, — указывал он, — самые „культурные“ слои поражают историческим невежеством. Ведущие люди Европы смыслят в истории куда меньше, чем европеец XVIII и даже XVII века». А ведь именно «историческое знание» правителей XVIII столетия, направленное на «избежание всех политических ошибок прошлого» и «обобщение самого долгого из возможных опытов», «открыло дорогу сказочным движениям XIX века»[1279].
На важность «чтения исторических трудов» особенно для «государей» указывал еще Никколо Макиавелли (1469–1527). Основной упор он делал не на изучение истории как таковой, а на разбор опыта выдающихся представителей прошлого. Он советовал «принять за образец кого-либо из прославленных и чтимых людей древности и постоянно держать в памяти его подвиги и деяния». При этом в качестве таких образцов «человеку разумному надлежит избирать величайших людей и подражать наидостонейшим»[1280].
Если следовать рекомендации флорентийского мыслителя, то Мальборо был прекрасной кандидатурой для подражания. Он был «лучшим в политике и дипломатии, а также ведущим английским генералом». На протяжении многих лет он был если не де-юре, то де-факто главным министром королевы. Он был расчетлив, умел обозреть ситуацию в целом, достигал лучших результатов, исходя из имеющихся ограниченных возможностей, и после «каждого великого успеха видел следующий шаг». Он различал смелость и благоразумие, отчетливо понимая, когда необходимо первое, а когда второе. Среди «глупых и неистовых парламентариев, ревнивых принцев, голодных генералов и злобных политиков» он «единственный, кто видел выход из неразберихи и несчастий»[1281]. Его отличала удивительная эффективность на поле боя, и наряду с Вильгельмом III он был «величайшим полководцем и государственным деятелем в истории Англии, сокрушившим военную мощь Франции и фатально ослабившим ее экономическое положение»[1282].
Учиться у самых достойных — один из любимых экзерсисов Черчилля. В начале своей карьеры он набирался премудростей у своего отца, теперь у легендарного полководца. И если написание «Лорда Рандольфа» научило будущую звезду Либеральной партии тонкостям партийной политики, то работа над «Мальборо» позволила усвоить внешнеполитические уроки, изучить особенности создания и управления международными союзами, овладеть сложностями управления страной в условиях кризиса. Благодаря своим историческим опытам в 1930-е годы, указывает историк Виктор Феске, Черчилль смог «к концу десятилетия позиционировать себя как представитель страны, защитник либерализма перед тоталитаризмом»[1283]. К аналогичному выводу приходит и М. Вайдхорн: «То, что началось, как историческое исследование, оправдание павшего политика павшим политиком, превратилось через формирование будущего лидера Британии и ковку нового Великого альянса в подготовку к борьбе, превосходящей своим размахом и опасностью все, что было до нее»[1284]. С учетом этой особенности «Мальборо» не только самое личное из многотомных произведений британского политика, но и одно из самых крупных его достижений в литературе. В мире не много книг, которые создавались личностями такого масштаба, как Уинстон Черчилль, которые посвящались анализу личностей такого масштаба, как 1-й герцог Мальборо, и в итоге, служили подспорьем и пособием для лидера в столь масштабном кризисе, как Вторая мировая война.
Упоминание о «пособии» не означает, что речь идет о каком-то своде готовых правил. К глубокому разочарованию тех, кто жаждет получения отполированных рецептов славы, богатства и успеха, Черчилль признавал, что в мире нет универсальной дорожной карты, указывающей путь к исполнению желаний. Впервые на опасность подобной иллюзии он указал еще в «Мировом кризисе». «Истина войны абсолютна, но принципы ее ведения нужно выводить в каждом из обстоятельств, которые всегда различны; следовательно, ни одно правило не является руководством к действию», — объяснял ОН[1285]. Аналогичной точки зрения он придерживался и в работе над биографией Мальборо: «Успех полководца определяется не следованием моделям или правилам. Успех определяется способностью к абсолютно новому восприятию ключевых фактов и основных сил, которые действуют в нынешней ситуации. Это повара используют рецепты для приготовления блюд, а доктора конкретные предписания для лечения болезней, но каждая военная операция уникальна»[1286].
И в первой, и во второй книге Черчилль говорил о войне. Но уникальна не только «каждая операция на войне» — уникальна и каждая ситуация в жизни. А как же настоятельные советы заслуживающих уважение мужей о необходимости изучения прошлого, о поиске «образца для подражания»? Как же рекомендации самого Черчилля, утверждавшего, что «чем больше смотришь назад, тем дальше видишь вперед»?[1287] Не противоречит ли он сам себе, то настаивая на изучении прошлого, то признавая невозможность использования готовых рецептов?
На самом деле нет. Во-первых, жизнь не линейна, и в ней не всегда «дважды два — четыре», иногда, указывал Черчилль, значение «может достигать значения пяти, а иногда и минус трех». Отсюда и так часто встречающиеся в жизни антимонии, когда противоречащие друг другу утверждения на самом деле оказываются верными. Не следует забывать и об «элементе неожиданности и непредсказуемости», который, собственно, и делает бытие таким интересным[1288]. Поэтому и история в чистом виде не повторяется. «В тех проблемах, что Всевышний ставит перед своими скромными слугами, едва ли какое-либо явление в точности повторяется дважды», — сформулирует Черчилль эту особенность несколько позже[1289].
Во-вторых, выявление закономерностей представляет собой гораздо более сложный процесс, чем представляется неискушенному неофиту. Даже являясь современником событий, трудно понять скрытые механизмы, противоречивые факторы, замысловатые причинноследственные связи, касающиеся того или иного эпизода. «Колёса фортуны» и те «вращаются с бесконечным капризом»