В последующие три дня Военный кабинет не принял ни одного важного решения. За это время британские войска южнее Тронхейма были разбиты в пух и прах немецкой пехотой, подошедшей из Осло, тогда как части северной группировки, неосторожно начавшие продвигаться вдоль Тронхеймского фьорда, были серьезно потрепаны у Стейнкьера немецкими горными стрелками, высадившимися в глубине фьорда. Так клещи вместо того, чтобы сомкнуться, непомерно разошлись и истончились под сокрушительными ударами артиллерии и авиации противника. Другими словами, не оказалось больше ни клещей, ни тем более молота, поскольку операция «Хаммер» была отменена, причем без ведома генералов Моргана и Вайарта (их никто не удосужился предупредить!). Операция «Руперт» у Нарвика не сдвинулась с мертвой точки, вопреки ожиданиям первого лорда, явно недооценившего трудностей предприятия: после яростного обстрела города корабельной артиллерией 24 апреля лорд Корк, констатировавший «отсутствие малейших признаков намерения противника сдаться», отказался от высадки десанта.
На этом этапе Черчилль признался, что «серьезно озабочен провалом всех наших операций и полной несостоятельностью нашего образа ведения войны». Тремя днями ранее Военное министерство наконец назначило единого командующего силами в центральной Норвегии – генерала Мэсси, но тот не мог координировать операции на месте по причине почти тотального отсутствия средств связи, и должен был осуществлять управление из Лондона. Но даже в Лондоне он мало что мог скоординировать, ибо его всего один раз пригласили на заседание координационного комитета, который и сам не координировал ровным счетом ничего. 25 апреля Мэсси узнал масштабы потерь корпусов «Сикле» и «Морис», воевавших южнее и севернее Тронхейма, и пришел к логичному заключению, что «необходимо подготовить планы эвакуации наших сил из Аандалснеса и Намсоса». На следующий день, рассмотрев предложение, члены Военного кабинета не решились пойти на такую меру, которая сулила политические бури и могла вызвать негодование французов. Было решено отложить эвакуацию «на максимально долгий срок»; она «не должна быть произведена по меньшей мере до того, как будет взят Нарвик».
Достойное решение, но только оно не продержалось и двадцати четырех часов под натиском новых фактов. Если до сих пор генерал Мэсси не мог сделать ничего полезного в беспорядке и растерянности, царивших при принятии стратегических решений, то после получения двух донесений о полном уничтожении Аандалснеса он впервые воспользовался правами главнокомандующего и утром 27 апреля отправил резкую ноту Военному кабинету: экспедиционный корпус «Морис» в Намсосе после поражения при Стейкьере ведет уже исключительно оборонительные бои, а корпус «Сикле», поставленный на грань уничтожения, подвергается жесточайшим бомбардировкам в Аандалснесе. «Уже сейчас требуется принять меры по эвакуации корпуса “Сикле”, – заключил генерал Мэсси и добавил: – Вывод войск из Намсоса также необходим, поскольку выход противника на “линию Осло – Тронхейм” сделало положение корпуса “Морис” безнадежным».
На этот раз все члены Военного кабинета поняли, что придется принимать тяжелое и окончательное решение, чего министры терпеть не могли, за исключением, разумеется, Уинстона Черчилля; тот предложил «дать возможность войскам в Норвегии показать лучшее, на что они способны, сражаясь плечом к плечу с норвежской армией», – отличное решение для горячего гусарского корнета, но нелепая чушь для любого разумного полководца. Его коллеги отлично понимали политические последствия военной катастрофы в Норвегии и потому согласились с необходимостью эвакуировать войска незамедлительно.
Однако незачем было кричать об этом на всех углах; вот почему на заседании Верховного совета, начавшемся двумя часами позже, никто не позаботился сообщить французам, что обсуждать, собственно, нечего, так как уже решено вывести войска из центральной Норвегии! Последующие дебаты были похожи на неудачную комедию: Поль Рейно, занятый прежде всего выживанием своего правительства, требовал «сохранить лицо», поддержав отряды сопротивления к югу от Тронхейма и удерживать Нарвик после того, как он будет отбит у немцев. Чемберлен согласился, и Поль Рейно, совершенно удовлетворенный, вернулся в Париж. Через два часа после заседания из Лондона в Аандалснес и Намсос полетели приказы о немедленной эвакуации.
Накануне сэр Роджер Кейс написал Черчиллю грозные слова: «Если это правительство продолжит вести нас к поражению, оно должно будет уйти, и, черт побери, я сделаю все от меня зависящее, чтобы помочь ему в этом!» Случай не заставил себя ждать, и сэр Роджер Кейс сдержал свое слово. Но на тот момент Военный кабинет не отступил от решения провести эвакуацию, и с учетом сложившейся ситуации нельзя не признать его обоснованность. Несмотря на мощнейшие бомбардировки и большие потери, оба экспедиционных корпуса сумели 2–3 мая вырваться из Намсоса и Аандалснеса, не дав себя разгромить; после чего норвежские войска в районе Тронхейма, попав в окружение и израсходовав боеприпасы, были вынуждены сдаться; их командующий генерал Отто Рюге присоединился к королю и правительству в Тромсё, севернее Нарвика, и кампания в центральной Норвегии завершилась за неимением бойцов.
«Еще слишком рано подводить итоги норвежской операции, поскольку она – не более чем эпизод кампании, которая проводится в настоящее время», – заявил Чемберлен 2 мая. Может и так, только кампания проводилась весьма и весьма плохо, и общественное мнение, пресса и почтенные депутаты парламента не могли удержаться от подведения итогов норвежской авантюры. Премьер-министр был вынужден обещать палате общин проведение 7 мая общих дебатов по Норвегии.
На момент открытия заседания парламента 7 мая 1940 г. в умах царила растерянность, большинство депутатов от оппозиции пребывало в смятении чувств. Правительству предстояло оправдать свои действия, свое бездействие, свою неподготовленность и свои метания, зная при этом, что среди самых строгих судей его политики будет много членов Консервативной партии. Оппозиция из либералов и лейбористов готовилась бичевать просчеты и провалы военной политики премьер-министра, но консерваторы составляли значительное большинство в парламенте, и максимум, на что можно было рассчитывать, – это на формирование коалиционного правительства. Только новым премьер-министром в этом случае обязательно должен был стать кто-то из членов нынешнего правительства, которое депутаты собирались нести по кочкам, а значит, при вынесении обвинений следовало проявить столько же ловкости и такта, сколько и энергии. Эти дебаты все ждали долгих два дня с небывалым напряжением и нетерпением потому, что политические расчеты и личные симпатии были оттеснены на второй план пугающим призраком поражения, грозящего Англии.
Едва переступив порог палаты общин, Чемберлен был встречен криками: «Так кто опоздал на автобус?» (напоминание о его бахвальстве 4 апреля). Премьер-министр казался сконфуженным и усталым. Неуверенным голосом он озвучил аргументы, которые должны были обезоружить критиков: «Надеюсь, что мы удержимся от преувеличения масштабов и значения понесенных нами неудач. Эвакуация войск из южной Норвегии не идет ни в какое сравнение с Галлиполи. […] Здесь речь идет всего об одной дивизии. […] Успеху немецкого наступления в Норвегии способствовали случаи предательства. […] И тем не менее кампания не окончена…
Голос из зала: – Гитлер опоздал на автобус!
– И пусть мне кажется, что осложнения в норвежской кампании сильно преувеличены…
Голос из зала: – Кто опоздал на автобус?
– …и пусть я сохраняю полную уверенность в конечной победе, но я не верю, что граждане этой страны отдают себе отчет в силе и размахе той опасности, которая нам угрожает…
Депутат: – Именно об этом мы твердили пять лет!
– Со своей стороны, я постараюсь придерживаться курса, избегая крайностей…
[Шум в зале, выкрики]
– …не питая напрасных иллюзий…
Голос из зала: – Гитлер опоздал на автобус!
– Вот уже в который раз уважаемые члены этой палаты повторяют фразу “Гитлер опоздал на автобус”…
Голос из зала: – Она ваша!»
Премьер-министр с грехом пополам закончил речь, бросив напоследок призыв к единству, не нашедший отклика. «Палата, – заметит депутат Генри Чаннон, – была одновременно и бурлящей, и апатичной. Египетский посланник спал. Наконец премьер-министр сел на свое место». Ллойд Джордж и Герберт Моррисон задали несколько вопросов, после чего слово взял Клемент Эттли. Вождь Лейбористской партии вовсе не был великим оратором, но весомость его аргументов смогли оценить все, разве что за исключением египетского посланника: «Эвакуация была великолепным воинским подвигом, но все равно речь идет об отступлении, значит, о неудаче. […] Нет смысла принижать значение этого события. […] Я спрашиваю, случалось ли прежде, что колебания и споры смогли стать достойной заменой действию? […] Вся страна знает, что те, кто стоит у руля, оставляют за собой непрерывную полосу неудач. До Норвегии уже были Чехословакия и Польша. Всякий раз мы прибываем слишком поздно. […] Текущий конфликт для нас является вопросом жизни и смерти, и мы не можем позволить себе доверить наши судьбы профессионалам неудачи или людям, которым пора на покой».
Безжалостное обвинение было подхвачено лидером либералов Арчибальдом Синклером: «Я критикую не саму эвакуацию, а условия, которые привели к ней. С точки зрения пропаганды, экономики, дипломатии в особенности и в меньшей мере – стратегии, мы потерпели тяжелое поражение». Синклер один за другим отклонил доводы премьер-министра; старый пацифист перечислил поочередно провалы в снабжении, нехватку оборудования и просчеты командования: «Я утверждаю, что организационные ошибки были вызваны отсутствием предварительного планирования со стороны тех, кто на политическом уровне отвечает за ведение войны». Трудно было бы высказаться более определенно, и когда вождь либеральной партии закончил выступление, было заметно, что ему аплодировали не только на скамьях оппозиции.