Она и не состоялась. Когда он снова взглянул на нее, то увидел в ее глазах холодное понимание, и губы его обвисли. И не важно, как остроумно он пытался изменить ситуацию, как умно он говорил, какими океанами блестящей находчивости омывал ее, теперь она была его владыкой. Теперь она видела сквозь магию его слов желтые деревянные шарики и изогнутые ржавые крючочки, заставлявшие его работать. Она вспомнила чувство какой-то жалости к нему, когда попросила отвезти ее домой — не жалости к кому-то, в кого она почти что влюбилась, но легкой жалости к поставленному в невыгодное положение ребенку, который пытался сделать нечто свыше своих сил.
Не то ли самое чувствовал сейчас к ней Гигио? Преисполненная злости и отчаяния, Мэри Энн чувствовала, что ее снова потянуло к нему. Но она должна стереть усмешку с уголков его губ.
— Конечно, — сказала она, тщательно выбирая стрелу, — для тебя не будет ничего хорошего, если Уинтроп не вернется с нами.
Они вопросительно поглядел на нее.
— Для меня?
— Ну, если Уинтроп не вернется назад, мы застрянем здесь. А если мы застрянем здесь, люди из твоего времени, посетившие наше, застрянут в двадцатом веке. Ты временной контролер. ты ответственное лицо, не так ли? Ты можешь потерять свою работу.
— Моя дорогая маленькая Мэри Энн! Я не могу потерять свою работу. Она моя, пока мне не захочется чего-нибудь другого. У тебя допотопные понятия! Дальше ты мне скажешь, что я обязан собирать свой урожай!
К ее стыду, он засмеялся. Ну, по крайней мере, она привела его в хорошее настроение, никто не может сказать, что она не сделала свой вклад в это веселье. Но «моя дорогая маленькая Мэри Энн!» Это укололо ее!
— Ты даже не чувствуешь ответственности? Ты не чувствуешь ничего?
— Ну, что бы я там ни чувствовал, это, конечно, не ответственность. Пятеро человек из нашего века, которые добровольно совершили путешествие в ваше время, были совершеннолетними, крайне бдительными, высоко ответственными человеческими существами. Они знали, что идут на определенный, неизбежный риск.
Она взволнованно поднялась.
— Но откуда они могли знать, что Уинтроп окажется таким упрямым? А как могли мы, Гигио, как мы могли знать это?
— Даже принимая, что такой возможности не в силах предвидеть никто, — сказал он, мягко потянув ее за руку, чтобы она снова села рядом с ним, — согласись, что путешествие в период, отделенный пятью столетиями от твоего собственного должно сопровождаться определенными опасностями. Никто не может предвидеть их. Тогда согласись, что один или несколько человек, совершающие временной обмен, знают об этой опасности и сами хотят подвергнуться ее последствиям. Если ситуация такова, то вмешательство будет преступлением не только против сознательных желаний Уинтропа, но также и против бессознательных мотиваций наших людей… И обе стороны имеют почти равный вес по этике нашего периода. Вот! Я объяснил тебе как можно проще, Мэри Энн. Теперь ты поняла?
— Не… немного, — призналась она. — Ты говоришь, как Флюрит, которая не хотела спасать тебя, когда тебя чуть не убили на микроохоте, потому что, может быть, подсознательно ты хотел быть убитым!
— Правильно! И поверь мне, Флюрит пальцем бы не шевельнула, несмотря на твои романтические позывы двадцатого века, если бы не была на краю главной трансформации с вытекающим психологическим отклонением от всех нормальных стандартов и нынешних человеческих форм общения.
— Что же это за главная трансформация?
Гигио выразительно покачал головой.
— Не спрашивай меня об этом. Ты не поймешь, тебе это не поправится… и это вовсе не важно тебе знать. Это понятие и практика настолько специфические для нашего времени, как, скажем, бульварная газета и предвыборная лихорадка для вашего. Другое дело — способ, которым мы защищаем и воспитываем эксцентрические личности, даже если это и губительно для них. Позволь мне объяснить этот способ. Французская Революция суммировала себя в лозунге: «Свобода, Равенство, Братство». Американская Революция использовала фразу: «Жизнь, Свобода и Погоня за счастьем». Мы чувствуем, что полная концепция нашей цивилизации содержится в словах: «Абсолютная Священность Личности и Индивидуальный Эксцентрический Импульс». Последняя часть самая важная, потому что’ без нее наше общество будет иметь столько же прав на вмешательство, сколько и ваше. Человек не будет иметь даже элементарной свободы действий, без получения надлежащих документов от надлежащих правительственных чиновников. Личность, которая захочет…
Мэри Энн решительно встала.
— Хватит! У меня нет ни малейшего интереса слушать эту чушь. Во всяком случае, ты не поможешь нам, тебя не волнует, что мы останемся здесь на всю жизнь! Тогда я пойду.
— Во имя Конвенции, милая, чего ты ожидала от меня? Я не Машина-Оракул! Я всего лишь человек.
— Человек? — презрительно выкрикнула она. — Человек?
Ты называешь себя человеком? О, человек бы… человек… настоящий человек… Позволь мне уйти отсюда!
Темноволосый молодой человек пожал плечами и тоже поднялся. Он вызвал джампер. Когда тот материализовался позади них, он сделал приглашающий жест. Мэри Энн шагнула к джамперу, остановилась и протянула ему руку.
— Гигио, — сказала она, — останемся мы здесь или уйдем в свое время, я больше никогда не приду к тебе. Я так решила. Но я хочу, чтобы ты кое-что знал.
И словно зная, что она собирается сделать, он опустил глаза, Его голова склонилась над ее рукой, которую он все еще держал.
При виде этого голос Мэри Энн стал мягче и нежнее.
— Это только… только… О, Гигио, ты единственный человек, которого я любила. Это истинная правда, любила по-настоящему, Я хочу. чтобы ты знал это, Гигио.
Он не ответил. Он по-прежнему крепко сжимал ее пальцы.
Глаз его она не видела.
— Гигио, — ее голос дрогнул. — Гигио! Ты чувствуешь то же самое, верно?
Наконец, Гигио поднял взгляд. На его лице было недоуменное выражение. Он показал на пальцы, которые продолжал сжимать. Каждый ноготок был выкрашен ярким лаком.
— Почему в вашем мире, — спросил он, — вы ограничились ногтями? Более примитивные народы распространяли окраску и на другие, существенные части тела. Можно было бы ожидать, по крайней мере, что вы будете татуировать всю руку… Мэри Энн! Я ведь не сказал ничего плохого?
Громко всхлипывая, девушка метнулась мимо него под джампер.
Она вернулась в комнату миссис Бракс и, когда немного успокоилась, объяснила, что Гигио Раблин, темпоральный контролер, не может и и не будет помогать им с упрямым Уинтропом.
Дэйв Поллок расхаживал по овальной комнате.
— Значит, мы сдались? Опустили руки? Никто в этом блестящем, позолоченном, автоматизированном будущем и пальцем не шевельнет, чтобы помочь нам вернуться в наше время, к нашим семьям, и мы не сможем помочь себе сами. О дивный новый мир! Настоящее достижение. Настоящий прогресс.
— Не помню, чтобы мы просили вас ругаться, молодой человек, — пробормотал из дальнего угла комнаты мистер Мид. Периодически его галстук изгибался вперед и пытался прижаться к его губам. Устало, раздраженно он хлопал по нему. — По крайней мере, мы пытаемся что-то сделать. Это больше, чем вы можете сказать.
— Олли, старик, ты только скажи мне, что делать, и я сделаю. Может, я и не плачу громадный подоходный налог, но я приучен пользоваться своими мозгами. У только хочу найти рациональный подход к нашей проблеме. Я знаю одно: к ней невозможно подойти с меньшим, чем вся эта истерика и эмоциональная кутерьма, размахивание флагом и исполнительная важность, которые давно устарели.
— Послушайте, а есть разница? — Миссис Бракс вытянула руку и указала на свои крохотные золотые часики. — До шести остается пятьдесят пять минут. Что мы можем сделать за пятьдесят пять минут! Может быть, мы сможем сотворить за такое короткое время чудо? Использовать волшебство? Идти драться в Городской Зал? Мой Берни, я знаю, что больше не увижу тебя!..
Худощавый молодой человек сердито повернулся к ней.
— Я не говорю о волшебстве или чудесах, Я говорю о логике. Логика и надлежащая оценка фактов. Эти люди имеют не только исторические записи, охватывающие и наше время, но и регулярно соприкасаются с будущим — их будущим. Это значит, что у них, также, есть исторические записи, охватывающие и их время.
Миссис Бракс заметно приободрилась. Ей нравилось слушать образованных людей. Она кивнула.
— И что?
— Разве не ясно? Люди, которые обменялись с нами, — пятеро наших обменщиков, — должны были знать заранее, что Уинтроп заупрямится. Исторические записи этого происшествия существуют в будущем. Они не пошли бы на это — ясно, что они не захотели бы провести остаток жизни в нецивилизованном окружении, — если бы не знали выхода, способа разрешить создавшееся положение. Нам остается найти этот способ.
— Может быть, — предположила Мэри Энн Картингтон, — может быть, ближайшее будущее держится в тайне. Или может быть все пятеро допускали то, что они называют здесь случаем индивидуального эксцентрического импульса.
— Это не подходит под понятие индивидуального эксцентрического импульса, Мэри Энн, — сказал ей Дэйв Поллок, презрительно поморщившись. — Я сейчас не хочу углубляться в дебри, но поверьте мне, это совсем не то! И я не думаю, что темпоральные посольства держать в тайне от людей периоды, к которым они приписаны. Нет, говорю вам, решение прямо здесь, если бы мы только смогли его увидеть.
Оливер Т. Мид сидел с сосредоточенным лицом, словно пытаясь обнаружить скрытый факт на другом конце длинного туннеля несчастий. Внезапно он выпрямился и сказал:
— Сторку упоминал об этом! Темпоральное посольство. Но он не думал, что это хорошая идея — обратиться к ним… Они слишком погружены в долгосрочные исторические проблемы, чтобы быть нам полезными. Но он сказал что-то еще… что-то еще, что мы можем сделать. Что же это было?
Все уставились на него и нетерпеливо ждали, пока он думал. Дэйв Поллок начал было замечание о «высоком дополнительном налоге на воспоминания», когда мистер Мид оглушительно хлопнул в ладоши.