Выстроив такую логическую цепочку, я заулыбался, однако моей жене было не до смеха. Что же делать дальше с этим чертовым ботинком, который второй раз подряд оказался у ворот нашего дома? У нас уже не было уверенности в себе, что мы сможем справиться с этой бедой.
– И что нам теперь делать с этим дурацким ботинком? – пробубнил я, косо поглядывая на него. Мне не хотелось прикасаться к нему, словно он весь был облеплен «бедой».
– Господи, да оставь ты его здесь! Я сама разберусь, – проворчала жена и зло посмотрела на меня. Со стороны выглядело, будто она уже точно решила, как с ним поступить.
– И что же ты думаешь с ним сделать?
– Я просто отправлю его куда-нибудь подальше… Но потом, когда стемнеет.
– Подальше – это, значит, унесешь его куда-то в горы, что ли?
– Зачем в горы? Но не можем же мы сдаться просто так! – снова сказала жена, начиная горячиться. – Сегодня вечером я сяду в автобус и увезу эту чертову штуку куда подальше. Хотя бы в другой район города, например в Тонбинго.
– Что? – Я раскрыл рот от удивления и уставился на жену. Лицо ее горело, и весь вид говорил о том, что она не отступится от своего намерения.
Тогда-то в моей памяти всплыли и тот дзика-таби, который я увидел, будучи в четвертом классе, и все те холмы и реки, лежащие у подножия Большой Горы, не видной за облаками.
– Это все оттого, что не видно Большую Гору. Все от этого… – как только я тихо пробормотал это самому себе, жена посмотрела на меня так, будто я – шаман и в меня вселяются духи.
Большая Гора была голубовато-зеленого цвета. И днем, и ночью она величественно возвышалась до самых небес западного горизонта. Внешне она менялась в зависимости от времени года или суток, но ее основание навеки ушло корнями глубоко в землю. До восхода солнца Большая Гора излучала живое зеленоватое свечение. На заре, купаясь в первых утренних лучах, от самой своей вершины до самого низа Большая Гора становилась платиново-золотой, а в лучах полуденного солнца уже принимала свой привычный голубовато-зеленый оттенок. На закате близлежащие долины – ущелья, овраги, лощины – постепенно окрашивались в лиловые цвета, будто лучи уходящего солнца поочередно наводили темный блеск на каждую из них. Весной Большая Гора от самой вершины выглядела пологой и неопасной, а зимой из-за белого цвета – обрывистой и неприступной. Осенью она спокойно возвышалась за деревней, летом же казалась значительно выше, чем всегда. С приходом муссонных ветров у Большой Горы шел дождь; когда же налетал встречный ветер с Западного моря, дождь прекращался и небо становилось голубым и чистым. Подобная Большая Гора есть в душе каждого из нас. Глубоко вросшая корнями в родную землю, Большая Гора – наша надежная опора и защита. Вот и в моем сознании Большая Гора была и остается частью моего глубокого душевного спокойствия. Моя Большая Гора! Большая Гора!
Той ночью, разгоряченная и преисполненная решимости, жена взяла проклятый резиновый ботинок, предварительно завернув его в обрывок газеты, и вышла из дома. Она вернулась немногим позже девяти вечера. На ее лице сияла довольная улыбка. Действительно, после этого ее беспокойный взгляд исчез, а настроение значительно улучшилось, как будто тяжелое бремя наконец свалилось с ее плеч. Я не стал ее ни о чем спрашивать, сама она тоже ничего не сказала. Мы оба понимали, что таким образом выразили уважение к чувствам друг друга.
(1970)
Дом про запас여벌집
Жена, сказав, что опять из дома в районе С. просили приехать, раздраженно нахмурилась:
– Что мы будем делать, если жильцы скажут, что съезжают? Еще и комиссионные в риелторскую контору платить нужно будет.
– Из района С.? – я тоже непроизвольно нахмурил брови. – А как они связались? По телефону?
– Да-а, думаешь, срочное письмо, что ли, прислали?
– Если они собираются съехать, сказали бы по телефону.
– Вот и я о том же. Но про это вообще речи не было. – Жена снова краем глаза посмотрела на меня. – Всего лишь снимают дом, а командуют, как хозяева, то приезжай, то уезжай. Съезжу-ка я туда, посмотрю, что там да как, и, может, скажу, чтобы уж съезжали.
– Но если они уедут, мы снова только на риелтора зря потратим деньги…
– Да уж, и не только на риелтора. Прежде там еще за ремонт надо будет выложить около двадцати тысяч вон.
– Это уж точно.
– Что ж, тогда и аренду поднимем на пятьдесят тысяч. На самом деле, снимать дом за триста пятьдесят тысяч вон – очень дешево.
С некоторых пор жена сильно раздражалась каждый раз, когда говорила, что звонили из района С.
Содержать недвижимость, пусть даже это только один дом, в немалой степени хлопотное дело. Но, наблюдая за женой, я понял, что несмотря на то, что это, с одной стороны, сильная головная боль, с другой – в определенном смысле удовольствие, и в этом я тоже был с ней солидарен. То есть платить весной и осенью налог на недвижимость – малоприятно, но зато, когда нам звонили из района С, мы вдруг вспоминали, что у нас, оказывается, есть дом про запас, чему мы очень и очень были рады. Тогда между нами возникали бесконечные разговоры: «Нужно быстрее продавать дом, а то каждый раз платить налоги – пустая трата денег!», «Смена жильцов – вечная головная боль, да и комиссионные риелтору – деньги на ветер», «Если прикинуть по рыночным ценам, то за кирпичный дом площадью в 50 квадратных метров на участке в 364 метра легко можно получить 2 миллиона 500 тысяч вон!», «Но если оставить все как есть, то, наоборот, скоро может случиться бум на рынке недвижимости», «Нет же! Давай продадим, а полученные деньги положим в банк или в какое-нибудь надежное место. С процентами по такому вкладу будет еще выгоднее!»
Это и была та самая радость, когда вот так заново вспоминаешь о своей забытой недвижимости и снова насчет нее строишь различные планы. В такие моменты от осознания того, что это наша запасная собственность, в лице жены появлялось выражение решительности и даже неуступчивости, которое было совершенно ей не свойственно в обычное время. А меня хоть и одолевало чувство стыда после этих разговоров, но я так же, как и жена, радовался тому, что у нас есть этот дом. Однако со временем с этим домом стало возникать немало проблем. Хорошо бы, конечно, чтоб там ничего не происходило, пока мы его сдавали, но так не получалось.
Нынешние жильцы, у которых был свой писчебумажный магазинчик на рынке в районе С., въехали прошлой весной, хотя определить, кому именно принадлежал этот магазин, было невозможно – мужу или жене, женщине лет тридцати. Она всегда приходила сама – и когда подписывала контракт, и когда нужно было платить последний взнос, и с самого начала было не ясно, стоит в контракте ее имя или имя ее мужа. Хоть и не было явных оснований, но я был почти уверен, что она не вдова, хотя бы по тому, как она смотрела на мужчин. Для вдовы эта женщина была слишком деловая, может быть, даже чересчур. Мужчина с такой женой, как правило, оказывался в ее тени и практически становился незаметным. Уже с первого взгляда мне она показалась женщиной именно такого рода.
Где-то утром уже на следующий день после их заселения у нас зазвонил телефон. Связь была плохая, поэтому женщина почти кричала, что в спальне просел пол. Еще она пожаловалась на входную дверь, которая скрипела каждый раз, когда ее открывали и закрывали, сказала, что не было одного оконного стекла, и просила его вставить, и что мы должны ей перекрасить стены и починить ванную.
– Приезжайте, пожалуйста, поскорее, хотя бы завтра. Хорошо? Обязательно приезжайте. Да? Обязательно. И приезжайте, пожалуйста, сами. Хорошо? – несколько раз повторила она.
– Когда она платила последний взнос, то ничего не сказала, а сейчас вдруг позвонила. Вот сумасшедшая, стекло разбилось еще раньше, и вместо него вставили белую бумагу – она это прекрасно видела. Живет не в своем доме, при этом еще думает о покраске стен и ремонте ванной! Давай просто не обращать на это внимания, – сказала жена, как отрезала.
После этого несколько дней не было никаких вестей, поэтому мы решили, что квартирантка наверняка оставила свою затею, но примерно через неделю пришло срочное письмо. Быстро открыв его, жена взволнованно сказала:
– Боже мой, как такое может быть!
В письме была расходная смета и счет к оплате. Женщина, которая снимала наш дом, подробно расписала цены за цемент, краску, оплату работы по починке пола, а внизу счета была приписка о том, что стоимость линолеума и обоев она оплатила сама. С нас же потребовала двадцать две тысячи пятьдесят пять вон, из которых, не считая мелочи, двадцать две тысячи вон мы должны были выслать ей завтра же.
– Это произвол!
– За кого она нас принимает! Даже если бы у нас были лишние деньги, на это я ни за что не дам. – Жена сильно разозлилась и пошла одеваться. Она уходила второпях, словно ей представился хороший случай показать, как ведет себя настоящая хозяйка дома, но, когда поздно вечером жена вернулась домой – боже ж ты мой! – это был совершенно другой человек. Куда что подевалось.
– Только представить себе, что я там делала. Я там обедала, и даже ужинала. Она так на этом настаивала, и суп с кимчхи и свининой был такой вкусный… Весь день мы играли в карты, и я даже выиграла двести тридцать вон, это ж надо такому быть, – расстроенная своим поведением, жена, как была в верхней одежде, расслабленно села на пол, прислонившись к стене. – А потом мы договорились, что позже отдадим ей деньги за ремонт… Все-таки дом стал выглядеть поприличнее.
Все, что я мог сделать, выслушав жену, – это просто выдавить из себя улыбку. Жена выглядела так, будто ввязалась в борьбу не в своей весовой категории и, не вернув даже вложенный капитал, потеряла последние деньги. После этого случая несколько месяцев не было никаких вестей, и вот сегодня снова позвонили.
– Что там случилось?
– Кто его знает.
– Если она скажет, что уйдет, то те двадцать две тысячи вон – зря выброшенные деньги. Еще и расходы на риелтора.