Николай Степанович подумал, что недооценил он крутого дружка юной прелестницы Жанны Хрусталевой. Тот не утерпел и устроил разборки с ее мнимым экс-любовником. Горячий парень, однако, точно, не сносить ему головы.
— Я тут ни при чем, — объяснил он Ольшевскому, — хотя догадываюсь, кто тебя обработал. Что ж, когда имеешь дело с красивыми женщинами, всегда рискуешь, что тебе кто-нибудь начистит твою собственную физиономию.
— У меня же завтра съемка, — снова заканючил манекенщик.
— Радуйся, что не похороны, — подбодрил его сыщик.
Ольшевский какое-то время полежал молча на тахте, видимо, усиленно ворочая своими пережившими изрядную встряску мозгами. Тяжелая мыслительная работа выразилась в неоригинальном вопросе:
— Кто вы такой?
— Я-то? Будем считать, частный детектив. Читал когда-нибудь книжки про частных детективов?
Ольшевский выкатил на него свои болезненные глаза, испещренные сеточкой лопнувших сосудов.
— И чего вам опять от меня надо?
— Да все того же: правды — и ничего, кроме правды. Надеюсь, это не слишком много?
— Какой еще правды? — тоскливо вздохнул Ольшевский.
Позднякову надоела эта скучная и неостроумная игра в непонимание, к тому же отнимающая время.
— Говори быстро, зачем ты приезжал в Хохловку в прошлое воскресенье, и я от тебя отстану.
— Я? В Хохловку? — Похоже, Ольшевский не умел отвечать на вопросы, прежде не переспросив.
— Ну ты, ты, в Хохловку, — подтвердил Поздняков. — И не пытайся выдумывать сказки, тебя там видели.
— Как болит голова! — заныл манекенщик. — Я почти ничего не соображаю… Завтра съемка, Боже мой, завтра съемка… Я так хотел, я так ее добивался — и все, все коту под хвост! — Ольшевский заскрипел зубами.
Поздняков опять плеснул ему в стакан:
— Пей, сейчас у тебя все прояснится.
— Мне нужна «скорая помощь», вдруг у меня что-нибудь сломано? — Ольшевский дотронулся до переносицы и охнул. — Вдруг у меня нос сломан, что я тогда делать буду?
Поздняков от нетерпения стукнул кулаком по подоконнику.
— Слушай меня внимательно: «скорая помощь» будет тебе только после того, как ты все честно и откровенно мне расскажешь. Что касается твоего драгоценного римского носа, то ты им давно рисковал, во всяком случае с того момента, когда стал его совать в чужие дела.
— В какие еще чужие? — заерзал Ольшевский. — Ну что я такого сделал? Ну был я у Кривцовой, был. Приехал, кстати, прощения у нее просить за это… недоразумение.
— В котором часу? — насторожился Поздняков.
— Не помню, часов в шесть, наверное. Приехал на такси.
— А почему не стал подъезжать к дому, а вышел на въезде в поселок?
Манекенщик пожал плечами:
— А черт его знает… Хотя, если честно, просто не хотел привлекать к себе внимания. От нее, ну, от Ларисы Петровны, всего можно было ожидать. Она могла и не пустить. Или, например, что-нибудь сказать такое… В общем, я решил потихонечку-полегонечку…
— Обратно тоже потихонечку-полегонечку?
— Оттуда я дошел пешком до станции и сел на электричку.
— Интересно, во сколько это было? — полюбопытствовал Поздняков.
Ольшевский неожиданно воодушевился, глаза его лихорадочно заблестели.
— Вот здесь вы меня не поймаете, здесь у меня чистое алиби, как у вас принято говорить. Я точно помню, что вернулся в Москву на электричке 19.47. Народу на платформе было мало, зато у меня сохранился билет. Вот только нужно найти рубашку, она у меня в ванной, отложена для стирки. Найти?
— Ладно, потом, — махнул рукой Поздняков, сообразив, что у него есть другой способ проверить сказанное Ольшевским. — Лучше вспомни: ты случайно не видел тогда на платформе Воскобойникова? Ты ведь знаешь Воскобойникова, это сосед Ларисы Кривцовой по даче?
— Писатель, что ли? — уточнил манекенщик. — Знаю я его, но на платформе тогда не видел. Может, просто не заметил… В стороне от касс, под деревьями, скамейки стоят; так вот, если он там сидел, я вполне мог его и не увидеть.
Такое объяснение выглядело в глазах Позднякова вполне убедительным, особенно при наличии билета, который, пожалуй, стоило поискать.
— Хорошо, а зачем ты все-таки тогда приехал к Ларисе Петровне?
— Я же говорю — извиниться, уныло выдохнул Ольшевский. — Наконец стало известно, что меня берут участвовать в телешоу, и я испугался, как бы она со зла не вмешалась и все дело не испортила. Ей это ничего не стоило — ее бывший муж на телевидении работает и, насколько я знаю, далеко не последняя спица в колеснице… Ну, прихожу, она меня впустила. Честно говоря, она была уже здорово под мухой…
— Она была одна?
— По крайней мере я никого там не видел. Мы разговаривали в гостиной… Честно говоря, она выглядела так, словно кого-то ждала: в вечернем платье из бархата, хотя прическа растрепанная. Извините, я всегда обращаю внимание на такие детали. У нее там есть белый рояль, так вот он был весь уставлен бутылками. Целая батарея: шампанское, коньяк, виски. По-моему, она пила все подряд… Ну, я ей все рассказал об этой неприятной истории, затеянной Виолеттой. Думал, для нее это будет неожиданностью. Представьте, оказывается, она уже все знала! Сказала, что еще не родился человек, который мог бы ее переиграть. Язык у нее заплетался, но голова, представьте себе, работала четко.
— Это все? — спросил Поздняков. — Тогда я пойду поищу твою рубашку, инвалид.
— Постойте-ка, — неожиданно окликнул его манекенщик, — я чуть не забыл самое главное. Пока мы с Кривцовой разговаривали, ей позвонил ее бывший муж… Медников.
— Откуда ты знаешь, что это был именно он?
— Понял по разговору. Она что-то такое сказала… Ага, она спросила его: «Как там твой «Зигзаг удачи»? «Это его шоу называется «Зигзаг удачи»! В общем, судя по ее ответам, он напрашивался к ней в гости. Она сказала: «Ну вот, я понадобилась еще одной крысе». А потом согласилась его принять, но не позднее девяти вечера. Заявила, что собирается лечь спать пораньше.
Позднякову только и оставалось мысленно констатировать, что дело, обрастающее новыми подробностями, как дно старой шхуны — ракушками, становится все более и более запутанным.
— Может, теперь вы вызовете мне «скорую помощь»? — опять захныкала жертва собственного легкомыслия.
— Сделай это сам, — предложил Поздняков. — Язык тебе, кажется, не повредили.
Он нашел рубашку, о которой шла речь. Она действительно лежала в корзине для белья. Обнаруженный в кармашке билет Поздняков на всякий случай прихватил с собой.
Чай почему-то отдавал дымом и напоминал по вкусу компот из сухофруктов. К тому же он успел основательно остыть за то время, пока Поздняков, стоя на балконе, бездумно рассматривал усыпанное звездами небо. Теперь, уныло размешивая ложечкой сахар на дне чашки, он пытался сосредоточиться на событиях уходящего в небытие дня, который выдался на редкость длинным и насыщенным. Что ж, информации к размышлению поступило много, но вся она пока что скорее подтверждала версию официального следствия, нежели опровергала ее. Как тогда сказал старый Воскобойников? При таком количестве потенциальных убийц само подозрение в убийстве представляется абсурдным? Нет, он выразился как-то по-другому, но смысл тот же. Впрочем, он же вольно или невольно вывел его на Виолетту Шихт и Ольшевского. По крайней мере, не прими Воскобойников на себя миссию добровольного помощника Позднякова, когда бы он еще узнал, что владелица Дома моделей и манекенщик были у Ларисы в день ее смерти. Теперь на горизонте замаячила и респектабельная фигура Георгия Медникова, если, конечно, Ольшевский после крепкой взбучки чего-нибудь не перепутал.
Медников в роли убийцы? А вероятный мотив — месть за то, что бывшая жена его обобрала? Что-то уж больно мудрено. Проще, наверное, было вчинить имущественный иск через суд, хотя кто заберется в голову убийцы и прочитает его мысли? А Виолетта? Как быть с ней? Вот на ком в любом случае лежит по крайней мере пятьдесят процентов вины в Ларисиной смерти, если, конечно, вину вообще можно делить. Пожалуй, все же это порочная практика — умозрительная дележка ни к чему путному не приведет. Разве что подтолкнет к расхожему определению, которое любят употреблять в подобных случаях, — «трагическое стечение обстоятельств». И при следующем Ларисином переиздании в предисловии редактора будет указано, что Лариса Кривцова стала жертвой трагического стечения обстоятельств, так часто говорят о самоубийцах.
В прихожей зазвонил телефон. Поздняков, так и не допив остывший чай, медленно побрел брать трубку. Звонил Дубов, видимо, так и не сумевший до конца преодолеть в себе пресловутое чувство собственника. Еще бы, чего захотел — за какие-то полдня справиться с тем, что человечество холило и лелеяло в себе на протяжении многих тысячелетий.
— Как дела? — спросил он с притворным оптимизмом. — Тачку мою еще не грохнул?
— Валерьянку пить не пробовал? — осведомился в ответ Поздняков с дружеской подковыркой.
— Ну ты и мерзавец! — хохотнул Дубов. — Уж и сказать ему ничего нельзя. — Он еще раз довольно глупо хохотнул и, не прощаясь, бросил трубку.
Поздняков собрался было ему перезвонить, но передумал. Вместо этого подошел к книжному шкафу и задумчиво посмотрел на поблескивающие в полумраке — свет горел только в прихожей — корешки Ларисиных книг. Они стояли в той последовательности, в какой выходили в свет, и он с завязанными глазами мог перечислить их названия. Последняя, купленная Поздняковым с уличного лотка каких-то два месяца назад, называлась не совсем обычно для детектива — «Две ипостаси». На взгляд Николая Степановича, она здорово отличалась от всего написанного Ларисой Кривцовой прежде. Чем? Как показалось Позднякову, в ней Лариса шла не от интриги, подчиняющей себе и логику событий, и характеры действующих лиц, а, напротив, от личности главной героини, которая определяла ход повествования. Может, кто-нибудь иной нипочем бы не уловил этого тонкого различия, но только не он. В романе чувствовался надлом, потребность излить наболевшее, а все перипетии захватывающего сюжета служили только поводом для того, чтобы осуществить эту подспудную идею. Героиня Ларисы, как обычно, попадала в невероятные ситуации, хитрила, изворачивалась, отпускала шуточки, влюблялась и обманывалась, но как будто делала все это через силу. В любую минуту была готова сказать: «Ну что вы все от меня хотите? Я не супермен, я всего лишь женщина. Сколько я должна еще совершить подвигов и сумасбродств, чтобы вы поняли это? Я всего лишь женщина, которая устала бесконечно балансировать между трагедией и фарсом и забавлять вас обманчивой иллюзией легкости».