— Да нет, она как раз не успела, это сделали за нее…
Воскобойников посмотрел вверх, на солнце, продолжающее валиться к горизонту, поправил свою шляпу и сказал:
— Похоже, на сегодня речка отменяется. Что же мы стоим на солнцепеке? Заходите, посидим в тенечке и спокойно поговорим.
— Если хотите, можем поговорить и возле речки, — предложил Поздняков, — какая разница?
— Нет-нет, — возразил Воскобойников, — там у меня священное место, которое я не хотел бы осквернять суетными разговорами.
— Суетными? Писатель называет разговоры о литературных произведениях суетными? В первый раз такое слышу!
— Не цепляйтесь к словам, молодой человек, — с явно притворным недовольством продолжал Воскобойников, — сначала доживите до моих лет. На пороге в вечность все суета, в том числе и рукописи, даже гениальные.
В принципе, Воскобойников произносил правильные вещи, но насколько он был искренен — предстояло выяснить. Пока что Поздняков послушно за ним проследовал, чтобы спокойно поговорить в тенечке, который обнаружился все там же, на границе с бывшими Ларисиными владениями, где стояли деревянный стол и скамейки.
— Угощайтесь, — предложил Воскобойников, указуя на большую керамическую миску посреди стола, доверху наполненную красной смородиной.
— Спасибо, — Поздняков подхватил несколько тоненьких веточек, унизанных маленькими красными бусинками — ни дать ни взять серийная женская бижутерия. Проглотил пару ягод и скривился.
— Не любите кисленькое, — вкрадчиво заметил Воскобойников. — Я, честно говоря, тоже не особенно их жалую, больше любуюсь. Варенье же варить некому… Тут у меня хватает всякой полезной растительности, одних яблонь десяток. Но я не рачительный хозяин, скорее наивный эстет. Смотрю, восхищаюсь. Странно думать, что уйдешь из жизни и больше никогда не увидишь этакой красоты. Эти красные нежные россыпи останутся, а тебя уже не будет…
— С чего вы сегодня о смерти, Гелий Андрианович?
— А Бог его знает, возрастное, наверное. — Тут Воскобойников спохватился. — Да ведь вы, кажется, собирались мне рассказать, каким образом обнаружилась рукопись Ларисы Петровны? В издательстве, поди, обрадовались, она ведь у них наверняка в плане.
— Там еще не знают, что она нашлась, — обронил Поздняков, прислушиваясь к пению птиц в ближних кустах. — Ох, и идиллия тут у вас, Гелий Андрианович!
— То есть как это не знают? — удивился Воскобойников. — Вы же сами сказали, что рукопись нашли в «Карате». Тогда как они могут не знать?
Поздняков лег грудью на теплую деревянную столешницу, приятно расслабился и изрек безо всякого пафоса:
— Да будет вам, Гелий Андрианович, все вы прекрасно знаете.
Воскобойников явно был намерен торговаться до конца базара, но не сбавлять ни рубля:
— Позвольте, откуда же мне знать, если вы сами, похоже, еще не до конца с этим разобрались. То говорите, что рукопись в «Карате», то сами себе противоречите, заявляя, что там о ней и слыхом не слыхивали…
— Ну хорошо, объясню подробнее, — согласился Поздняков, — рукопись там совершенно под другой фамилией.
— Это что же, плагиат? — поразился Воскобойников.
— Намного хуже, Гелий Андрианович, — кража. Впрочем, тот, кто ее совершил, делает это не впервые и, вполне возможно, думает совсем по-другому. Но мы сейчас его об этом спросим. Скажите, Гелий Андрианович, вы считаете нормальным выдавать за свои произведения, написанные другими?
Воскобойников не растерялся, самообладания ему было не занимать:
— Вы считаете, что я украл рукопись Ларисы Петровны, так я понимаю? Тогда позвольте полюбопытствовать, какие у вас имеются на то доказательства? Может, вам их предъявили в издательстве?
— Я знаю, что в начале этой недели вы принесли в «Карат» свою рукопись.
— И что из этого следует? Вам кажется странным, что лауреат Государственной премии Гелий Воскобойников еще что-то пишет?
— Вы сами сказали о Государственной премии, — вспыхнул Поздняков, — а раз вы заикнулись о ней, я вам напомню одну историю, с ней связанную. А именно то, как был написан бестселлер под названием «Черные облака». Над ним ведь трудились одна девушка и один молодой человек…
— Насчет девушки, может, и так, я всегда кого-нибудь нанимал, чтобы перепечатать рукопись, а вот молодого человека что-то не припомню. — Воскобойников просто издевался над старым сыщиком.
— Я имею в виду Ларису Кривцову и некоего Серебрянского, из которого, как вы недавно вполне справедливо заметили, так и не получилось писателя. Ведь это они написали «Черные облака», которыми некоторые зачитываются до сих пор.
— Не вы ли случаем? — усмехнулся Воскобойников. С этого гуся вода сливалась, не успев замочить перьев.
— Я не читал, к сожалению, — признался Поздняков. И пообещал: — Теперь непременно прочту.
— Приятно будет иметь вас в рядах своих поклонников, товарищ следователь, — Воскобойников откровенно играл на нервах Позднякова, причем отнюдь не безуспешно.
Поздняков вдруг отчетливо вспомнил то время, когда Воскобойников величал его «товарищем следователем» без издевки, во всяком случае откровенной. Он тогда приехал давать показания на новехонькой «Волге», в костюме с иголочки, лощеный, преуспевающий, знающий себе цену, которая исчислялась в цифре со многими нулями. Поздняков невольно покраснел, увидев себя молодым, неопытным, с руками, вымазанными чернилами. Почему-то у него тогда хронически текли авторучки. Если бы он пачкал только ладони, а то ведь столько пиджаков испортил. Черт с ними, с пиджаками…
Как вальяжно, как уверенно тогда вел себя Воскобойников, как быстро заметил смущение Позднякова и тут же разжаловал из «товарища следователя» в «молодого человека». На вопросы отвечал неторопливо, с чувством собственного достоинства. Всем своим видом давал понять, что из кожи лезет, стараясь помочь в расследовании обстоятельств несчастного случая с Рунцевичем. Еще и приговаривал непрестанно: «Ах какая печальная история»… Услужливая память подсунула Позднякову следующую картинку: Лариса с честными распахнутыми глазами рассказывает то же самое, что и Воскобойников, только в других выражениях.
Поздняков стряхнул с себя воспоминания и сосредоточился на происходящем. Ничего, в общем, не происходило. Воскобойников не собирался каяться и посыпать себе голову пеплом. Сидел напротив Позднякова, спокойный и невозмутимый и даже немного торжественный, как именинник в ожидании подарков.
— А ведь я знаю, откуда ветер дует, — заметил он. — Вы имели беседу с Серебрянским. Напрасно вы приняли близко к сердцу его слова, он ведь почему-то видит во мне первопричину всех своих неудач, а злость это такое увеличительное стекло, через которое все кажется таким огромным и устрашающим… В общем, я бы на вашем месте ему не верил.
— А я почему-то склонен верить скорее ему, чем вам.
— Почему такое неравноправие? — усмехнулся Воскобойников. — Представляю себе, что он вам наговорил, а ведь ссылался, поди, на Ларису, которая уже никому ничего не расскажет. К сожалению.
— Ой ли? — покачал головой Поздняков. — Лучше расскажите, как вы заставили ее лжесвидетельствовать!
— В каком смысле? — осведомился Воскобойников. Похоже, что-то в его обороне все-таки дрогнуло. Он судорожно схватил пригоршню смородины и стал совершенно механически ее поглощать.
— Лжесвидетельствовать по делу о смерти Рунцевича, — невозмутимо пояснил Поздняков, — который в действительности упал с балкона не самостоятельно, его просто-напросто оттуда столкнули.
— Да что вы говорите! — всплеснул руками Воскобойников. — Может, вы еще скажете, кто тот злодей.
— Вы, — просто ответил Поздняков.
— Понятно, понятно, а позвольте полюбопытствовать, зачем мне это понадобилось? Если не секрет, конечно.
— Не секрет. — Игра в прятки уже начинала забавлять Позднякова. — Мы это с вами уже обсуждали. После того как вы присвоили труд Кривцовой и Серебрянского, Рунцевич собирался вас разоблачить.
— Ах вот как! Складно у вас получается, — одобрил сыщика Воскобойников.
Поздняков встал со скамейки и прошелся, чтобы размять затекшие ноги, потом остановился под молоденькой сосенкой и продолжил начатую игру.
— Потом, когда у вас с Ларисой пошел разлад, вы жили под постоянной угрозой разоблачения, — сказал он.
Воскобойников громко расхохотался:
— Двадцать пять лет жить под угрозой разоблачения, не многовато ли? Кстати, и ваш разоблачительный зуд не запоздал ли? Я что-то слышал про срок давности… А откуда вы узнали, что именно я столкнул Рунцевича? Небось Серебрянский надоумил? Так ведь его при этом не было, спешу вам сообщить. Он, если мне не изменяет память, находился очень далеко от Москвы, кажется, в Сибири.
— Вот у кого складно, так это у вас, — похвалил Поздняков. — И срок давности у вас кстати, и смерть Ларисы тоже. Ваша правда, не присутствовал Серебрянский при убийстве Рунцевича. Что толку, если он ссылается на слова покойной Ларисы, теперь им грош цена. И все-таки я попытаюсь восстановить истинную картину.
— Валяйте, любопытно будет послушать, — милостиво разрешил Воскобойников.
— Вот и слушайте спокойно. Итак, Ларису вы не то чтобы боялись, а как бы опасались. Не потому что она была такой уж правдолюбкой, просто она была непредсказуемой. К тому же, добившись успеха, она вас возненавидела лютой ненавистью, поскольку поняла, как долго вы безнаказанно питались ее соками. Наверное, она вас часто дразнила, уж что-что, а интриговать она умела. Может, звонила по телефону в дни всенародных праздников или посылала открытки. А в конце концов еще и поселилась рядом, в доме вашего старого закадычного друга. — От Позднякова не ускользнуло, что Воскобойников слегка поежился. — Что ж, эта талантливая стервочка умела отравлять вам жизнь. Лично я не сомневаюсь. Думаю, она издевалась над вами со вкусом и удовольствием. Она размазывала вас, уничтожала и тем самым отыгрывалась за те унижения, что ей пришлось по вашей милости пережить в юности. Правда, не уверен, чтобы их можно было каким-либо образом компенсировать. Вы оба так до конца и остались каждый при своих: уважаемый лауреат Гелий Андрианович с угрозой разоблачения и известная, популярная Лариса Кривцова с чувством гадливости и постоянным, настоятельным желанием каким-либо образом от этого чувства избавиться. Только шансы ваши были не равны, потому что время работало только на вас. В конце концов наступил день, когда вы даже заговорили о сроке давности, а вот ей легче не становилось. Не исключено, что, даже раздавая автографы, она думала: «Какая же я все-таки дрянь».