В тот день, когда Джона Компоста уложили в щепки, по его телу распределили слой ярко-зеленой люцерны, чтобы повысить температуру внутри могилы – что, похоже, удалось. Но компост также нуждается во влаге, а по мере того как мы углублялись внутрь холма, становилось очевидным, что слой люцерны вытянул влагу из тела. Джон Компост оказался мумифицирован, и его белая, похожая на бумагу плоть виднелась на подвздошной и бедренной костях, которые я очищала осторожными движениями кисти. Суровый урок по компосту номер один: не перебарщивать с люцерной.
Доктор Джей обнаружила нечто интересное, когда очистила его голову и правое плечо, которые единственные остались не покрыты люцерной. Здесь кости совсем не мумифицировались и были чистыми и темными – от плоти не осталось ни следа. Грудинная кость начала разлагаться, и на ней появились дырки, как на швейцарском сыре.
Несмотря на это обнадеживающее открытие, Джон Компост был далек от превращения в плодородный чернозем, как на то надеялась Катрина. Джон был заключен внутри этого могильного холма целых пять месяцев, но никуда за это время не делся, а мумифицировался и продолжал здесь околачиваться. Скотоводческий компост из взрослого вола созревает всего за четыре недели при условии механической аэрации. Потрохам со скотобойни хватает и пяти дней. Для человеческого компоста предстояло сделать еще многое.
Доктор Джей была невозмутима.
– Каждый раз узнаешь что-то новое, – она пожала плечами и дала отмашку заново укрыть Джона (добавив больше воды и убрав злополучный слой люцерны).
Эксперименты, которые проводят в центре FOREST, напоминают попытки итальянского профессора анатомии Лодовико Брунетти создать в конце XIX века первый механизм кремации. Методы Брунетти отвечали стилю промышленной эры – он использовал то, что Томас Лакер называл «строгим технологическим модернизмом».
Брунетти провалил множество экспериментов, и все же они представляют собой «начало новой эры в истории обращения с покойниками». В конце концов, сегодня практически в каждой развитой стране самым распространенным способом ликвидации мертвых тел являются промышленные механизмы крематориев.
Первое тело, которое Брунетти кремировал в кирпичной печи, принадлежало тридцатипятилетней женщине. Эксперимент нельзя было назвать неудачным, так как печь сократила вес тела до двух с половиной килограммов, состоящих из фрагментов костей. Но этот способ занял четыре часа – чересчур много времени, чтобы удовлетворить профессора.
Брунетти предположил, что процесс можно ускорить, если расчленить тело. Труп номер два, принадлежавший сорокапятилетнему мужчине, отправился в ту же самую кирпичную печь по частям: на первом уровне были конечности, на втором – голова, торс и таз, и на третьем – всевозможные органы и внутренности. Кремация заняла те же удручающие четыре часа, но теперь оставшиеся кости весили чуть больше килограмма.
Катрина подумывала о такой же тактике. Многие эксперты по компосту говорили ей: «Если вы действительно хотите получать компост в разумные сроки, вам следует сначала разрубить тело». Неоднозначные предложения от ученых этим не ограничивались. Некоторые говорили, что нужно добавлять в могилы навоз, а один любитель компоста написал ей такое письмо: «Дорогая миз Спейд, я заинтересовался вашим проектом. Мне очень повезло с моей компостной кучей, потому что я использовал мочу из больниц. Вы не думали об этом?»
– Вы ответили ему? – спросила я.
– Мне пришлось вежливо отклонить идею с мочой из больниц. Это отличный источник азота? Да. Она ускорит процесс? Наверное, да. Собираюсь ли я окунать в нее покойников? Нет.
Брунетти не остановился на идее разделить мертвеца на части и в следующей серии экспериментов решил поиграть с увеличением температуры, помещая разные части тел в печь, предназначенную для получения каменноугольного газа – вещества, которое в XIX веке использовали для освещения. Хотя эта печь нагревалась на несколько сотен градусов жарче, процесс занял на два часа больше (шесть часов в совокупности). Зато в результате остались совершенно обугленные кости, а органические ткани оказались полностью уничтожены. Никаких следов того, что делает человека человеком, включая ДНК – хотя наш профессор в то время вряд ли понял бы, о чем идет речь, – не осталось.
В своих записях в 1884 году Брунетти написал о кремации так:
Это торжественный, великий момент, отличающийся священными, величественными свойствами. Сожжение трупа всегда вызывало во мне сильное эмоциональное возбуждение. До тех пор, пока его очертания еще напоминают человека, а плоть горит, зритель охвачен изумлением, восторгом; когда же форма исчезает, а тело обугливается, верх одерживает печаль.
В 1873 году Брунетти был готов представить результаты своих экспериментов на Всемирной выставке в Вене. На его стенде под номером пятьдесят четыре в итальянской секции были выставлены стеклянные кубы, содержащие результаты его экспериментов – кости и плоть разной степени распада.
Технология кремации Брунетти предлагала обществу возможность пропустить стадию разложения, сразу превращая тело в неорганический материал. Он надеялся сделать процесс промышленным, ускорив его, насколько это возможно, и доведя до результативности заводской линии. По словам Лакера, современная кремация, какой ее видел Брунетти, «была вопросом науки и технологий». Послание было отчетливым: природа и ее процессы куда как неаккуратны и неумелы, они месяцами работают над тем, что разогревающаяся до тысячи ста градусов доменная печь способна провернуть за какие-нибудь часы. Вывеска на стенде Брунетти гласила: «Vermibus erepti – Puro consumimur igni», или: «Спасены от червей – поглощены очищающим пламенем».
Почти сто пятьдесят лет спустя мы с Катриной оспорим идею Брунетти, что только пламя может очищать. Поэт Уолт Уитмен говорил о земле и почве как о великих преобразователях, принимающих «остатки» людей и производящих «столь божественные материи». Уитмен дивился способности земли вбирать в себя все испорченное, отталкивающее, заразное и создавать новую, чистую жизнь. Нет смысла уничтожать органические материи с помощью газа или огня, если из «остатков» твоего бренного тела может получиться что-то прекрасное.
Доктор Джей отправилась в палатку на парковке, чтобы загрузить в компьютер данные с электронного самописца, установленного на груди Джона Компоста. Этот приборчик фиксировал температуры, которым подвергалось тело Джона в могиле. А мы с Катриной принялись раскапывать второй могильный холм, в котором покоилась Джун Компост. На момент смерти семидесятивосьмилетняя женщина была истощена болезнью. В могилу были добавлены только щепки, она находилась у подножия холма в тени и не была ничем накрыта.
Когда мы стали раскапывать могилу, нам начали попадаться личинки жучков и червей. Почва внутри холма была жирной и черной – компост часто называют «черным золотом». Но присутствие насекомых показывало, что ситуация далека от идеала. Оно означало, что внутри холма по-прежнему было что-то, служившее источником питания, угощение, дающее работу этим маленьким существам. Затем я наткнулась на бедренную кость Джун, покрытую толстым белым слоем разлагающегося жира, по консистенции похожего на греческий йогурт (уж простите, любители греческого йогурта). Копая глубже, мы обнаружили, что женщина была на последней стадии разложения – от нее остались практически одни кости. Проблема с Джун Компост была прямо противоположной проблеме с Джоном Компостом. Здесь было достаточно влаги (почему от нее и остались одни кости), но при недостатке азота температура внутри ее могилы не смогла увеличиться настолько, чтобы превратить кости в почву.
Вскоре в центр FOREST поступят другие тела, и их будут превращать в компост. Профессор юриспруденции по имени Таня Марш из Университета Уэйк-Форест дает своим студентам, изучающим похоронное законодательство, задание прочесывать законы штатов в поисках способа легализовать учреждения по «реконструкции» во всех пятидесяти штатах. Почвовед и эксперт по компосту Линн Карпентер-Боггс из Университета Западного Вашингтона скоро начнет эксперименты с животными, размерами сопоставимыми с человеком (некрупные коровы, большие собаки, остриженные овцы, редко свиньи – все умершие естественной смертью). В настоящее время ученые исследуют, что происходит во время «реконструкции» с ртутными амальгамными пломбами в зубах. Токсичные выбросы этих веществ в воздух – самая серьезная экологическая проблема кремации.
– Линн звонила мне на днях, чтобы рассказать о том, как движется изучение пломб и зубов, – сказала Катрина, – и упомянула вскользь: «Я вырыла себе могилу и спала в ней этой ночью». Она довольно серьезно практикует суфизм.
– Черт, вырыть свою собственную могилу и спать в ней! – ответила я.
– Да, смерть – это часть ее духовной практики. Она далеко не простой любитель компоста останков.
Стоит отметить, что основные «игроки» проекта по «реконструкции» – женщины: ученые, антропологи, юристы, архитекторы. Образованные женщины, которым выпала честь посвятить свою жизнь борьбе с несправедливостью. Они отвели заметное место в своей карьере изменению существующей системы погребений. Катрина отметила: «Люди так сосредоточены на предотвращении старости и разложения, что это стало одержимостью. А для женщин, живущих в этом обществе, его давление безжалостно. Так что разложение стало дерзостью, возможностью сказать: „Я люблю и принимаю себя“».
Здесь я соглашусь с Катриной. Женское тело зачастую находится в сфере влияния мужчины, идет ли речь о наших репродуктивных органах, нашей сексуальности, весе или манере одеваться. В разложении есть некоторая свобода, когда тело становится далеким от порядка, хаотичным и диким. Я уже предвкушаю, каким будет мой будущий труп.
В начале XX века, когда сфера похоронных услуг превратилась в доходную индустрию, произошел резкий поворот в отношении того, кто ответственен за мертвых. Из инстинктивной, первобытной работы, выполняемой женщинами, забота о трупах превратилась в «профессию», «искусство» и даже «науку» – хорошо оплачиваемое занятие для мужчин. Труп со всеми его физическими и эмоциональными сложностями был отнят у женщин. Помещенный в гроб на пьедестале, он стал чистым и аккуратным – и навсегда недостижимым для нас.