Сато-сан уже ждала меня. Это была женщина среднего возраста, выглядевшая не старше сорока. На ней был строгий брючный костюм и удобные туфли.
– Мой секрет в том, чтобы проходить десять тысяч шагов в день.
Я несколько раз чуть не потеряла ее, пока мы спускались в недра лабиринта станции Сибуя, подхваченные толпой хорошо одетых горожан Токио.
– Наверное, мне нужно было держать флажок, как у гидов туристических групп. Ваш был бы с черепом, – усмехнулась она.
Пройдя два турникета, три лестницы и четыре эскалатора, мы достигли платформы.
– Здесь безопаснее в случае землетрясения, – заявила Сато-сан, и это упоминание не было неуместным. В тот день на побережье было землетрясение магнитудой 6,8 балла. Любой мой разговор в Токио сворачивал к тому, как тяжелы были психологические последствия землетрясения и цунами 2011 года, которые бушевали на северо-востоке Японии и унесли жизни более пятнадцати тысяч человек.
На подземной платформе раздвигающиеся стеклянные двери отделяли пассажиров от рельсов внизу.
– Эти двери – новинка, – объяснила Сато-сан. – Они должны предотвращать, – она понизила голос, – суициды.
Показатель смертности в результате самоубийств в Японии – самый высокий среди развитых стран. Сато-сан продолжила:
– К сожалению, рабочие наловчились очищать места самоубийств, собирать части тел и так далее.
С иудейско-христианской точки зрения, а это доминирующая точка зрения на Западе, самоубийство – грешный, эгоистичный поступок. Это мнение менялось очень медленно, хотя наука давно прояснила, что причины суицидов кроются в умственных расстройствах и злоупотреблении наркотическими и опьяняющими веществами. («Греха» нет в классификаторе психических расстройств DSM-5.)
Культурное значение суицида в Японии отличается от западного. На него смотрят как на бескорыстный, даже благородный поступок. Самураи ввели практику сэппуку (буквально «разрезание живота», «самопотрошение» с помощью меча), чтобы не попасть в плен к врагу. Во время Второй мировой войны около четырех тысяч пилотов-камикадзе погибло, пойдя на таран ракет и вражеских кораблей. Сомнительные, но знаменитые легенды рассказывают о практике убасутэ, когда в голодные времена сыновья относили своих старых матерей в лес и оставляли их там. Женщины послушно сидели в лесу, погибая от переохлаждения или голода.
Сторонние наблюдатели говорят, что японцы романтизировали суицид, что в Японии сложилась «культура суицида». Но реальность гораздо сложнее. Японцы скорее смотрят на самоубийство как на альтруизм, нежелание быть обузой, чем восхищаются самой смертью. Более того, «иностранные ученые могут увидеть статистику суицидов, но они никогда не поймут суть этого феномена, – утверждает писатель Кенсиро Охара. – Только японский народ может понять самоубийство японца».
Для меня наблюдать смерть в Японии было все равно что смотреть в зеркало: все знакомо, но выглядит по-другому. Как и американцы, японцы – развитая нация, и похороны здесь – большой бизнес. Крупные похоронные корпорации играют ощутимую роль и на западном, и на японском рынке. Их новенькие учреждения обслуживаются профессиональными специалистами по похоронам. Но если бы на этом все заканчивалось, мне не было бы смысла приезжать сюда.
Буддийский храм Кококудзи, здание XVII века, спрятанное на тихой улочке Токио, дает приют скромному кладбищу со старинными надгробиями. Здесь можно увидеть целые поколения семей, которые приходили сюда когда-то поклониться умершим родным. Черно-белый кот растянулся на каменной дорожке. Мы шагнули из современного Токио в фильм Миядзаки. Поприветствовать нас вышел Ядзима-дзюсеку (дзюсеку означает «главный священник или монах») – приветливый мужчина в коричневой рясе, с коротко остриженными седыми волосами и в очках.
В противоположность архаичному окружению, Ядзима-дзюсеку – приверженец свежих идей о том, как увековечить кремированные останки покойных (наш человек). Директора американских похоронных бюро белеют от страха при одной мысли о переходе США к «культуре кремации», ведь это значительно снизит их доходы от бальзамирования и продажи гробов. На самом деле мы не имеем ни малейшего понятия о том, как может выглядеть повсеместная «культура кремации». А японцы знают. Доля кремации в стране достигает 99,9 % – самый высокий показатель в мире. Ни одна другая страна даже близко не подошла к этой цифре (прошу прощения, Тайвань: 93 % и Швейцария: 85 %).
Император и императрица были последними, кто склонялся к захоронению своих тел. Но несколько лет назад император Акихито и его жена, императрица Митико, объявили, что после смерти они тоже будут кремированы. Четырехсотлетняя традиция королевских похорон прервалась.
Когда-то храму Кококудзи предлагали приобрести землю для традиционного кладбища, но священник Ядзима отказался и семь лет назад построил колумбарий Руридэн. (Колумбарии – это отдельно стоящие здания для хранения кремированных останков.)
– Буддизм всегда был передовым, – объяснил он. – Это естественно – использовать технологии наряду с буддизмом, я не вижу здесь никаких противоречий. – С этими словами он пригласил нас к дверям новенького шестиугольного здания храмового комплекса.
Мы стояли в темноте, пока Ядзима тыкал пальцем в клавиатуру на входе. Мгновение спустя две тысячи будд, которыми были уставлены все стены от пола до потолка, начали светиться и пульсировать ярко-голубым светом.
– О-о-о-о-о, – протянули мы с Сато-сан, ошеломленные и восхищенные. Я видела фотографии Руридэна до этого, но они не передавали этого сильного впечатления, когда стоишь в окружении светящихся будд.
Ядзима отпер дверь, и мы увидели за стеной будд шесть сотен комплектов костей.
– Подписаны, чтобы было легко найти мисс Кубота-сан, – улыбнулся он. Каждый комплект кремированных останков соответствовал прозрачному будде на стене.
Когда родственник умершего посещает Руридэн, он либо набирает имя покойного на клавиатуре, либо прикладывает смарт-карту с чипом, похожую на проездные токийского метро. После того как семья вводит на входе данные, все стены загораются голубым, кроме одного-единственного будды, мерцающего белым светом. Так что вам нет нужды разглядывать имена надгробий в поисках своей мамы – белый свет приведет вас прямо к ней.
– Все это развивается, – сказал Ядзима. – К примеру, мы начали с сенсорных планшетов, где нужно было вручную набирать имя умершего члена семьи. Однажды я увидел очень старую женщину, которой тяжело было набирать имя. Так у нас появились смарт-карты. Теперь ей просто нужно приложить карту, и она тут же найдет своего родственника!
Ядзима снова подошел к пульту управления и велел нам встать в центре комнаты.
– Осенний пейзаж! – объявил он, и ряды будд стали желтыми и коричневыми с вкраплением красного, как будто пирамидки опавшей листвы. – Зимний пейзаж! – И будды превратились в голубые и белые сугробы снега. – Падающая звезда! – И будды стали пурпурными, а белая точка запрыгала с будды на будду, словно в покадровой съемке звездного неба.
В большинстве колумбариев нет места инновациям. Их дизайн одинаков во всем мире – бесконечные ряды гранитных стен, где пепел спрятан за выгравированными именами умерших. Если вам важна индивидуальность, можете поставить фотографию, положить плюшевого мишку или букет цветов.
Подобное светодиодное шоу могло бы быть устроено компанией Disney, но в этом утонченном световом дизайне было что-то, из-за чего мне казалось, будто я нахожусь внутри утробы самого Technicolor.
– Загробная жизнь в буддизме наполнена драгоценностями и светом, – объяснил Ядзима.
Ученые-религиоведы Джон Эштон и Том Уайт описывают Чистую страну (небесное царство в восточноазиатском буддизме) как «украшенную драгоценными камнями и металлами и устланную банановыми и пальмовыми листьями. Там изобилье прохладных освежающих водоемов и цветов лотоса, а дикие птицы поют хвалу Будде трижды в день».
Разрабатывая Руридэн, Ядзима создавал «загробную жизнь по пути Будды».
Подсветка будд не всегда была такой разнообразной. На заре существования Руридэна одной из посетительниц была дизайнер по свету, и она предложила бесплатно создать пейзажи разных времен года.
– Сначала подсветка выглядела как шоу в Лас-Вегасе, – смеялся Ядзима. – «Это же не игрушка! – сказал я тогда. – Это слишком!» Мы убрали это. «Сделай как можно естественнее», – сказал я. И до сих пор мы работаем над тем, чтобы сделать все как можно естественнее.
Ядзима пригласил нас внутрь храма на чай и предложил мне стул, приготовленный специально для визитов иностранцев. Он посчитал, что я не смогу просидеть со скрещенными ногами на полу на мате в продолжение всей беседы. Я заверила, что смогу. (И не смогла. Мои ноги затекли и стали болеть уже через три минуты.)
Я спросила Ядзиму, почему он создал Руридэн таким, и он пылко ответил:
– Мы должны были действовать, мы должны были что-то делать. Детей в Японии все меньше. Японцы живут все дольше. Родственники должны присматривать за могилами, но, чтобы смотреть за всеми могилами, людей не хватает. Мы должны были сделать что-то для тех, кто остался один.
Целая четверть населения Японии старше шестидесяти пяти лет. Из-за этого, а также из-за низкой рождаемости численность населения Японии за последние пять лет сократилась на один миллион. У японских женщин самая высокая продолжительность жизни в мире, японские мужчины на третьем месте. И что еще важнее, их «продолжительность здоровой жизни» (не только старость, но старость плюс самостоятельность) – самая высокая для обоих полов. Когда население стареет, потребность в сиделках и опекунах повышается. Люди, которым за семьдесят, заботятся о тех, кому за девяносто.
Мой переводчик, Сато-сан, знает об этом не понаслышке. Она сама заботится о шести людях – ее родителях, родителях ее мужа и двух дядях. Всем им около восьмидесяти пяти или за девяносто. Несколько месяцев назад ее двоюродная бабушка умерла в возрасте ста двух лет.