Стефания зачастую приходит первая и уходит с места погребения последней.
– Я люблю тишину, – призналась она.
Стефания замерла на несколько минут и вдруг снова поднялась на ноги. Она подняла кусок металлической решетки и принялась его разглядывать.
– Это придумал Пауль для защиты от искр. Должно помешать золе и пеплу разлетаться ночью. Догорающие поленья-то не выпадут, но что насчет искр от угольков?
Через пару минут Стефания уже звонила в пожарное отделение, чтобы заказать проверку безопасности тлеющих углей и золы. Ее безграничная энергия не давала ей подолгу сидеть сложа руки. Я удивляюсь, какой терпеливой была она все эти годы, прежде чем смогла организовать погребальный костер.
– Ожидание, пока общество примет нас, было выматывающим. Мне стоило большого труда не разругаться со всеми этими людьми.
Чем дольше я оставалась в Крестоуне, тем больше он напоминал мне нездоровый городок Мейберри.[1] Владельцы некоммерческой организации объединились с местными жителями для того, чтобы гарантировать законность деятельности проекта «Завершение жизни». Люди останавливают Стефанию на почте, чтобы сказать:
– Я рад, что вы у нас есть! Я приду на собрание и заполню анкету о моей последней воле.
Жители Крестоуна прекрасно знают, что нужно делать после смерти родственника. Когда волонтеры приходят в дом умершего, его родные теперь зачастую отвечают: «Спасибо за помощь, но мы сами привезем тело».
Провинциальность присуща даже самим телам покойников. Одна женщина захотела быть похороненной традиционным способом на крестоунском кладбище (старейшем в штате). После ее смерти дочери привезли ее останки, обложенные льдом, прямо в кузове грузовика.
– Нам негде было держать тело до погребения, – сказала Стефания, – и мы решили оставить ее на ночь в городском музее.
Дочери одобрили такой вариант.
– Мама была любителем истории, ей бы точно понравилось.
Присутствовать на традиционном обряде погребения в земле могут все желающие, а на сожжение на костре пускают только местных жителей. В организацию Стефании поступают звонки от индуистов, буддистов, представителей коренных американских народов, а также сторонников кремации под открытым небом, которые хотят похорон в Крестоуне. Поскольку это маленький волонтерский проект, они попросту не располагают возможностями и рабочей силой для того, чтобы организовывать похороны для приезжих (а даже если бы они смогли, местная комиссия позволит им принимать покойников только из соседних округов). Отказ в похоронах неприятен и для проекта, и для звонящих.
Единственное исключение было сделано, когда нашли туриста из Джорджии, который пропал девять месяцев назад и стал причиной обширных поисков. Вернее, нашли его часть: позвоночник, бедро и ногу. Его разрешили кремировать, решив, что «место его проживания было изменено посмертно».
Погребение на костре стало таким привлекательным, что есть люди, купившие землю в Крестоуне только ради права на такие похороны. Сорокадвухлетняя женщина, умирающая от рака шейки матки, приобрела маленький участок земли в округе, и ее двадцатилетняя дочь после смерти матери помогла подготовить тело к кремации.
Экзистенциальное стремление к пламенным объятиям костра существует повсеместно. В Индии родственники привозят тела покойников на берег реки Ганг к целой улице погребальных костров. Если умирает отец, то костер под его телом зажигает старший сын. Огонь разгорается, и плоть пузырится и сгорает. В определенное время череп мертвого разбивают деревянной палкой. Считается, что в этот момент душа человека освобождается.
Сын, описавший кремацию своих родителей, написал, что «сперва [до того как разбиваешь череп] ты дрожишь – ведь этот человек был жив всего несколько часов назад; но как только ударяешь по черепу, ты понимаешь, что то, что догорает перед тобой, всего лишь тело. Все привязанности растворяются». Душа свободна, и, как поется в индуистской духовной песне, льющейся из громкоговорителя: «Смерть, ты думала, что победила нас, но мы спели песню горящего костра».
Питту Лаугани, индуист, живущий на Западе, рассказывает о боли, которую доставляет ему коммерческая, промышленная кремация. Вместо того чтобы поместить тело на дрова погребального костра, скорбящие родственники наблюдают, как гроб «съезжает на электрическую карусель и исчезает в закрывающемся отверстии». Запертая в стальной или кирпичной комнате, человеческая душа вырывается из черепа, но остается пленником этой ловушки, смешиваясь с тысячами других заточенных там душ. Это акал мртыа, плохая смерть. Для родственников привычный нам обряд может показаться неприятным и нелепым.
Давендер Гай, индуистский активист, на протяжении многих лет боролся с городским советом Ньюкасла в Англии за право легализировать погребальные костры, подобные крестоунскому. Гай выиграл судебную битву, и погребение под открытым небом может скоро стать реальностью в Соединенном Королевстве. Он объяснил, что совсем иначе представляет себе «величие древнего таинства, нежели быть уложенным в ящик и сожженным в печи».
Разрешить погребальные костры в любом обществе было бы довольно просто. Однако государственные кладбища и похоронные комиссии отчаянно сопротивляются этой идее. Подобно ворчливым жителям Крестоуна, они твердят, что кремации под открытым небом будет слишком сложно контролировать и совершенно неизвестно, как это повлияет на качество воздуха и окружающую среду. Крестоун доказал, что открытые погребальные костры можно инспектировать на предмет соблюдения требований безопасности так же, как и любой промышленный крематорий. Агентства по охране природы могут брать тесты для оценки влияния на окружающую среду и регламентировать похороны в соответствии с ними. Так почему же местные власти по-прежнему против?
Ответ настолько же грустен, насколько и очевиден: деньги. В среднем похороны в Америке стоят от восьми до десяти тысяч долларов – без учета платы за место на кладбище и услуг. Погребение в крестоунском «Завершении жизни» стоит пятьсот долларов – фактически это добровольный взнос, чтобы «покрыть расходы на дрова, выезд представителя пожарных, стоимость носилок и аренду земли». Другими словами, это составляет, по приблизительной оценке, пять процентов стоимости традиционных американских похорон. И если у члена общины нет денег, некоммерческая организация закроет на это глаза. Гай обещает создать в Англии такую же модель. Он планирует установить цену в девятьсот фунтов стерлингов и обещает также «делать это на благотворительных началах, бесплатно. Нужно только найти землю».
В XXI веке отказ от зарабатывания денег на смерти – неслыханный шаг, который к тому же так сложно осуществить. После урагана «Катрина» группа бенедиктинских монахов в Южной Луизиане стала продавать дешевые кипарисовые гробы, сделанные вручную. Государственный совет бальзамировщиков и директоров похоронных бюро издал запрет на продажу погребальной продукции кем-либо, кроме похоронных бюро, аккредитованных этим самым советом. В итоге федеральный судья встал на сторону монахов, объявив, что продажа кипарисовых гробов не несла риска для здоровья населения. Очевидно, что действия совета были обусловлены исключительно желанием защитить свои экономические интересы.
Технически и юридически почти невозможно обойти законы похоронной индустрии и создать некоммерческую погребальную службу. В условиях, когда похоронные советы преследуют монахов – монахов! – сложно передать, каких поразительных успехов добились в Крестоуне.
Наутро после похорон в Крестоуне я пришла на место погребения и встретила двух очаровательных собак, привязанных около костра. Макгрегор, брат Стефании и волонтер, собирающий пепел, пришел сюда, чтобы просеять останки Лауры – семнадцать литров костей и золы. Из кучки пепла он вынул самые большие фрагменты костей – узнаваемые куски бедренной кости, ребро и череп – некоторые семьи желают сохранять их как реликвии.
Эта кучка пепла была гораздо больше тех, что остаются после обычной коммерческой кремации, – те умещаются в банку из-под кофе Folgers. В Калифорнии мы должны измельчать останки в серебристой машине под названием «кремулятор», чтобы они стали «нераспознаваемыми фрагментами костей». Государство осуждает передачу больших частей костей родственникам.
Некоторые друзья Лауры захотели взять немного пепла, а остальное будет развеяно на холмах вокруг костра или в горах чуть поодаль.
– Ей бы понравилось, – сказал Джейсон. – Теперь она повсюду.
Я спросила Джейсона, что изменилось для него со вчерашней кремации.
– Моя мама привела меня сюда в мой последний приезд. Я был расстроен, мне казалось, что она просит меня сидеть здесь в одиночку и кремировать ее самому, это было бы ужасно. Три дня назад я был шокирован тем, что мне предстояло сделать. Но мама сказала: «Я выбрала такие похороны, ты можешь прийти на них, а можешь не приходить».
Когда Джейсон прибыл в дом матери на поминки, все начало меняться. К моменту кремации он понял, что с ним рядом будут все местные жители. Люди разговаривали и пели, и он позволил себе принять поддержку от каждого, кто любил его мать.
– Это было так трогательно и все изменило.
Присев на корточки перед кучкой пепла, Макгрегор объяснил Джейсону, на что они смотрят. Он показал, какими хрупкими стали кости под действием высоких температур, растерев их пальцами в пепел.
– Что это? – спросил Джейсон, вынимая из золы маленький кусочек металла. Это оказался переливающийся циферблат часов Swatch, которые были на Лауре во время погребения. Одаренные жарой костра радужными цветами, они остановились на 7:16 – в момент, когда занялось пламя.
ИндонезияЮжный Сулавеси
В Индонезии есть отдаленный регион, где люди обращаются с мертвыми с обстоятельностью, которую мы даже близко не можем себе вообразить, – Священный Грааль взаимодействия с телом. Годами я думала, что посетить эти места мне не дано. Но я забыла об одном решающем факте: знакомстве с доктором Полом Кудунарисом.