– Но как могла наркоманка…
– Еще раз: правильный вопрос, Данила! У меня не было на него ответа, когда я сделал вывод, что действовала Инга. Я только был уверен, что это она! Ее очертила логика, и другого не было дано! А остальное – я знал – как-то объяснится. И оно объяснилось! Как стало ясно из допросов, Инга вовсе не наркоманка, хотя в юности некоторое время баловалась алкоголем и наркотиками. Но она давно завязала и с тем, и с другим: поняла, что пропадет! Именно тогда она разыскала Юру, легко женила его на своей младшей сестре, обеспечив, таким образом, себе и свободу (Инга в роли жены – это оксюморон[5]), и материальное благополучие. И постепенно она стала для Юры правой рукой в его политической карьере: писала практически все его речи. Ее способности манипулятора прекрасно справлялись с задачей промыва мозгов… Более того, Юра обещал ей пост в комитете своей новой партии, что, понятно, удвоило ее энтузиазм в избавлении от свидетелей: от благополучия Юры теперь зависела не только материальная сторона ее жизни, но и ее собственная карьера.
Вечер, проведенный с Лешей и Александрой, оставил тепло у Леры в груди. И еще точку опоры !
– Хорошие у тебя друзья, – сказал Данила в машине, когда они возвращались домой.
– Да… И у тебя хорошие…
Он улыбнулся в темноте.
Лера вспомнила, как смотрела на него по дороге из аэропорта в день своего прилета: тогда он ей показался чужим. Немудрено: она приехала в полную неизвестность, и ощущала себя неуютно.
Теперь же ей было уютно. Рядом с ним. Он красиво вел машину, его руки спокойно лежали на руле, который поворачивался, казалось, сам собой, без всяких усилий с его стороны…
– Если ты решишь жить в России, то это будут наши общие друзья, – сказал он.
Лера протянула руку и положила ладонь на его шею. Горячая, тугая кожа. Она знала ее на вкус и на запах. Она знала все его тело – губами, языком, кончиками пальцев и ладонями, она его знала всем своим телом…
Только… Только ей пора возвращаться в Штаты… Домой.
Домой???
У нее вдруг закружилась голова – отчаянно, до тошноты, – при мысли, что им нужно расставаться.
– Я хочу, чтобы ты был моим, – тихо проговорила она.
– А я твой и есть, – пожал он плечами. – Разве ты не знаешь?
Лера не ответила, Даня не переспросил. И только когда они уже оказались дома, он притянул ее к себе за талию, посмотрел, наклонив с высоты своего роста голову, ей в глаза.
– Ты собираешься улетать?
Как он учуял? Она ведь ни слова не сказала!
– Пора, Дань…
Он отпустил ее, прошелся по комнате. Остановился.
– Когда?
– Думаю взять билет на ближайшие дни.
Он снова зашагал. Снова остановился.
– А потом? Ты сюда вернешься?
Что ответить? Спросить: «А ты хочешь?» – дурацкий вопрос какой-то. Если хочет, то скажет!
Она молчала, но и он молчал: ждал.
– Тебя не устраивает моя квартира? Или я? Или Россия в целом? – наконец не выдержал он. Голос его был сердитым.
– Все устраивает. И Россия, и ты, и даже твоя квартира, – она улыбнулась.
– Тогда что?
– Ничто. Я вернусь.
– Правда?!
– Ну да… Только ты не сказал, хочешь ли этого ты…
– Лерка! – Он схватил ее и, приподняв, покружил пару раз. – Лерка, какая ты глупая, честное слово! Тебе что, слова нужны???
Она изумилась:
– Конечно, нужны! А то как же я могу знать?
– Точно… Я припоминаю… Женщинам всегда нужны слова! И я их недостаточно говорю, такой у меня страшный порок… Я с тобой счастлив, разве ты не чувствуешь этого?
– Данила, это ведь серьезное решение, – рассердилась она. – Конечно, нужны слова, потому что в ощущениях можно ошибиться!
Он вдруг подпрыгнул и опустился на одно колено, взял ее руку и прикоснулся к ней губами.
– Валерия Титова, не знаю вашего отчества! Я прошу вас стать моей женой и жить со мной долго и счастливо, и умереть в один день! С учетом того, что ты немножко старше, ты успеешь пожить немножко дольше. – Он увернулся со смехом от ее пальцев, норовивших схватить его за волосы. – Мужчины все равно мрут раньше!
Нет, она все-таки оттаскает его сейчас за чуб! Лера кинулась вдогонку, Данила от нее…
Кажется, он сделал подсечку, потому что она вдруг упала в его руки. Он отнес ее на диван, прижал сверху своим телом, чтобы не сбежала.
– Что тебе там делать, в Америке?
– Ничего…
– Так приезжай ничего не делать ко мне!
– Данил, – она выкарабкалась из-под него и села по-турецки на диване, – у меня там сыновья и родители!
Он улегся затылком в ее коленки и смотрел на нее снизу вверх.
– А самолеты в Америку летают несколько раз в день, к твоему сведению. И у меня даже хватит денег, чтобы оплатить тебе билет несколько раз в год.
– Да у меня самой хватит денег!
– Тем лучше! Нужно будет еще оплатить билеты твоим родителям и детям. Пусть прилетают сюда, к нам! На свадьбу…
Данила вскинул руки и, поймав ее за кофточку, потянул на себя.
– Погоди, – она отцепила его пальцы, – зачем нам свадьба? Ты ведь говорил, что больше никогда не женишься?
– А какая разница? Если я хочу жить с тобой, то какая разница, жениться или нет? Зато будет повод отпраздновать и позвать друзей…
Лера ничего не понимала. Все казалось таким простым, когда об этом говорил Данила! Таким простым, решаемым в секунду, по щелчку пальцев…
– Постой-ка, – Данила перевернулся и сел напротив нее, тоже по-турецки. – Может, ты не хочешь? Я, кажется, тебя не спросил… Я думал, что ты счастлива со мной, я это чувствовал, но нужны еще слова, я правильно понимаю? Так скажи мне их!
– О чем?
– Хочешь ли ты… – Он сделал неопределенный жест руками в воздухе. – А правда, о чем это я? М-м-м, что ты меня хочешь, я и так знаю!.. – Он ловко уклонился, поскольку Лера нацелилась укусить его за палец, маячивший недалеко от ее носа. – Что ты меня любишь, я тоже знаю… Что тебе хорошо со мной, тоже всем понятно, даже соседям… Лер, по-моему, единственное, что мы еще не обсудили, это дату твоего возвращения!
…Она позвонила ему с бортового телефона, как только шасси коснулись нью-йоркской земли. Потом, уже дома, она открыла свою электронную почту:
«…У меня такое чувство, что меня располовинили… Одна половинка осталась тут, в Москве, другая улетела с тобой… Ты береги ее, ладно? И возвращайтесь поскорее с моей половинкой, мне без вас плохо…»
Поздравьте меня с днем рождения…
Сегодня сорок второй день как нет матери. И мне сегодня сорок два стукнуло… Симптоматично… Ладно хоть соседки все после поминок убрали. Я бы вчера не смог. Хватит, попил. У-у, морда небритая. Типичный люмпен, как нынче модно называть пролетариат. А зря. «Пролетариат» – точнее. Всегда в пролете, как я по жизни. Хотя… Гм, теперь какая-никакая собственность у меня есть. Двушка в единоличном распоряжении. Приводи жену и живи – не хочу… Кто ж иначе чулан будет банками с огурцами захламлять? Мамки-то нету… Да… Неладно жили, собачились. Последние годы и она стала к рюмке прикладываться. За меня не иначе переживала. Один я у них был наследник. Отца, говорила, напоминал. А его она любила. Я же не оправдал…
Ха! Сорок два года! Один как перст. Какие-то дальние родственники на поминках водкой надирались, на мамкины похоронные купленной. И как только узнали, что мать померла? Я их видеть не видывал, и на улице хоть сейчас встречу не узнаю…
И что дальше? Свои заначки уже все пропил. С автосервиса вытурили в отпуск за свой счет, хотя матпомощь на похороны выделили, коллективом скинулись…
Забавно. Отмечать день рождения и тот не с кем. Да и как? Кроме пьянки, ничего в голову не приходит. И какой же тогда праздник получится? Это у других в будни трезвая радость, а на день рождения – пьяная. А у меня и здесь наоборот. Суровые пьяные будни… И аккурат в праздник пить бросил. Перемолола меня таки судьба-злодейка…
Судьба-судьбинушка, отчего же ты так-то у меня сложилась? Вон в зеркале бритая-то физиономия не такая страшная. Недельку не попью, и мешков под глазами больше не будет. Никогда. А что будет? Нет, не под глазами, а в жизни. Которая как поезд детской железной дороги по кругу бегает? Той, которую я у родителей три года выпрашивал, а когда ее купили, она уже вроде и не нужна была. И стыдно было кому-то из знакомых пацанов рассказать-показать…
Сорок два года ровной, сплошной, какой-то болотной серости и гнили. Наверное, и бантиком голубым мое одеяло не перевязывали, когда из роддома увозили. Выходит, в бантике все дело?
…
Все как у людей
А что вы думаете? Может, и в бантике! Почему кто-то и в те, советско-застойные годы появлялся на свет в индивидуальной палате, мамка его в этом самом индивидуальном раю витамины-фрукты-соки трескала, любуясь младенцем, а кто-то валялся в кювете общего отделения и ждал, когда пьяная медсестра его на кормежку к матери понесет. Орал небось ссаный-сраный, но – не положено. Всему свое время. И пеленанию тоже. И везли меня домой на трамвае. Мать много раз вспоминала, как ей место не сразу уступили, с грудным ребенком-то! Вот-вот. Все в этой жизни так. Место просто так никто не уступит. Тем более теплое. Других-то из роддомов на своих и служебных машинах развозили. Шофер дверцу раскроет – прошу вас. Ему уже и не требуется ждать, чтоб кто-то место уступил. Они в своем праве… Вот только в каком? В каком таком «своем праве»? Мы же развитой социализм построили! Все равны. Ну просто равнее некуда! Мамка все твердила: «У нас все как у людей. Как у всех. Вот и телевизор цветной купили…» Э-э, нет, мамулечка, это и была та самая первая ложь, которой меня всю жизнь пичкали. Где ты этих «всех» видела? Это все на трамвае из роддома ехали? И телевизор ты с батей цветной сподобилась купить, когда все мои одноклассники уже по третьему покупали. И видаки у них были, а ты о таком чуде техники и не слышала! Занимайте места согласно купленным билетам – вот как это называется, а не «все как у людей»! Билетики же у вас с папенькой были отнюдь не в партер. Не говоря уж о первых рядах. В партер вас ставили, но на галерке. На ваших же местах и ставили. Те самые, кто из партера. Вот такой словесный парадокс. А сказать по-русски, рачком – на этом зачуханном балконе все вы и стояли. И меня нагнули, пытаясь при этом объяснить, что это так естественно – подмахивать, когда кто из партера соизволит тебя в очередной раз поиметь! На Первомай с шариком – помладше, портретом дорогого Ильича – постарше. Соплякам – лимонад, заслуженным ракообразным – «беленькую» с бутербродом и место в колонне. Чтобы с чувством «глубокого удовлетворения» прокричал под трибуной: «Ура!» И кто кого удовлетворил по самые гланды? До урашного оргазма? И учителя в школе равноправные до безобразия. С той же галерки. Их партерные мальчики как только не нагибали. А те как куры в курятнике после петуха. Отряхнутся, пенку с губ вытрут и, «задрав штаны, за комсомолом»! Как ни в чем не бывало заезженной пластинкой: «Народ и партия едины», «Все во имя человека, все во благо человека». Да знаем,