— Слышишь в ветре музыку? — спросил он.
Тина прислушалась и кивнула.
— Как будто вальс. Раз, два-три, раз, два-три…
В седьмом классе она год ходила на бальные танцы, потом бросила, там были одни девчонки.
— Вальс… — повторил Ловец.
— Хочешь, покажу?
Тина выбрала ровную площадку с беломошником, потопталась, поморщилась, скинула тяжёлые туристские ботинки, поднялась на носочки, взяла ладонь Ловца и положила себе на талию.
И повела его, считая вслух.
Ловец быстро подстроился к ритму. Они кружились над океаном, ягель мягко пружинил под ногами, большой белый олень наблюдал за ними с хребта…
Полуволк следил за оленем. Сперва в его глазах блеснул интерес, потом возникло сомнение, и наконец охотничий огонёк угас окончательно. Хильда, ожидавшая решения вожака, сокрушённо вздохнула и пошла на скалы ловить леммингов.
Воображение Тины определённо шутило шутки: музыка становилась всё явственней, это был действительно вальс, как же она его никогда раньше не слышала?..
Луч солнца прорвался сквозь тяжёлые тучи и, как прожектор, медленно зашарил по поверхности моря, указывая на что-то светящимся пальцем. Гребни волн мимолётно вспыхивали и гасли.
Тина танцевала на сцене огромного театра, полного таинственных зрителей…
Из-под камня рос куст колокольчиков, крупных, зубчатых, голубовато-лиловых. С моря налетал лёгкий ветер, и колокольчики — нет, не звенели, но как-то очень музыкально шуршали.
— Смотри, какие красивые, — сказала Тина и тронула рукой цветок.
— Хочешь собрать букет? — спросил Ловец.
Тина даже испугалась:
— Нет, ты что, они сразу завянут… Мне и покупные-то жалко ужасно. Я живые люблю. Чтобы росли…
Вечерние посиделки в ресторане «Лосось» стали почти традицией. Никаких новых сведений не появлялось, но люди всё равно собирались. Просто потому, что вместе было легче и как-то спокойнее.
— Как здоровье вашей жены? — хором спросили у Соболя шведы-рыболовы.
— Или лежит, или еду готовит. — Соболь пожал плечами. — Почти не разговаривает. С ней сейчас сын.
— Вот. — Один из шведов стеснительно протянул Соболю продолговатый свёрток. — Возьмите ещё, пожалуйста.
Второй отвесил неуклюжий комплимент:
— Никто не коптит рыбу вкуснее вашей супруги.
Они завели привычку передавать для Марины пойманных ими форелей. Женщина молча разделывала их, солила, жарила, варила уху, строгала ольху для маленькой коптильни… Всё лучше, чем лежать, отвернувшись, в палатке.
— Ледники тают. — Игорь из заповедника сидел на деревянном столе, болтая ногами. — Причём в несколько раз быстрее, чем обещали по прогнозам ещё несколько лет назад. А ведь глубокая голубая вода поглощает больше теплоты, чем море, покрытое льдом. Вот вам и положительная обратная связь… — Легкомысленная поза странно контрастировала с его словами и общим положением вещей. — Сезон открытой воды в океане постепенно смещается, так что ледовые поля отступают от побережья всё дальше…
— А у нас лемминги топиться перестали, — сказала норвежка Тельма. — Уже несколько лет.
— Как это? — удивился Барон. — А должны?
Брякнул и вспомнил, что вроде когда-то в самом деле про это читал.
— Известный феномен, — поморщилась Зинаида.
— Анекдот есть, — сказал Альберт. — Встречает человек в тундре говорящего лемминга. И, конечно, первым делом к нему: «Ну так почему вы, лемминги, топитесь?» Тот этак мрачно в ответ: «С чего я тебе должен рассказывать? Вы, люди, — бессовестные, отвратительные, вероломные, природу портите…» — «Да я знаю…» — «Ну так объясни мне, почему, зная это, вы, люди, НЕ топитесь?»
Никто особо не засмеялся, обстановка не располагала. Один только Барон сдержанно хмыкнул.
— А почему перестали? — спросила Александра.
— Избыточное размножение происходит у них зимой, под снежным покровом, — объяснил Игорь. — Там им не угрожают хищники, так что в каждом помёте выживает много мышат. Поди прокорми такую ораву! Весной они всем скопом мигрируют в поисках пищи, а на пути — океан. Или хоть речка. Большая толпа, задние напирают — вот тебе и массовое самоубийство. Теперь, в связи с потеплением, снежный покров тоньше, избыточного зимнего размножения нет и топиться просто некому…
— Понятно, — сказал Альберт.
— Кстати, а где Эдит? — спросила Зинаида. — Сейчас как раз задвинула бы политкорректный, но пламенный монолог…
— Эдит нянькается с вашим коллегой, — не скрывая раздражения, ответил Альберт. — Пытается вывести его из депрессии.
— У француженок должны быть свои способы… — многозначительно усмехнулся Барон.
Альберт обжёг его взглядом.
— То, что ледники тают, автоматически означает изменение политики в Арктике, — обращаясь к Игорю, заметила Александра. — Чем меньше льда, тем проще доступ к ресурсам.
Зинаиде казалось, что сотрудник заповедника являлся на посиделки шпионить; оставалось выяснить, на кого он работал. Остальные были уверены, что он приходил ради Александры.
— Ну разумеется, — кивнул он. — Зря ли у нас словно от спячки очнулись — экспедиции к полюсу, установка флагов на дне…
— А другие заинтересованные страны? Жаль, нет Эдит, небось такого порассказала бы… И где, кстати, ваши американцы? Всё требуют консула у военных? Или гида линчуют за несоблюдение контракта?
— Гид сбежал, — флегматично сообщила Тельма.
— Как сбежал?!
— Обыкновенно. — Пожилой рыболов-эстонец наконец прекратил притворяться, будто не понимает по-русски. — Отдал доллары кому-то из местных, взял лодку и ушёл на вёслах. У него тут километрах в тридцати семья живёт. Когда начнётся, он хочет быть с женой и детьми… Какой тут контракт!
Соболь мгновенно обернулся к нему:
— Что начнётся?
Эстонец пожал плечами и снова забыл русский язык.
Александра задумчиво спросила в пространство:
— А почему, интересно, с ним не уплыли американцы? Или не с ним, а отдельно? Не хотят красть бэтээр, как немцы, купили бы лодку…
— Они выросли в стране, где соблюдаются законы. Нам этого не понять, — жёлчно отозвался Альберт. И, отозвав в сторонку Барона, спросил вполголоса: — Вот если вы так лихо разбираетесь во француженках, так просветите меня: что ей этот сиволапый инженер с его идиотскими йети? Что она в нём нашла?!
Барон скривился в усмешке искушённого циника.
— Утончённые француженки по природе жестоки, — сказал он Альберту. — Они рукоплескали не только Конвенту, но и гильотине. Ваша Эдит цивилизованно сублимируется в защите убиваемых кем-то животных, но на самом деле история Аркадия, особенно вкупе с покаянием, элементарно возбуждает её. Вы слишком европеец и слишком похожи на неё саму, чтобы она могла вами заинтересоваться. Аркадий в её глазах — неотёсанный скиф, полный безыскусных, искренних чувств…
— Весьма тонко и к тому же не лишено правдоподобия, — подумав, согласился Альберт. И оглядевшись, добавил с оттенком мстительного удовольствия: — Но, кажется, вы тоже не преуспели?
— …К тому же на дне Северного Ледовитого могут найтись альтернативные источники углеводородного сырья, — говорил Игорь, и его глаза так и сияли.
— «Метановый лёд»? — наклонила голову Александра.
— Именно. Нужно только разработать коммерческую технологию добычи.
— Пока он от потепления сам не растаял и не устроил нам тут такое…
— Да, будучи одним из сильнейших парниковых газов, ведь считается, что крупный рогатый скот…
Двое учёных были похожи внешне и практически одинаково одеты. Стремительные движения обоих, казалось, производили сквозняк.
— А что, у американцев действительно нет ледокольного флота?
— У нас — семь ледоколов. У них — три. Причём третий, кажется, ещё не спущен со стапелей в Сиэтле. Если наша заявка на континентальный шельф будет удовлетворена ООН, то… В общем-то, это за миллион квадратных километров территории и двадцать тысяч километров морских границ…
— Неслабо, — покачала головой Александра.
— Пустячок, а приятно, — сказал Игорь с такой гордостью, словно лично добавил России все эти километры.
Барон бессильно скрипнул зубами…
Ветер дул второй день в одном направлении. Дул исступлённо, словно мстя за что-то. У Ловца болела голова, он кусал губы, и скоро они покрылись жёсткой жёлто-коричневой коркой. Он скрывал боль, даже улыбался Тине, но корка трескалась, и из трещин выступали ярко-алые капельки. Когда Тина не видела, Ловец оседал на корточки и сжимал голову руками или мял в ладонях лицо, как хозяйка тесто. Это не помогало, он вскакивал, точно подброшенный, и снова садился. Сжимал и разжимал кулаки…
— Что с тобой? — спрашивала Тина.
Он в конце концов признался:
— Голова болит…
Она решительно усадила его на камень:
— Давай я.
Когда она была маленькая, у папы часто болела голова. Тина пыталась помочь, и он научил её подобию массажа — без всякого порядка и системы, просто по наитию, тем движениям, от которых делалось легче. Потом в продаже появились таблетки амигренина, и Тина больше не гладила папу по голове.
Встав за спиной Ловца, она запустила руки в его волосы, лёгкие и белые, как пряди кукушкиного льна, и стала водить от лба к затылку, прижимая пальцами кожу. Ловец вздохнул и поёрзал, устраиваясь удобней. Пальцы Тины пустились гулять по его бровям, носу, губам. Как будто рисовали портрет.
— Я урод? — спросил вдруг Ловец.
— Нет, ты совершенство, — ответила Кристина и опять удивилась. Откуда взялось это слово? Стоило ей приехать сюда, как в ней начали прорастать новые слова. Точно лук в баночках на подоконнике в детском саду. — Ты — совершенство, — повторила она и уверенно улыбнулась.
Ловец успокаивался под её руками, и это ощущалось, как закат солнца над морем. Только что бушевал — казалось, душа не выдержит буйства красок и сейчас разорвётся, но вот всё кончилось, и настаёт вечер, ночь, тишина…
Они уснули в заветрии под нагревшимся за день камнем, и тому, кто при слове «подростки» немедленно говорит «секс», следовало бы увидеть эту целомудренную ночёвку. Когда Кристина проснулась, Ловца рядом не было, зато прямо перед её лицом цвёл и трепетал нежный куст едва ощутимо пахнущих колокольчиков.