— Тут нет никакого трамплина!..
— Есть. Только он в стене спрятан. Под зеленой мишенью…
Игорь Вадимович задумчиво так на экран посмотрел и головой покачал. Потом встал и вышел в боковую дверь. Мне ничего не сказал.
Ну, думаю, плевать на Россию и на все это дурацкое возвращение. Сейчас пойду, денег достану, автомат куплю, да и в Южную Америку пешком отправлюсь. И будь что будет. Может, повезет. Жив останусь, тетю Катю с Генкой найду, тогда вместе что-нибудь придумаем. Я даже стулом заскрипел, так мне уйти захотелось. Я дверь подергал — закрыта, конечно. У них тут все автоматическое. Да и как я уйду? Документы-то у консула на столе.
А скоро вечер, кстати. Как я домой-то поеду, в темноте, один, безо всего? Хоть бы кастет какой-нибудь… Может, у охраны внизу попросить? Хотя они, конечно, хрен дадут. А если, как тогда, в автобус не пустят? Я губу закусил. Придется машину угонять. Никогда не угонял. Или подожду хозяина и дам по башке…
Тут Игорь Вадимович входит. Документы мои собрал в стопочку. Словно и не видит, как я на него посмотрел. Впрочем, я сразу успокоился. И правда, не мне тут порядки устанавливать… Игорь Вадимович педальку нажал, и стекло вверх поползло. Он стоит, ждет. Смотрит, как медленно оно ползет. Я не удержался:
— Значит, все-таки полное доверие соотечественнику?
А он серьезно так говорит:
— Конечно, полное доверие. Сейчас вы напишете заявление, что желаете вернуться. И заполните анкету, только не упоминайте о том, что вы состоите в браке. Мы нашли для вас выход, только вам надо спешить — консульство на той неделе закрывается…
ГЛАВА ШЕСТАЯ
— … Все с ним ясно, с этим Витькой, — сказала Галина. — А вам? До сих пор ничего не ясно?
— Нет, — ответил Сенечка.
Он встретил поэтессу Галину Опахалову, когда вышел из Дома печати поздним вечером. Она свернула руку калачиком и попросила проводить ее до дому. Сенечка проводил и рассказал, как Витька из редакции исчез. И Кабинетов ничего выяснять не стал, сразу объявление написал о том, что газета нового верстальщика ищет.
— А вот взять, например, Тольку Горшкова, — продолжала Галина. — Он тоже…
— Что — тоже?
Галина посмотрела на Сенечку, как на маленького.
— О таких вещах не говорят, — сказала она. — Но вам, так и быть, расскажу один случай. Собрались мы в клубе, стихи читать, да и просто поболтать. Толька Горшков пришел. А мы, когда он приходил, всегда знали, что он ныть будет. Так и в тот раз — сел он на подоконник, смотрит на улицу и ноет. Все ему не нравится. Город скучный, мы скучные, стихи у нас скучные. Мы ему говорим: «Чего ты ноешь? Смотри, у тебя повести и рассказы печатают, деньги платят!» А он одно твердит: нет, мол, у него в повестях жизни, одно уныние. А он сам как уныние! Надоел он нам — спасу нет. А он как раз про свою персону начал разглагольствовать. И какой он печальный, и одинокий, и перспективы-то у него нет. К счастью, в это время гимн по радио заиграли, мы слушать пошли. А Горшков на подоконнике остался. Гимн кончился, мы приходим — исчез Горшков. Вот в точности, как твой Витька, когда вроде бы и выйти незамеченным не мог. Мы сначала искали, а потом все поняли.
— Да ладно, — сказал Сенечка. — Мало ли кто чего не мог. Это вы, наверное, гимну громко подпевали, а он взял и вышел.
— Может быть, — согласилась Галина. — Только на следующий день или через день — не помню, встретили мы Тольку. Ну, думаем, сейчас опять придется про жизнь его тяжелую слушать. Ничего подобного! Идет себе, подпрыгивает — нам подмигнул, кричит: «Я новую повесть начал! Повесть о счастии!» Упрыгал он, а через неделю повесть закончил. Называется «Солнечная мурава»… Читал?
— Надо будет прочитать, — сказал Сенечка. — Только я все равно ничего не понял. Не вижу связи. Когда я в Америке в колледже учился, там у нас один тип английский язык преподавал. Тот еще тип, волосатый такой, в коже… Так он прямо посреди урока исчезал. Мы, вообще-то, за уроком не очень следили, все свои дела обсуждали — ну, там пойти уделать кого-то, или где с девчонкой побыть…
— О, романтика…
— Да, — кивнул Сенечка. — Так вот тип этот сначала все про Диккенса бормочет, про Толкиена, а потом — бац! — в воздухе растворился. Ну, его никто особенно не ищет, а он сам к вечеру выползает из какой-нибудь щели — рожа синяя, воняет от него, а сам — счастливый!.. Тоже, наверное, повесть о счастье был способен написать.
Галина посмеялась. Они прошли пешком до самого ее дома. Галина призналась, что ей хочется курить, но на улице, конечно, курить нельзя. Сенечка сказал, что у него есть антикурительные таблетки, потому что в Америке он без сигарет тоже долго не мог.
— А почему, — вдруг спросила Галина, — вы сейчас вздрогнули и головой так повели по-странному?
Сенечка помедлил секунду и сказал:
— Мне послышалось, что мотоцикл едет…
— Вы не любите мотоциклы? — удивилась Галина. — Они у нас на каждом шагу встречаются. Молодежи их бесплатно раздают…
Сенечка не ответил.
— Лучше почитайте ваши стихи, — попросил он. — Наверное, они получше, чем у Аллы Небесинской?
Галина усмехнулась:
— Аллочка Небесинская… она не очень-то умна. Ездила во Вьетнам, подзаработать хотела. Читала стихи на улицах. А вьетнамцы-то богатые все, им на Аллочку наплевать. Идут себе мимо, деньги свои в уме считают. Так и вернулась ни с чем. Я за это время многого добилась. Диплом защитила. Теперь у меня еще одни погоны есть, не только поэтессы молодой. Погоны ветеринара. Я тоже уехать могла. Мне предлагали в Корее работу, собак лечить. Но я отказалась. Можно ведь и в России неплохо зарабатывать.
— А у вас много стихов? — спросил Сенечка.
— Да уж побольше, чем у Аллочки Небесинской…
Галина прищурилась и посмотрела вдаль.
— Сейчас… Вот, слушайте, — сказала она. — Стихи, правда, очень личные. Бывает так, что мечтаешь о высоком, но в то же время о чем-то внутреннем. О том, что исходит из самого сердца…
Хочу насладиться я сладким моментом,
Когда я брожу в темноте с президентом.
И слышно, как в парке поет соловей.
И я просыпаюсь в постели своей.
Когда говорят: «Позабудь свои грезы»,
Я только вздыхаю, и капают слезы.
Погоны мои недостойны любви,
Но снова надежду мне дарят они.
Зачем мне Вьетнам, и зачем мне Корея,
Когда я родные погоны имею?
Когда-нибудь статус я свой подниму,
И гордо тогда к президенту пойду…
— Да, очень хорошие стихи, — сказал Сенечка. — И что же? Их напечатали?
— Напечатали, конечно! И деньги большие заплатили. Ведь это и есть настоящая поэзия. Патриотизм, а не всякие там самокопания… И вообще, струю надо ловить. Писать про то, как народ президента любит…
Проводив Галину, Сенечка, как обычно, поймал такси и поехал домой. В переходе снова играла та скрипачка. Мелодию играла какую-то известную, только гораздо медленнее, чем надо. Перед девушкой снова лежал скрипичный футляр, в который она собирала деньги. Сенечка замедлил шаги, нашаривая в кармане рубль.
Тут он увидел, что не он один слушает скрипачку. Прямо перед ней стоял человек в странной одежде. Сенечка не сразу понял, что человек этот, сам маленького роста, одет в просторный ватник. Погон на ватнике не было.
Скрипачка встретилась с Сенечкой глазами, и Сенечка улыбнулся ей. Но девушка не ответила на улыбку. Сенечке показалось, что ей даже стало неприятно.
Тем временем приземистый человек в ватнике наклонился чуть ли не до земли и сунулся ближе к скрипачке. Он что-то делал руками, но широкий ватник мешал рассмотреть, что именно. Потом полы ватника закачались, и Сенечка все понял.
— Старобабин! — закричал он и рванулся. Наскочив на нескольких прохожих, которые как раз замерли и стали озираться, он оказался на свободном пространстве и успел увидеть, как приземистый человек в ватнике прячет в карман деньги. Деньги, украденные у скрипачки.
Сенечка прыгнул. Под ноги ему попался скрипичный футляр. Раздался картонный хруст. Сама девушка, казалось, только сейчас очнулась от своей музыки. А могла бы подставить человеку в ватнике подножку. Но скрипачка только сжалась и хлопала глазами.
Человек в ватнике увернулся от Сенечки и быстро-быстро засеменил к выходу. Сенечка по инерции пролетел несколько метров и затормозил, ухватившись за чье-то пальто.
— Держите Старобабина!
Человек в ватнике был уже на самой верхней ступеньке. Огромными прыжками Сенечка настигал его. Перед ним расступались.
Тут Сенечка увидел милиционера. Милиционер был как раз между Сенечкой и Старобабиным.
— Ловите его, товарищ милиционер! — закричал Сенечка. — Это сам Старобабин! Он украл деньги у бедной девушки!
В это время Старобабин выбежал из перехода и исчез из виду. Сенечка собирался последовать за ним. Он пробежал еще несколько шагов и тут понял, что милиционер, судя по всему, не сообразил, кого надо ловить. Сенечка натолкнулся прямо на него, заметив погоны старшего сержанта.
Милиционер, конечно, дружелюбно улыбался. В Обновленной России все милиционеры были дружелюбными. Сенечка припомнил аэропорт, где Старобабин украл у него деньги, и обозлился на вора еще больше. Сейчас он все объяснит сержанту, и Старобабину не уйти.
— Документы, — сказал милиционер.
— Там Старобабин! — выдохнул Сенечка, не слушая.
— Ты что, глухой? Документы, я сказал.
Улыбка у милиционера была уже не очень дружелюбная. Сенечка на секунду даже забыл про Старобабина. Он прищурился, сунул руки в карманы, смерил милиционера взглядом и спросил:
— А вежливость?
Милиционеру не понравилась насмешка.
— Вынь руки из карманов! — крикнул он. И выругался.
Пальцами с грязными ногтями сержант стал копаться в Сенечкином паспорте. Потом Сенечку охлопали по бокам, повернули спиной и снова охлопали. Сняли сумку, заглянули внутрь.
— Вы… кто? — спросил Сенечка.
Милиционер ухмыльнулся. Глазки его сузились.
— Старший сержант Шнурко. Районное отделение милиции. Оружие, наркотики, взрывчатые вещества? Запрещенные газеты, листовки? Изображения полумесяца, шестиконечные звезды?.. Что молчишь? Я спрашиваю, есть при себе или нет?..