й кислоте на территории одного из неработающих заводов.
— Как опознали?
— Золотые коронки. Полностью совпадающий прикус.
Видно, эта информация окончательно испортила Заратустрову вкус кофе. Он отодвинулся к столу, уселся, отставил чашку. Рядом устроилась Альмах. Сигара плясала в углу рта Заратустрова, он принялся щелкать клавиатурой.
— Черт… почему у вас такие кнопки маленькие? Пуговички просто… Что у нас по ней есть? Так, вот досье. Значит, после ТОЙ операции мы ее законсервировали, почистили карму, оптимизировали энергетику. Все вроде нормально. Балуев! — Он, не глядя, обратился к кривоносому. — У объекта 56-777 «Шахиня» какой уровень?
— В норме, товарищ полковник, — отозвался тот неожиданно тонким голосом. — Слабо голубой. Без активности.
— Так… и что теперь? Что мы должны с ней делать?
Альмах пожала красивыми, в меру пышными плечами. Принимать решения по операции «Невесты» было прерогативой полковника. Несколько минут, без преувеличения, прошли в молчании. Заратустров читал файл.
Его память оставалась живой и ревнивой к мелочам, не постаревшей. Поэтому все детали той схватки на Башне — схватки, в которой Сарасвати-Баба схватился с Капитонычем, а они противостояли Синихину-Слону, бывшему сотруднику Спецуправления, и краснел воспаленной кожей полуголый следователь Пилатик, и вздыбливалась земля, и ужас гулял вокруг, шаркая огненными подошвами… — все это он хорошо помнил.
Тогда они вырвали хрупкую, обеспамятевшую девчонку, нынешнюю 56-777 «Шахиня», из рук последователей Старца.
И думали, что дело сделано.
Заратустров с трудом скинул с себя воспоминания, будто тяжкий мешок.
— Значит, так, — проговорил он медленно. — Наблюдение. Пристальное. Вывести в отдельный сектор считывания. Сделать сканирование… полное! Пока Москве не сообщать. Рано. И кстати, что наша подводка? Тот агент, которого мы… Ладно, что он сообщает?
Альмах деликатно пододвинула полковнику пепельницу. Вздохнула, кому-то сочувствуя вполне по-женски.
— Подводка говорит, что объект в норме. Но… она тайно обращалась к гинекологу. Мы проверили. Боли внизу живота, без видимой причины. Организм совершенно здоров, в работе печени, почек, мочевого пузыря и… половых органов отклонений нет! Рожать она… она не может. Следствие прежних абортов.
Заратустров молчал. В этом контексте, в этой ситуации это было нехорошо, очень нехорошо… Очень! Он поднялся, уступая место Альмах. Постоял, посмотрел на красные помпоны тапок сотрудницы. Она поймала взгляд, усмехнулась.
— Вы же сами запретили каблуки, товарищ полковник…
— Нет. Мне нравятся… — рассеянно сказал полковник, — ваши помпончики. Знаете что? Пусть подводка снимет у нее отпечатки. И хорошо бы прилепить туда дополнительный детектор. Мало ли что, верно?
Альмах кивнула. Она все поняла: тут люди схватывали информацию с полуслова.
«…Выступая на ежегодной сессии Антропологического Общества в Париже, русский исследователь Александр Баркасов заявил, что женщина, известная в современной археологии под именем „принцессы Укок“, вовсе не принцесса, а обычная женщина. Миф о принцессе раздули журналисты.
Напомним, что одно из самых ярких археологических открытий прошлого века произошло в 1990 году, когда на плато Укок были обнаружены курганы с „замерзшими“ могилами древних людей. В захоронениях были найдены многочисленные предметы: лиственничные колоды и ложа, деревянные подушки, вырезанные из кедра украшения, конская амуниция, детали предметов вооружения, одежда, войлочные ковры, посуда, красящие вещества, остатки растений и семян и многое другое. Были также обнаружены хорошо сохранившиеся мумии людей — женщины и мужчины, на плечи и руки которых нанесена великолепная татуировка. Вмерзшие в лед, они лежали в полном облачении: в меховых шубах, войлочных головных уборах, париках, шерстяных штанах и юбках, войлочных чулках, деревянных и золотых украшениях. Мумии и по сей день считаются одними из самых ценных и загадочных находок в мировой археологии. В 1998 году ЮНЕСКО приняло решение о внесении плато Укок в список объектов всемирного наследия…»
— …Одним словом, полная жопа. Нет, я даже сказала бы, Всеобъемлющая Жопа, — произнесла Ирка, размахивая бутылкой «Miller», как тамбурмажор своим цветастым жезлом. — Слушай меня ушами! Знаешь, что тебе нужно сделать? Немедленно!
— Что? — обреченно пробормотала Людочка, ощущая себя осужденной средневековой ведьмой, приговоренной гореть на костре.
— Плюнуть на все! Не-мед-лен-но!
Людочка посмотрела себе под ноги, на чисто вымытый пол, и с ужасом спросила:
— Здесь?!
— Тьфу, дурочка! Фигурально, конечно… В общем, тебе надо стать Принцессой. То есть ну их к ляду, этих принцесс. Стать по-русски — Царевной.
Мокрая тряпка, обернувшая лицо академика Шимерзаева, испортила его научный авторитет гораздо более чем алтаец с топором, ворвавшийся тогда в приемную. После той истории академик держался бодрячком, чаще и воинственней вздергивал бритый подбородок, говоря: «Конечно. А как же? Сам бы его, стервеца, вот этими самыми голыми руками… Конечно, не моргнув глазом… Да за науку! За наше все!»
Историю с алтайцем Шимерзаев рассказал как минимум полусотне людей, раз десять вскользь упомянул в разнообразных публичных выступлениях и два — в беседе с Очень Важными Персонами. За это не жалко было и пострадать, ореол мученика от науки того стоил.
А после истории с мокрой тряпкой, которая стала известна благодаря дуракам-охранникам и отчасти самому Шимерзаеву, многие от него торопливо отворачивались, едва завидев. Другие, самые несознательные, неделикатно хихикали в спину. А в буфете, стоило академику отлучиться, кто-то подсунул ему на поднос салфетку, на которой было крупно написано: «СЦЫ В ГЛАЗА — БОЖЬЯ РОСА!» Мерзавцев он так и не вычислил. Тогда Шимерзаев срочно лег в местную больницу, разумеется, с сердечным приступом, и написал оттуда пламенное, гневное письмо. Писал он тряским, неверным почерком, несмотря на то, что лежал в отдельной палате, оборудованной плазменным телевизором, музыкальным центром, микроволновой печью и импортным кофейным аппаратом.
«…В то время как российская наука, — писал Шимерзаев из палаты, — отважно штурмует бастионы глобального Знания и голос русских ученых все громче звучит в мировом геополитическом споре, перекрывая дешевые спекуляции мировой закулисы, стремящейся принизить значение отечественной школы фундаментальных исследований (подчеркнуто красным), отдельные элементы, исповедующие разрушительный моральный нигилизм, использующие научный храм для дешевого кликушества и плутания в мракобесии, идут на то, чтобы всячески опорочить и подвергнуть остракизму…»
Письмо наделало много шуму, так как автор разослал его копии всюду, в том числе в приемную Академии наук РФ и в московское отделение Хельсинской Правозащитной группы. Старцы из Президиума вынуждены было со скрипом дать делу ход. Профсоюз сразу же лишил Людочку премии, которая составляла как минимум половину ее зарплаты, а местком подал рекомендацию в Комиссию по научной этике об удалении из научного коллектива г-жи Шипняговой Л. В., допустившей неэтичное поведение и пренебрежение научным авторитетом г-на Шимерзаева И. И. В придачу Шимерзаев грозил судом, и адвокат уже у него побывал. Одним словом, дело пахло нешуточным скандалом, который рос уже как снежный ком. А Людочка понимала, что наколдовала себе по полной программе, что называется, «по самые не хочу».
«…Находясь в виде, оскорбляющем человеческое достоинство, то есть в виде голой женщины (подчеркнуто синим), в помещениях академического учреждения, позволила себе нецензурные выкрики и аморальные, развратные и провокационные действия в мой адрес, грубо надругалась (два раза подчеркнуто разными фломастерами) над моей научной репутацией и в моем лице — над всей академической школой России, неустанно работающей над…» — негодовал Шимерзаев в письме.
Людочка была растеряна. Тем более что все получилось у нее нечаянно. Последним решительным жестом с ее стороны в жизни была пощечина институтскому преподавателю, который сладким голосом спросил, умеет ли она сдавать раком. Тогда Людочка мало что поняла, но интуитивно догадалась, что ей предлагают нечто совсем неприличное, и дала пощечину. Правда, тот ее не ожидал и, рухнув со стула, сломал шейку бедра. Эту историю насилу замяли.
Ситуация с Шимерзаевым оказалась не лучше. Поэтому девушка купила в киоске, в пятницу после работы, четыре бутылки безумно дорогого пива «Miller», пару упаковок чипсов и пригласила для разруливания ситуации свою подругу Ирку Гоголеву, бывшую на семь лет ее старше и более умудренную опытом.
«…В силу тяжести нанесенного мне оскорбления я считаю, что прекращение моей научной деятельности будет достойным ответом на данную инсинуацию, произведенную при полном бездействии соответствующих служб. Однако я, сознавая значение фундаментальных исследований для возрождения Сильной, Могучей и Единой России, тем не менее, не прекращу их, но только в том случае, если…» — угрожал академик.
Ирка отличалась от Людочки не только семью годами старшинства. Она была выше на семь сантиметров и, главное, породистей. Черные как смоль волосы, красивое лицо с роскошными ресницами, резко очерченный сексуальный рот, про который председатель профкома, бывший преподаватель марксизма-ленинизма, Алтынбаев сказал: «С таким ртом только устрицов кушать!» Это ей польстило, хоть и осталось для нее непонятным. У Ирки также были длинные худощавые пальцы рук и ног и тренированное юношеским баскетболом тело.
В отличие от Людочки, подруга уже два раза побывала замужем. Первый муж оказался алкоголиком, второй — мелким бесталанным бандитом, и оба сгинули в круговерти середины девяностых. Один загнулся от цирроза печени, другого пристрелила бабка-вохровка во время наглой кражи цветного металла. Но второй успел подарить Ирке двойню — совершенно безбашенных малышей, которых с трех лет она иначе как «башибузуками» и «хунхузами бесштанными» не называла.