— Ой, какой замок! — сказала я и руками за него ухватилась — холодный, противный!
И вдруг чувствую, руки мои вниз потянуло, вместе с замком…
— Ой! — крикнула я. — Он не заперт! Ребята! Ура!
— Тихо! Вытаскивай скорей, — сказал Серега.
Было очень трудно вытащить дужку из кольца, мамочка, — и замок, и планка такие ржавые… Я даже в темноте видела, какие руки стали грязные.
Ребята меня подгоняли, злились, а Серега сказал, что из меня человека сделает.
Наконец я вынула замок, сняла железный засов… и вот тут страшно испугалась: что, если дверь все равно не откроется?
— Толкайте, — сказала я ребятам.
Они толкнули — и оказались на свободе. Я бросила замок, и мы помчались.
— К нам, — сказала я, но они перелезли через забор и побежали куда-то задами.
А баба Зоя уговорила все-таки дядю Федора выпустить ребят. Зажгли они керосиновую лампу, пошли к кладовке и… Я уж не буду описывать, как все удивились. Баба Зоя говорит, что Фея Степановна чуть не упала от удивления, а потом дядю Федора прорабатывать начала. А он все смеялся и твердил, что ребята, видать, слово такое петушиное знают, которое все двери отворяет. (Почему «петушиное», мамочка? Напиши мне, пожалуйста.)
Я потом призналась бабе Зое, что это я их выпустила.
Таня сказала, что и она могла бы, если бы им по-настоящему что-нибудь грозило. А так и возиться не стоило… Детские игрушки.
Мамочка!
Сегодня на пляже ребята к нам подошли, и Серега говорит, что я молодец, он даже не ожидал. Я посмотрела в это время на Таню, и мне как-то жалко ее стало, честное слово, и я говорю:
— Это мы с Таней тогда вместе решили, когда узнали. Я к вам пошла, а она на страже стояла. Или как еще, по-вашему, — «на атасе»…
Больше писать не могу, баба Зоя посылает в магазин. Наверно, это последнее мое письмо, потому что скоро увидимся. Да, мамочка?
Целую.
Надя.
…Мамочка, а мне даже нравится, что меня прозвали «жизнь животных».
УКОЛ РАПИРЫ
Не один раз сиживал я в доме у моего старого приятеля в те минуты, когда его дочь Мила возвращалась из школы. Обычно перед ее появлением долго и оглушительно трещал звонок, затем врывалась сама Мила, метким баскетбольным броском швыряла сумку на плетеный стул в дальнем углу комнаты и сразу обрушивала на присутствующих Ниагарский водопад сведений о своих и чужих отметках, сочинениях и контрольных, о Свете Васильевой по прозвищу «Вася» и о прочих школьных делах.
Но в этот день можно было подумать, что Милу сняли на кинопленку и показывают в замедленном темпе — как любят делать на экране с прыгунами в воду и с лошадьми.
Она долго-долго снимала пальто, еще дольше — сапоги, и все это время ее сумка с длинным ремнем безжизненно валялась на полу, как сытая ленивая змея, которая не в силах проглотить захваченную добычу. И, что самое удивительное, Мила не произносила ни единого… ну, ни единого слова — как та самая змея…
Конечно, мы постарались не дать Миле возможности слишком долго «участвовать в замедленной съемке», а почти сразу набросились с расспросами — что случилось, почему она не похожа сама на себя: уж не захворала, часом, не нахватала ли уйму «двоек», не нагрубила учительнице литературы, не поссорилась со своей закадычной подругой «Васей»?..
Со стороны было, вероятно, похоже, что мы занялись детской игрой в «холодно — горячо». И если при первых наших вопросах Мила молча, но яростно трясла головой: мол, холодно, холодно, и даже порывалась показать дневник, то последний вопрос, как видно, попал в самое «горячо», потому что она сразу съежилась, замкнулась и только на повторные наши приставания ответила, глядя в сторону и нехотя, что да, поссорилась… и не с одной «Васей»…
— А может, и не поссорилась, — добавила она медленно и вроде бы для себя, — может, и нет. Сама не знаю… Не понимаю… Может, мы и друзьями никогда не были. Вернее, они… Ну и пусть, — сказала она, помолчав. — Только все равно это очень больно.
— Что больно?! — закричала Милина мать. — Где?
Вот о чем рассказала нам Мила.
У них в классе здорово увлеклись фехтованием. Особенно девчонки. Мила тоже была не из последних: старалась не пропустить ни одного занятия, неплохо работала «на дорожке», ее хвалил тренер. А он очень строгий дядька. Да она и сама чувствовала, что получается и что может еще лучше… Только, странное дело, Мила не понимала, к чему это?! В лицо ей тренер «выдавал» разные хорошие слова, а за глаза, оказывается, песочил дай бог как, называл «нескладехой», жаловался, что неспособная, руки дырявые, плохо держит рапиру… Ей несколько девчонок об этом все уши прожужжали. И ее лучшая подруга Света Васильева, по прозвищу «Вася», тоже.
Несколько раз Мила собиралась спросить у Сергея Андреевича, зачем он так делает, почему не скажет впрямую, но все не решалась. Неловко как-то отношения выяснять: «Мне… вот тут… про вас… сказали… что вы… про меня…» А он, как нарочно, почти на каждом занятии нахваливал ее, улыбался так… ободряюще… Не ей одной, конечно, но и ей тоже. Как тут спросишь?.. Мила прямо ничего не понимала: зачем нужно так откровенно лицемерить, кривить душой?! Ведь он вообще-то очень требовательный… Прямой… Но не могла же она сомневаться в том, что говорили девчонки, ее подруги?..
Миле стало даже куда труднее работать на дорожке — фехтовать то есть. Потому что в голове все время мысли, что она хуже всех, только ей об этом не говорят. Жалеют… как нищую или больную.
А тут еще тренировки стали часто отменяться: то Сергей Андреевич заболел, то занят где-то в другом месте. Он ведь из ЦСКА вообще-то… Мила подумывала совсем уж бросить, но все как-то жалко было. Очень ей нравились все эти «выпады», «уколы», все эти команды: «не сгибай правую!», «соблюдай стойку!», «не сходи с дорожки!»
Сергей Андреевич не только владеть рапирой учил, он вообще много чего рассказывал про фехтование. Ведь еще в Древнем Египте, в Индии, Греции, Риме воины фехтовали, то есть сражались на мечах, на саблях, на палашах… Нет, вру: палаш был в русской гвардейской кавалерии. Намного позже… А в средние века фехтование считалось «одной из семи благородных страстей рыцаря»…
Но первыми начали фехтовать по-настоящему испанцы… Ну то есть сделали из этого не просто драку, а что-то вроде искусства. Вид спорта, как мы теперь говорим. Потом итальянцы у них переняли, французы, немцы. Даже две школы было фехтования: колющей шпагой… вот так, понимаете?.. И рубяще-колющей. Его уже предметом сделали как химию или математику. Особенно в морских академиях.
А потом, когда все дуэли кончились, фехтование стало самым настоящим видом спорта. С конца XIX века уже в программу Олимпийских игр вошло. У женщин только рапира, она потому что легче, а мужчины еще на шпаге и на сабле… Сколько длится поединок? Ну, у нас до пяти-восьми уколов, а у мужчин немного больше… Даже не представляете, как интересно! Раз, раз!.. Выпад… выпад… укол!.. «Не сходи с дорожки!..» Это такая площадка: в длину — четырнадцать метров, в ширину — два…
Мила могла бы говорить об этом очень долго, но мать попросила перейти поскорей к сути и рассказать, кто ее обидел. Потому что обед на столе.
И с Милы соскочило тотчас все оживление, и она продолжала так:
…А сегодня вдруг подходит к ней Сергей Андреевич и спрашивает: почему столько занятий пропустила?
— Я не пропускала, — говорит Мила. — Это ведь вы сами не могли.
Очень удивился Сергей Андреевич.
— Кто тебе сказал?! Ни разу еще я не переносил тренировок.
— Как «кто сказал»? Девочки.
— Какие девочки?..
И тут выяснилась ужасная, просто невозможная вещь: оказывается, тренировки шли себе и шли все время своим чередом, и Сергей Андреевич много раз спрашивал о Миле, потому что считает, ей нужно заниматься серьезно, будет жалко, если бросит…
Мила спросила тогда, а как же, он ведь сам говорил, что она неспособная, ей девочки рассказывали, а теперь вот, выходит, наоборот. А Сергей Андреевич как разозлится и закричит, что пока еще отвечает за свои слова и знает, что говорил, а чего нет. Все, что нужно сказать, он высказывал во время тренировок и не может взять в толк, откуда пошли такие слухи и разговоры. Получается, значит, будто он втихомолку, за глаза… И потом, в отношении занятий — никогда он их не отменял и просто не понимает…
Но Мила поняла, и ей сделалось так больно, так обидно. И ни с кем не хотелось больше разговаривать. Она повернулась и пошла.
Шла домой и думала и никак не могла разобраться, почему, ну почему с ней так поступили?! Ладно еще, если бы она занеслась, вообразила невесть что, загордилась спортивными успехами и ее захотели бы проучить… Да и то — разве можно таким способом? Но она ведь совсем не хвалилась, только радовалась. Что же здесь плохого? И, главное, кто?! Свои же. Подруги… Выходит, элементарно завидуют? Да еще обманывают… В глаза прямо… Как это тяжело, как больно!.. Похуже, чем настоящий укол рапирой…
Мила кончила свой рассказ, лицо у нее было несчастное, а я тогда подумал…
Есть на свете такая дьявольская смесь из азотной и соляной кислот, ее называют «царская водка», потому что в ней растворяется даже золото — «царь металлов». Так вот, зависть, верно, куда похлестче этого месива, если ей удается выварить, уничтожить в своем котле такие сокровенные людские качества, как честь, достоинство, чувство дружбы…
Жалко Милу…
БИЛЕТ НА «КЛАССИКУ»
Вера была рада. Хотя немного обижена. Хорошо, конечно, что пригласил в театр. А то все, кино да кино. Еще в цирке два раза были. А в театре ну ни разу!
Только почему обязательно в Малый? И на эту древнюю пьесу, на классику? Куда бы лучше в оперетту или в Ленкома… Ну, на худой конец, во МХАТ. А то на «Горе от ума». Придумать надо! Они его еще в восьмом классе проходили, до училища… «Перечислите представителей барской Москвы»… «Характеризуйте Фамусова как крепостника»… «Характеризуйте Молчалина как типичного чиновника»… Мутота! Грибоедов если б знал, писать не стал бы! Удавился от скуки как миленький…