– Schnelle Schlampe… Schnelles Schwein32…
Со всех сторон поднялся плач и крик. Лишившись последних иллюзий, женщины наконец-то поняли, как жестоко они ошиблись.
– Что же… что же происходит?.. Куда мы попали?.. Что с нами будет? Господи, спаси и убереги! – причитали одни.
– Садисты… Изуверы… Ироды! Найдется и на вас управа… Ничего, вот увидите! Отольются вам наши слезы! – кричали другие, отчетливо осознав, какая участь им уготована.
Но нашлись и те, кто молча обдумывал сложившееся положение. Среди них была и Франческа. «Главное… как», – вновь повторила она. Посмотрев на мучителей, балерина начала медленно снимать одежду, вещь за вещью, двигаясь при этом грациозно и пластично. Ее неспешные соблазнительные движения мгновенно привлекли внимание охранников. Солдаты заворожено наблюдали за плавным эротичным танцем балерины, в голове которой уже созрел план. И пусть у нее уже нет возможности вырваться из ада, тем не менее, отомстить убийцам за загубленную жизнь она попытается. Оставшись в одних туфлях, Франческа медленно направилась к офицеру, который буквально пожирал ее глазами. И тут случилось то, о чем потом долго еще помнили не только в лагере, но и за его пределами.
В мгновение ока молодая женщина сняла туфельку и ударила тонким каблуком по лицу немца. Удар был настолько сильным, что из пробитой щеки хлынула кровь. Немец, взвыв от боли, схватился за лицо рукой, а другой попытался открыть кобуру. В ту же секунду балерина, не растерявшись, выхватила у него оружие и выстрелила в стоявшего рядом эсесовца. Тот рухнул как подкошенный.
– Schlampe! – прорычал еще один солдат и бросился к женщине.
Последовало еще несколько выстрелов, и вот уже еще один охранник упал на пол, корчась от боли. Оцепенение, охватившее остальных женщин, в одночасье улетучилось, и они в звериной ярости набросились на мучителей. Начался самый настоящий бунт, кровавый и беспощадный. Одному солдату откусили нос, другому содрали кусок кожи с головы; их били и рвали на части. Обреченные на бесславную неминуемую гибель, женщины боролись если не за свободу, то, по крайней мере, за достойную смерть. То был их последний бой!
Наконец оставшиеся в живых охранники прорвались к дверям и, насилу вырвавшись из творившегося в раздевалке ада, закрыли за собой дверь.
– Что там происходит? – строго поинтересовался начальник лагерной охраны, которым на самом деле и являлся Франц Хесслер. – Кто стрелял?
– Б-бунт, – еле выговорили солдаты. – Женщины обезумели… настоящая кровавая бойня, оберштурм…
– Что? – брови Хесслера взлетели вверх от удивления. – Какой бунт? Не несите чушь! Почему пленные не в камере?
В двух словах охранники обрисовали случившееся. Хмыкнув, оберштурмфюрер приказал немедленно расстрелять бунт. Приказ был выполнен мгновенно. Нацисты расстреляли бунтовщиц сквозь стены раздевалки. Разумеется, никто не уцелел после автоматных очередей, буквально изрешетивших тонкие стены барака. Но этим стихийным мятежом отважные женщины показали нацистам, что и обреченные готовы бороться за жизнь до последней капли крови. Даже если это будет их последний бой! Ибо «если тебе не спастись от смерти, умри, по крайней мере, со славой».
Одна из тысячи
22 июня 1941 года Таня Аникеева, секретарь комсомольской организации, статная красавица и активистка, вернулась домой лишь под утро. Накануне во многих школах страны, в том числе и в школе поселка Стрелица, где училась девушка, сос–тоялись выпускные вечера. Весь вечер и всю ночь она протанцевала со своими одноклассниками в местном клубе. Играл оркестр, сияли радостные лица выпускников, готовящихся к новой, счастливой жизни.
Рассвет они пошли встречать к ближайшей реке с поэтическим названием Девица. Ребята сидели на берегу и, опустив ноги в теплую воду, в которой отражались последние звезды, рассуждали о будущем.
– Даже не верится, что мы окончили школу, – мечтательно вглядываясь в небо, проговорила Таня. – Впереди столько всего интересного! Завтра… ой, точнее, сегодня отдохну, а в понедельник приступлю к сборам. Экзамены в институт начнутся совсем скоро, а дел еще так много!
– Ты решила все-таки поступать в Воронежский медицинский институт? Не передумала? – спросил ее белобрысый паренек, бросив влюбленный взгляд на сидящую рядом девушку.
– Нет, не передумала, – рассмеялась она. – А почему я должна передумать? Быть полезным для общества, для страны – первоочередная задача любого советского гражданина. Ты-то ведь тоже не изменил своего решения стать летчиком.
– Да, – кивнул головой Женя. – Небо – мое призвание. Я хочу защищать Родину и… тебя.
– Меня? – улыбнулась Таня. – С чего ты решил защищать меня?
– Потому что… ты очень нравишься мне. Еще с шестого класса.
Девушка с удивлением поглядела на смущенного паренька.
– Почему же ты молчал все эти годы?
– Не знаю, – покраснев, ответил тот. – Ты такая… такая…
– Какая?
– Неприступная, что ли… Словно звезда в небе, недосягаемая для меня. Но такая… красивая, такая прекрасная, такая нежная!
От Жениного неожиданного признания у нее закружилась голова. Еще никто и никогда не называл ее красивой, а уж тем более нежной. Являясь комсоргом, девушка, обладавшая кипучей энергией, развила в школе бурную общественную деятельность. Например, она настояла на том, чтобы все ученики школы посещали кружки БГТО и учились плавать, бросать гранату и обращаться с винтовкой. А на комсомольских собраниях постоянно затрагивалась и обсуждалась тема, посвященная войне. Особенно часто вспоминали о ней после окончания финской. «Если опять начнется война, – говаривала не раз Татьяна, – то я непременно запишусь на фронт в первых рядах».
– Тебе плохо? – спохватился Женя, увидев, что девушка побледнела.
– Нет, – тихо вымолвила она. – Мне… еще никто не говорил, что я прекрасна.
– Да, прекрасна, как… как утренний рассвет, как самый душистый цветок, как… – тут он перевел взгляд на алеющее на горизонте небо и воскликнул: – Ребята, смотрите, солнце!
В то утро Женя впервые проводил ее домой. На прощание Таня, робко обняв парня, поцеловала его в пунцовую щеку и, не оглядываясь, побежала домой, чтобы не выказать своего смущения. Очутившись, наконец, в кровати, она тихонько вздохнула от удовольствия. Первая робкая любовь охватила юную девушку, заставив душу ликовать. «Вот оно – счастье!» – подумала Татьяна, закрывая глаза.
Таня проснулась ближе к полудню от тревожного бормотания матери.
– Что же это такое? – услышала девушка сквозь сон. – С самого утра не работает радио. Одни помехи только. Странно, очень странно. Неужто Сталин умер?
– Мама, стряслось что-нибудь? – протирая глаза, осведомилась Таня.
– Чу, никак проснулась, гулена, – всплеснула руками мать. – Выспалась? Небось, вернулась лишь под утро?
– Все хорошо, мама, – довольным голосом ответила та, спрыгивая с кровати. – Все просто замечательно!
Обняв женщину, девушка закружилась вместе с ней в вальсе.
– Прекрати, – запротестовала мать, – у меня тесто убегает.
– Ничего с твоим тестом не будет, – весело заметила Таня. – А о чем ты говорила? Что стряслось-то?
– Да вот, – женщина указала на радиоприемник, – с самого утра не работает. Одни помехи.
– Чудеса, да и только! – пожала плечами дочка. – Может, обрыв на линии? Помнишь, в том году из-за урагана у нас в поселке трое суток света не было, и радио не работало.
– Тогда ветер был, а сейчас-то выгляни в окно – погода…
В эту минуту из радиоприемника донесся голос, от суровой сдержанности которого женщины внутренне похолодели:
– Внимание, говорит Москва. Передаем важное правительственное сообщение….
Каждое слово, произносимое Молотовым, отзывалось в головах перепуганных женщин подобно удару грома. «Война, началась война, – пронеслось в голове у девушки, когда смолк голос Председателя Совета народных комиссаров, наркома иностранных дел. – Неужели она началась на самом деле? Что же делать? Так, прежде всего, собрать комсомольскую ячейку и обсудить новость. Думаю, что завтра уже придут повестки, поэтому будет не до собрания. Первым делом напишем заявления и отправим их в военкомат. Кого бы послать с ними? Женьку! Он ответственный, ему можно доверить задание. К тому же, я уверена, Женя уговорит военкома принять все наши заявления. Да, многим лишь семнадцать лет. Ну и что? Мы любим нашу Родину и очень хотим сражаться и защищать ее».
Татьяна оказалась права: ее инициатива была преждевременной. Им ответили отказом, добавив, что пока девчат брать не будут. «Но вы будьте наготове! Возможно, потребуется и ваша помощь».
На следующее утро в селе поднялся несмолкаемый гомон. Стоны и вой доносились из каждого уголка. Женщины, рыдая навзрыд, провожали на фронт своих любимых: сыновей, мужей, братьев.
– Ты будешь меня ждать? – тихо спросил Женя.
Татьяна, смахнув предательски набежавшие слезы, ответила кивком.
– Да… буду. Ты… пиши мне! Я буду очень ждать.
– Береги себя!
Последние слова Жени утонули в рыданиях и причитаниях голосивших женщин, но девушка все поняла.
– Только выживи, – прошептала она вслед уезжающим грузовикам, увозившим в неизвестность родных, близких и друзей. – Только выживи…
Через неделю Татьяну назначили секретарем райкома комсомола. Не жалея сил, она с другими комсомольцами денно и нощно трудилась на полях. Падая порой от усталости, она тем не менее старалась придать уверенности и поднять дух другим. Но с каждым днем успокаивать и подбадривать людей становилось все сложнее. С фронта приходили тревожные вести. Красная армия, терпя сокрушительные поражения, отступала в глубь страны. Похоронки стали приходить чуть ли не ежедневно.
И всякий раз у Тани замирало сердце, когда она смотрела на фотографию, где был запечатлен весь класс. Ее сделал местный фотограф в последний мирный день. «На ней мы пока все живы. Все живы… А сейчас… Уже нет Вани Стрельца, Сережки Коновалова, Степана Гора, Егорки… Скольких еще не станет? Скольких еще унесет война? Страшно… Очень страшно!»