идев выс–кользнувшую из-под груды тряпья серую мышку.
– Ну и напугала ты меня, подруга, – рассмеялся парень, – не шали больше… А что ты там делала-то?
Пригнувшись, чтобы не удариться головой о деревянную балку, молодой человек подошел к углублению в нише, откуда выбежала возмутительница спокойствия. Сбросив на пол мусор и хлам, Володя увидел небольшой сундучок.
– Хм, – задумчиво произнес он, – что в нем может быть? Вдруг что-то ценное? Спущу-ка я его вниз. Там все вместе и откроем.
– Молодежь, молодежь, – покачал головой Профессор. – Я посылал тебя за чем? За чайником?
– Ну, что было, то и принес, – отозвался молодой человек, протягивая кувшин и чугунок. – Больше ничего нет. Есть еще крынки, но они непригодны: я их внимательно осмотрел.
– Ладно, что-нибудь придумаем… А эта старая рухлядь нам зачем? – спросил Профессор, указывая на сундучок.
– Да вот, захотелось посмотреть, что в нем. Наверху темно, да и закрыт сундучок-то, а подходящего инструмента не нашел.
– Ой, а вдруг там сокровища? – воскликнула Леночка. – Или карта, на которой указано место, где зарыт клад.
– Какие ты книги читала в детстве, авантюристка? – засмеялся Володя. – Дай угадаю: «Остров сокровищ», наверно, была твоей любимой?
– Даже если это и так, – обиделась девушка, – что из того? Уж и помечтать нельзя.
– Ребята, не ссорьтесь, – улыбнулся Профессор. – Все мы мечтали в детстве найти сокровища. Я, например, с удовольствием читал «Сердца трех» Джека Лондона, и что из этого? Давайте посмотрим, что в НАШЕМ ларце, а тогда уже и поговорим.
Володя поставил на стол тяжелый предмет. Все с интересом стали рассматривать старинный ларь, местами проржавевший от времени.
– Ну, вот куда ты поставил? – заохала Инна Павловна, хлопотавшая возле печи. – Только стол вытерли.
– Ладно, Иннушка, не кипятись, – похлопав по плечу жену, примирительным тоном ответил Профессор. – Сейчас все исправим.
Сундучок был поднят, обтерт от пыли со всех сторон и вновь поставлен на прежнее место.
– А как и чем мы откроем его? – задала вопрос Лена, с любопытством рассматривая причудливый орнамент на крышке.
– Попробуем попытать счастье, – усмехнулся инструктор и, вытащив из ножен нож, принялся ковырять им в замке.
Через несколько секунд крышка поддалась, и он осторожно приподнял ее. Все затаили дыхание, ожидая увидеть какой-нибудь раритет. Но, к сожалению, внутри лежали лишь какие-то письма, толстая тетрадь, пара детских рубашек с нашитыми на них номерами и старая потрепанная кукла.
– Вот тебе и клад, – рассмеялся Володя, – и стоило ради этого барахла тащить сундук вниз? Не из легких ведь предметов… Ладно, кладите все обратно, сейчас верну его на место.
– Постой, постой, – пробормотала Леночка, листая пожелтевшие страницы тетради.
– Что? Нашла записи, в которых хозяин сей рухляди указал, где зарыл какую-нибудь другую ерунду?
– Хватит ерничать, – огрызнулась девушка, строго поглядев на Володю. – Уже устали от твоих насмешек.
– Тоже мне, цаца…
– Леночка, а что в тетради? – не обращая внимания на молодого разгильдяя, спросил Профессор.
– Я пока еще не поняла. По-моему, это чьи-то воспоминания… воспоминания о жизни, точнее, о детских годах. «Немцы… концлагерь… голод…» Страницы буквально пестрят этими словами.
– И была нам охота о чужой жизни знать, – фыркнул Вова, разочаровавшийся в находке.
В глубине души он надеялся найти в сундучке что-нибудь важное и ценное, что потом можно было бы продать, а на вырученные деньги отправиться покорять Эверест.
– Да-да, так и есть, – после минутной паузы продолжила Лена, пролистав еще несколько листков, – автор дневника вспоминает о своих детских годах, пришедшихся на время Второй мировой войны…
– Вот это да! – присев рядом с девушкой, выдохнула Инна Павловна. – А можно мне почитать?
– Может, тогда ты, Леночка, почитаешь вслух? – предложил Профессор. – Я бы с удовольствием послушал, если никто не против.
– Нет, нет, – заверили его товарищи, удобно расположившись за длинным столом и приготовившись слушать.
За окном сверкнула молния и громыхнуло – начиналась гроза. Туристы облегченно вздохнули. «Слава Богу, что сегодняшнюю ночь мы проведем под крышей, а не в палатках и в сырости», – промелькнуло у них в головах. В печи весело потрескивали дрова, в кружках дымился наскоро сделанный компот из яблок и ягод черной смородины, обнаруженных в саду, в комнате было тепло, сухо и уютно. Никто и не предполагал, какую страшную историю жизни ребенка, пережившего немыслимые ужасы и лишения, им придется выслушать.
– Тут вырваны первые листы, – как бы оправдываясь, произнесла Лена, – поэтому начну не с самого начала.
– Да ты читай, мы разберемся, – поддержала ее Инна Павловна, грозно поглядев на болтавшую парочку, сидевшую в дальнем конце стола. – А если кому-то неинтересно, то тот может идти спать… Да-да, это я вам, молодежь, говорю.
Молодожены, смущенно заулыбавшись, присмирели. Все обратились в слух.
«Шли мы долго, – с этого начиналась запись в дневнике. – Нас гнали в сторону Гатчины. Сестренку Варюшку мама везла на санках, поскольку совершать такой длинный переход в двухлетнем возрасте малышка самостоятельно не могла. Я шла рядом, держась за мамино пальто, боясь потеряться или отстать. Наша колонна растянулась на несколько километров. Она походила на гиган–тскую змею. К вечеру силы покинули меня, и я упала в снег.
– Доченька, доченька, вставай! – бросилась ко мне мама. – Надобно идти, Сашенька.
– Не могу, не могу, – прошептала я и залилась горькими слезами.
Мама покосилась на конвой, сопровождавший нас, и заговорила скороговоркой:
– Моя милая, моя хорошая, свет мой в окошке, вставай. Пожалуйста, прошу тебя!
– Не могу, я устала, – продолжая плакать, всхлипнула я.
– Эй! А ну, двигай вперед! Чего остановились? – услышали мы грубый окрик солдата.
Он подошел к нам и прикладом ударил маму по спине. Я испуганно вскрикнула, а Варюшка заплакала.
– Вставай, русская свинья! – взревел второй конвоир и пнул меня сапогом.
– Не трогайте моего ребенка! – закричала мама, бросившись на военного.
Тот наотмашь ударил ее по лицу.
– Молчать, дрянь! Поднимай своего звереныша и топай вперед, иначе прихлопну тут всех троих.
– Пойдем, дорогая, пойдем, – вытирая кровь из рассеченной губы, быстро произнесла мама. – Ты слышала, что сказали дяди?
– Почему они ненавидят нас? – тихо спросила я.
Разумеется, в семь лет я еще не разбиралась ни в жизни, ни в политике.
– Нас взяли в плен, Сашенька.
– Что значит «в плен»?
– То, что теперь мы не свободны. Поэтому идем туда, куда нам скажут, и делаем то, что прикажут.
– А почему?
– Потому что война. Потому что твой папа воюет против них. Они – плохие. Они захватили наши земли, убивают мирных жителей и… нас убьют, если мы сейчас не пойдем. Вставай, милая!
Она помогла мне подняться и, взяв за руку, подошла к саням.
– Мы идем…
– Ну, так топай! – хмыкнул второй конвоир, оскалившись. – Давай, давай!
Мы пошли дальше. Я то и дело косилась на солдат, боясь, что они опять ударят маму, но те шли молча, не обращая на нас внимания.
К ночи мы наконец-то дошли до Гатчины. На местном аэродроме, огородив огромную территорию колючей проволокой, немцы устроили концентрационный лагерь. За проволокой военнопленные соорудили деревянные бараки, куда и загнали истомленных дорогой людей. Условий не было никаких: люди вынуждены были ложиться прямо на студеную землю, едва прикрытую соломой. Сквозь многочисленные щели задувал безжалостный ветер. Возле самого входа стояла большая бочка, приспособленная под печку и плитку для готовки одновременно. Но разве возможно было отопить огромный барак, где хозяйничал февральский ветер?
– Мама, мне холёдно, – под утро захныкала Варя. – И я есть хосю.
– Тише, милая, тише, – принялась успокаивать ее мама. – Не то всех разбудишь. Да и ироды наши, чего доброго услышат, неприятностей не оберешься.
– Эй, слышь? – проворчала наша соседка. – Снеси-ка детей поближе к печке. Пущай пог–реются. Небось, много места не займут. Мои там тоже лежат. Правда, тяжелобольных тоже тьма, а раны у многих смердят, жуть, ну, тут выбирать не приходиться… Иди-иди, чаво ждешь?
Но едва мы заснули, пригревшись у печки, как были разбужены криками охранников, которые пришли за взрослыми.
– Мама, мама! – закричала я, увидев, что ее уводят со всеми остальными. – Не бросай нас! Мы с тобой!
– Успокойся, внучка, – прохрипел лежащий около меня пожилой мужчина. – Не бойся, вернутся они вечером. На работы их погнали, душегубы.
– На работы? – не поняла я, сильно удивившись. – Какие еще работы?
– Ты разве не знаешь, где находишься? Чай, не местная?
– Не, дядя, не местная. Из Смердовицы мы.
– Не слыхал, – хмыкнул тот.
– Да как же? – подивилась я. – Там озеро огромное, лес, полный ягод и грибов, поля… Неужто не знаете?
Мне тогда казалось, что наша деревня самая большая и красивая в мире.
– Нет, внучка, не доводилось бывать в ваших краях, – испустил вздох старик. – И видать, уж и не суждено…
– Почему? – недоуменно уставившись на него, задала я вопрос.
– Отсюда единственная дорога, милая, – в печь, – тихо отозвался он.
– Чаво дитё пугаешь, старый хрыч? – прикрикнула на него мамина соседка, кашеварившая на плите. – Чай, успеет еще горюшка хлебнуть.
Старик покосился на нее и замолк.
– Злая ты, Клавка, – пробасил раненый мужчина, – злая и вредная. Как только муж-то терпел? Будь я на ногах, то враз бы вожжи взял за язык твой.
– Если бы ты на ногах был, – огрызнулась женщина, – то не в концлагере подыхал бы, а с оружием проклятую немчуру гнал с земель наших. На бабу-то любой руку поднять могёт, а вот врага гнать – отлеживаемся.
– Я, между прочим, не от пуль сюда прятаться пришел, – приподнявшись на локте, проговорил уязвленный солдат. – Моя рота в рукопашную пошла, когда кончились патроны. Мы дрались словно одержимые, нанося удар за ударом штыками и кромсая саперными лопатками. Знаешь, что там было? Кровь… повсюду кровь. А еще звериный рык и нечеловеческие стоны. Больше ничего не помню. Вдруг потемнело в глазах, и все… очнулся я уже здесь. А ты…