– Ироды!.. Будьте вы прокляты!.. Отольются вам наши слезы!.. Гады! – слышалось со всех сторон.
Тот день навсегда запечатлелся в моей памяти, ибо именно тогда я поняла, что стала взрослой. Оставшись одна с двухлетней сестренкой на руках, я осознала всю ответственность, которая легла на мои хрупкие плечи. Мое детство закончилось. Началась новая жизнь, точнее, борьба за выживание.
4
Нас перевезли в приют, расположенный на берегу Чудского озера. В детстве папа не раз рассказывал о его великолепных песчаных берегах, о многочисленных островках, о живописных местах вокруг. А еще о Ледовом побоище и о храбрости наших воинов, сражавшихся под началом Александра Невского против иноземных захватчиков. Тогда мне хотелось побывать в тех легендарных краях, полюбоваться просторами и водной гладью знаменитого озера. По иронии судьбы моя мечта сбылась тогда, когда мы с сестрой остались сиротами. Почему сиротами? Потому что я была уверена, что мы уже никогда не увидим маму.
В нашей группе в основном находились ребята моего возраста. Варюша, с разрешения директрисы, осталась со мной, чему я была бесконечно рада. За несколько месяцев, проведенных в приюте, сестричка сильно изменилась: как-то внезапно пов–зрослела. Если еще полгода назад она постоянно капризничала и хныкала, прося еду и требуя постоянного внимания, то теперь научилась вести себя очень тихо и больше молчать.
– Не кричи и не канючь, а то хуже будет, – наставляла я сестренку вначале. – Нам разрешили остаться вместе, поэтому веди себя хорошо. Иначе тебя уведут куда-нибудь, и ты останешься совсем одна. А если что заболит, то тоже никому не говори. Положат в больницу, и станешь, подобно маме, – тощей и лысой.
– Как этё одна? – хлопая глазами, спрашивала Варюшка.
– А вот так. Сиротой… без мамы и папы. Понятно?
К тому времени сестре уже исполнилось три года, и Варя прекрасно понимала, что вокруг происходит и где она живет. Мы жили в большой комнате, спали в одной кровати, всегда вместе сидели за столом, играли в одни и те же игры. Хотя «игры» – это громко сказано. Мы просто иногда старались смеяться, веселя друг друга, но нас за это часто били, говоря, что от нас слишком много шума.
Время текло невыносимо медленно и монотонно. По правде говоря, наш приют ничем не отличался от концлагеря: те же порядки, те же суровые надзирательницы-воспитательницы, те же невыносимые правила и голод. Бесконечный, невыносимый голод. Из-за него мы старались ложиться спать рано, чтобы хоть как-то забыться.
– Хотите есть – ложитесь спать, – издевательским тоном говорила Вилма, женщина средних лет, приставленная следить за нами.
Это была высокая, очень худая женщина лет сорока-сорока пяти с короткой стрижкой и небесно-голубыми колючими глазами. Она вечно была злой и ругала нас почем зря. По приюту Вилма всегда ходила с длинным хлыстом. Мы ненавидели ее всей душой, называя «фюрершей» и стараясь пореже попадаться ей на глаза.
Местная стряпня оказалась ужасной. Если в старом приюте пища хоть и не отличалась разнообразием, но все же походила на еду, то здесь повар вообще не утруждался: утром чай без сахара, пахнувший плесенью, с маленьким кусочком черствого хлеба; днем мутная похлебка не пойми из чего, а вечером – просто сладкий чай. Ведя вот такое полуголодное существование, мы тем не менее продолжали жить и надеяться на лучшее.
На смену лету пришла осень. Наши комнаты, разумеется, не отапливались, и с каждым днем становилось все холоднее и холоднее. Приближение осенней непогоды особенно чувствовалось по ночам, когда по большой комнате гулял северный ветер, проникающий сквозь огромные щели. От мороза, пробиравшего до костей, и голода мы не могли заснуть. К тому же из-за плохого ухода и грязи развелось множество разных тварей – блох и вшей. Их было столько, что даже сейчас, вспоминая об этом, я покрываюсь мурашками. Каждый вечер перед сном мы раздевались и снимали насекомых друг с друга и с одежды. Думаю, мы походили на маленьких обезьянок, роющихся в шерстке. Я даже боялась спать: мне казалось, что если я засну надолго, то паразиты выпьют всю кровь, и я умру. Из-за постоянного недосыпания я сильно ослабела, а муки голода стали просто невыносимыми.
Чтобы не умереть от истощения, я и еще несколько смекалистых ребят приступили к поискам подходящей пищи. Особенно в тот период я сдружилась с Петей и Соней. Мальчику стукнуло девять лет, а девочке, как и мне, восемь. Оба отличались хитроумием и непонятно откуда бравшейся энергией. Пока было тепло, мы трое убегали из жилого корпуса, хотя нам строго-настрого запрещалось его покидать без разрешения нашей надзирательницы, и рыскали по близлежащим постройкам. Но вскоре наши происки были обнаружены, а мы жестоко высечены. С наступлением холодов мы решили придумать кое-что другое.
– Петь, ну что? Ты нашел что-нибудь? – спросила я мальчика, только вернувшегося с разведки. – Есть что-то?
– Да! – радостно заявил тот.
– Ты серьезно? – подскочила к нам Соня. – А что и где?
– Сегодня в подвал завезли картошку. Кстати, наш Толстяк (так мы прозвали нашего повара, отличавшегося округлостью форм) опять целый мешок продуктов набрал и к себе отнес. Сам видел.
– Мы еще займемся им, – перебила я Петю. – А пока расскажи про подвал. Туда можно пробраться?
– Это вряд ли. Там висит огромный замок, его не сломать и не открыть.
– А что же делать? – заморгала глазами моя соседка. – Так-так… следует подумать.
– А тут и думать нечего, там… – начал было мальчик, впрочем, Соня оборвала его на полуслове:
– Если ты готов сдаться, то я не такая. Я все равно доберусь до картошки.
– Так я и не говорю, что надо сдаться. Хотел только сказать, что там есть труба.
Я недоуменно поглядела на него.
– Труба? Зачем труба? Какая труба?
– Ну, чтобы картошка и другие овощи не загнили. Вентиляционная!
– А, теперь понятно. Но она же такая маленькая. Туда даже Варюша не поместится.
– Да и не надо, – заявила Соня. – Придумаем, чем можно достать.
– А я уже придумал!
Петя весело подмигнул нам и достал из-за пазухи кусок проволоки и веревку.
– Где нашел их? – хором спросили мы, теряясь в догадках.
– А, – махнул он рукой, – неважно. Сейчас вот заточим проволоку поострее и пойдем, опробуем. Как на удочку. Меня отец учил ловить рыбу. Так что, думаю, справимся. Сегодня мы же дежурим по столовой, значит, у нас будет больше времени, вот и воспользуемся удобным случаем.
К вечеру того дня нам удалось выудить подобным способом девять небольших картофелин, которые были честно разделены между нами. Есть сырую картошку – то еще удовольствие; тем не менее другого варианта пока не было, так что довольствовались этим. Через неделю ситуация немного улучшилась: нам в комнату поставили буржуйку для обогрева помещения, поскольку температура снизилась до нуля и начались устойчивые ночные заморозки. Как же мы обрадовались! Теперь можно было есть не сырую картошку, а запеченную. Приходилось, естественно, делиться с товарищами по комнате, но Петя так наловчился, что за раз вытягивал уже по три-четыре мелкие картофелины. Однако на третьи сутки приключилась беда, лишившая нас и дополнительного рациона, и тепла. В тот вечер, когда мы уже принялись поглощать только что приготовленный картофель, к нам в комнату ворвалась Вилма. Мы резко вскочили, не успев спрятать лежащий на столе компромат.
– Чем это у вас пахнет? – повела она носом. – Что за запах? Чем вы тут занимались? Это что?
Женщина подошла к столу и окинула его суровым взглядом. У нас перехватило дыхание и подкосились ноги, но не из-за страха, а из-за того, что нас могут лишить вкуснейшей пищи.
– Я спрашиваю, выродки: ЧТО ЭТО ТАКОЕ? Где вы взяли картошку? Откуда стащили? А ну, смирно! Построиться в шеренгу. Я выведу вас на чистую воду, мерзавцы!
Фюрерша разложила на столе надкусанный картофель и, указав на него, приказала:
– Сознавайтесь, кто его ел? Ну, чего молчите, словно воды в рот набрали? Языки проглотили? Ишь, чего удумали! Недоноски советские! Этому вас учили родители? Воровать? И у кого? Кто проявляет заботу? Обувает и одевает? Кормит? Не кормить вас надо, а расстреливать, словно бешеных собак. Зачем только нас заставляют возиться с вами! Я давно бы всю душу выбила из таких никчемных паразитов.
Стоя босыми ногами на студеном полу и опустив головы, мы понимали, что за словами последует и неминуемое наказание.
– Ну что? Чьи эти огрызки?
Вилма окинула нас полным ненависти взглядом и замолчала, придумывая способ разговорить нас.
– Ладно, – вымолвила она наконец. – Вы можете доесть свой огрызок и отправляться спать. Не пропадать же добру!
Мы изумленно покосились на нее, не ожидая таких слов. Варюшка хотела уже потянуться к своему кусочку, но я одернула ее.
– Ты что делаешь? – прошептала я.
– Тетя же лазлешила взять.
– Это она проверяет тебя, глупая, – наклонился к сестре Петя. – Дознаться хочет, вот и притворилась добренькой.
На сестренку было жалко смотреть. Ей так хотелось съесть вкусно пахнущую горячую картофелину, и все же Варя понимала, что может выдать всех нас.
– Та-ак… – протянула надзирательница. – Не хотим. Ну что ж, тогда…
Взяв первое попавшееся одеяло с кровати, она положила в него остатки еды и, свернув, направилась к двери.
– Эй, – крикнула женщина, стоя в дверях. – Гельмут! Забери у них буржуйку. С сегодняшнего дня им придется научиться жить в холоде.
– А если они простудятся и заболеют? – спросил пожилой мужчина, наш охранник. – А если умрут?
– Что ж, – надзирательница окинула нас остекленевшим взглядом, – тогда на десять ртов станет меньше.
На следующее утро мы подверглись жестокой публичной порке. Более того, нас на неделю посадили в подвал на черствый хлеб и воду. Выйдя оттуда, мы узнали, что наш приют упраздняют и всех детей эвакуируют. И путь наш лежал через Чудское озеро, в Латвию, в концлагерь Саласпилс (или Куртенгоф, как он значился в официальных документах), расположенный в семнадцати километрах от Риги.