купает их книг? Мир полон обмана! И никто не говорит того, что думает. Да к чему говорить? Незачем открывать душу людям — они примут тебя за помешанного, лучше уж молчать. Если б Бипродас не оставил Шорнолоте такого наследства, может быть, и я как-нибудь осмелился бы признаться ей! Но этот путь закрыт для меня; завещание составлено. Мне деньги не нужны. А ведь завещание еще можно изменить. Но если я не хочу денег, то это не значит, что и Шорне они не нужны. Любит ли она меня так, как я ее? Не может этого быть! Я — бедняк, зачем ей, дочери богатого человека, любить меня? С тех пор как она узнала о моем положении, она не разговаривает со мной, избегает меня. Она обо мне не думает, зачем же я так терзаюсь? Какой толк от этого? Через два-три дня я уеду, и может случиться, что в этом рождении больше мы не встретимся. Зачем мне себя мучить?». Гопал взял книгу и попробовал читать, но она валилась из рук. С трудом прочел он несколько строк, потом сам не заметил, как начал думать о другом. Смысл прочитанного не дошел до него. Начал читать сначала. Но мысли его мешались, и он опять ничего не понял, кроме первых двух строк. В досаде Гопал бросил эту книгу и взял другую. Здесь повторилось то же самое. Он бросил и эту книгу. Решил писать письмо. Принес бумагу, перо, начал писать. Поставил наверху число, затем стал думать — кому же написать? Много имен перебрал, наконец решил написать отцу. Снова поставил наверху листка число по-английски. Потом порвал бумагу и стал писать по-бенгальски. Написав немного, он обнаружил массу ошибок. Исправил, после чего письмо стало выглядеть очень грязным. Разорвал его. Взял еще один чистый лист бумаги, но и на нем наделал столько же ошибок. «Не будет толку!» — сказал он, разорвал письмо и лег на тахту.
Хемчондро тем временем в поисках Гопала заглянул в гостиную и, увидев его, воскликнул.
— Вот ты где, Гопал! Почему ты не отвечал, когда я звал тебя?
— Ты разве звал меня? — удивился Гопал.
— Еще бы! Я чуть не охрип! — возмутился Хем. Он схватил Гопала за руку. — Пойдем выкупаемся.
— А когда же мы едем в Калькутту? — спросил Гопал.
— Пока еще неизвестно. Отец посмотрит в календарь, тогда и решит.
Гопал хотел было спросить, как обстоит дело со свадьбой Шорнолоты, но голос отказался ему служить: он даже не мог произнести ее имени. К счастью, мысли Хема были заняты другим.
Оба выкупались, поужинали и легли отдыхать.
НИЛКОМОЛ, БИДХУБХУШОН И ШОШИБХУШОН
Читателю уже известно, что, оставив Гопала в Калькутте, Бидхубхушон отправился в Даккокий округ. Ревизор взял Бидху потому, что был большим любителем музыки и пения. По приезде в округ он поручил Бидхубхушону вести счета и записи. Вначале эта работа шла у Бидху не очень гладко, но вскоре он приобрел сноровку. Днем он обычно работал, вечером понемножку обучал своего хозяина музыке. Часть жалованья Бидху тратил на себя, а остальное посылал Гопалу.
Однажды он зашел в лавку купить одежду и услышал на улице шум. Все выбежали посмотреть, в чем дело. Вышел и Бидхубхушон. Что же он увидел? Впереди шагал длинный, худой человек, а за ним бежали несколько мальчишек. Они кричали: «Хануман! Хануман!» — и бросали в него комья грязи.
Едва Бидхубхушон взглянул на этого человека, как сразу узнал в нем Нилкомола. Но от прежнего Нилкомола остались кожа да кости; выглядел он ужасно: борода спускалась на грудь, глаза были воспалены. Он шагал впереди толпы мальчишек, которые громко дразнили его. Иногда он не выдерживал и оборачивался, чтобы ударить кого-нибудь из них, но они тут же разбегались в разные стороны, а потом опять окружали его и кричали: «Хануман, Хануман!».
Бидхубхушон быстро подошел к Нилкомолу, но тот не узнал его и обернулся, чтобы ударить. Однако посмотрев внимательно, воскликнул:
— Дадатхакур, это ты? Я не узнал тебя! Меня так разозлили, что я себя не помню. Сейчас я мог бы даже убить тебя!
— Что случилось, Нилкомол? Когда ты пришел сюда?
Позади них непрерывно раздавались крики: «Хануман! Хануман!».
Все внимание Нилкомола было сосредоточено на этих возгласах, и он не расслышал, что сказал Бидхубхушон.
— Дадатхакур, — проговорил он через некоторое время, — прежде спаси меня, после я все расскажу!
Бидхубхушон пытался прогнать мальчишек, но не тут-то было: отгонит с одной стороны, они подбегают с другой. Тогда он взял Нилкомола за руку и ввел в лавку. Идти за ними мальчишки не осмелились и разбрелись кто куда.
Бидхубхушон повел Нилкомола в заднюю комнату. Оба сели.
— Дадатхакур, как ты сюда попал? — спросил Нилкомол, немного передохнув.
— Я тебя хочу спросить о том же. У тебя была хорошая работа, почему ты ее оставил?
— Дадатхакур, видно уж так заведено, что долгого счастья не бывает, — начал Нилкомол. — От вас я направился к себе домой. Там все и началось. Куда бы я ни шел, за мной следует мой позор. Дадатхакур, ведь с тех пор как ты запретил, я уж не пел больше той песни и не вспоминал ее, а все равно меня не оставляют в покое!
Бидхубхушон догадался, что Нилкомол говорит о «Лотосооком», и промолчал.
— Ты мне непременно скажи, куда сейчас пойдешь, дадатхакур? — спросил Нилкомол.
— Зачем ты выходишь из себя? Ведь все эти мальчишки только того и ждут.
— Я вот и сам себе говорю, зачем мне так выходить из себя? Но стоит услышать это проклятое слово, как я голову теряю! — горестно воскликнул Нилкомол. — Становлюсь прямо сумасшедшим.
Об этом он мог бы и не говорить — это было ясно при первом же взгляде на Нилкомола.
До вечера они просидели в лавке.
— Пойдем к нам, Нилкомол. Там поешь и отдохнешь, — сказал Бидху.
— Дадатхакур, а ты думаешь, что это для меня необходимо?
— Что такое? — удивился Бидхубхушон.
— Вот уже трое суток у меня не было ни крошки во рту, но есть я не хочу.
— Нилкомол, посиди здесь, а я принесу тебе чего-нибудь, — с глубокой жалостью проговорил Бидху.
— Нет, нет, — запротестовал Нилкомол, и при свете луны Бидху увидел, что в глазах его промелькнуло выражение ужаса.
Бидху заботливо довел Нилкомола до дому, где он жил с ревизором, усадил на веранде, а сам прошел в комнату, чтобы принести еду. Он быстро вернулся, но Нилкомола уже не было. Бидху кинулся искать его, но нигде не обнаружил.
Казалось, Бидхубхушон никогда не жил так счастливо, как сейчас, работая у ревизора.
Теперь посмотрим, как спится разбогатевшему Шошибхушону в его дворце! Заговор Рамсундора начал давать свои плоды. Мать заминдара подала жалобу, прибыл сам судья-сахеб, чтобы все расследовать лично.
Когда судья вошел в гостиную заминдара, тот сидел на низкой тахте. Слева стоял столик, покрытый скатертью. На нем — статуэтки из слоновой кости и несколько фарфоровых китайских вещиц; около стола — стул. Перед заминдаром сидели служащие и что-то быстро писали. Узнав о предстоящем визите судьи-сахеба, сегодня заминдар сам решил заняться делами. Глаза у него были воспаленные, а кончик носа — распухший и красный, как китайская роза. Он пытался произнести какие-то слова, но язык не слушался его. Опахало мерно поднималось и опускалось, но это не мешало мухам свободно садиться на лица.
Весь облик заминдара внушал судье неприязнь. Он задал заминдару несколько вопросов. Тот не смог ответить на них самостоятельно, а говорил то, чему научил его Шошибхушон. Судье-сахебу стало ясно, что именно Шошибхушон является здесь полновластным хозяином. Судья объявил, что до тех пор, пока не назначат опекуна, контора будет закрыта, а Шошибхушон должен представить отчет в том, как он управлял поместьем.
Точно гром грянул над головой Шошибхушона. Он даже не думал, оставят ли его на этой работе или нет. Главной причиной страха Шошибхушона было требование представить отчет за прошлое время. Он был бы в тысячу раз счастливее, если бы его просто отстранили от должности, не спрашивая ни о чем.
В подавленном состоянии Шошибхушон отправился домой. В другие дни, когда он выходил из конторы, все служащие вскакивали и кланялись ему, а сегодня каждый продолжал заниматься своим делом и никто не двинулся с места, чтобы попрощаться с Шошибхушоном. Ни один человек из тех, кого он встретил по дороге, не поклонился ему. Шошибхушон боялся поднять глаза. С поникшей головой он пришел домой и лег.
— Что сказал сахеб? — спросила Промода.
— Что он может сказать? На мою погибель он приехал!
— На погибель? — удивилась Промода.
— Мне нужно представить отчет, и до тех пор, пока не кончится проверка, мне ничего не доверят.
Промода больше не задавала вопросов.
Вечером Шошибхушон вышел в приемную. Было уже поздно, но никто из служащих так и не пришел. Время от времени раздавался стук, и каждый раз Шошибхушон с надеждой смотрел на дверь, но оказывалось, что это либо торговец рисом принес свой товар, либо лавочник приходил за деньгами.
Около восьми часов Шошибхушон послал за служащими. Послал потому, что никто из сослуживцев не пожелал теперь навестить его.
В девять Шошибхушон сам направился в дом Рамсундора-бабу. Там он застал всех в сборе. Никто сегодня не приветствовал его, как бывало прежде. Рамсундор никогда обычно не курил в присутствии Шошибхушона, сегодня же он, не стесняясь, словно желая вознаградить себя за прежнее воздержание, не выпускал трубки изо рта. Он как будто забыл, что тот тоже курит. Шошибхушон сел, но никто с ним не заговаривал. Через некоторое время, когда все уже собрались уходить, Шошибхушон вдруг произнес:
— Я пришел к вам!
— Какая честь! — насмешливо воскликнул казначей. — Зачем мы вам понадобились?
— Пойдемте, уже поздно, — проговорил писец, обращаясь к казначею.
— Сделайте одолжение, присядьте на минуточку! — попросил Шошибхушон. — Я пришел ко всем вам.
Служащие сели. Помолчав, как будто собравшись с силами, Шошибхушон сказал:
— Если вы меня не спасете, я погиб. Поэтому я пришел просить у вас защиты!
— Да где уж нам! Разве мы смеем, разве мы можем? — возразил Рамсундор-бабу. — Я простой писец, никто от меня не зависит, и я ни от кого не завишу!