Он потянул за ручку двери погреба, и тут вдруг что-то как будто ударило мне прямо в сердце. Предчувствие.
– Стойте! – крикнул я. – Не открывайте!
Но было поздно. Крышка погреба откинулась наружу, и Шаляпин внезапно отшатнулся от темного провала, побледнев как полотно и зажав нос пальцами.
– Что там? – кричал я, продираясь к погребу сквозь траву.
Шаляпин только мотал головой и указывал пальцем вниз.
В одно мгновение я подбежал и, отпихнув певца подальше, заглянул в погреб. В темноте не было ничего видно, но я знал, что увижу, когда спущусь.
Я знал это точно.
Потому что запах, шедший снизу, не оставлял никаких сомнений.
Запах разлагающихся тел.
И в этот миг острая щепка вырвалась из двери в нескольких сантиметрах справа от меня и, кувыркаясь, улетела в небо. Только после этого я услышал звук выстрела.
Шаляпин продолжал зажимать нос и вытирать второй рукой слезы из глаз. Если он и слышал выстрел, то не придал этому никакого значения.
– Беги! – закричал я певцу. – Стреляют!
Еще один выстрел – пуля свистнула у моего уха. Я инстинктивно прыгнул в сторону и толкнул Шаляпина:
– Стреляют! Беги же!
Певец растерянно заозирался, и тут новая пуля сшибла с него шляпу. Шаляпин метнулся к своей шляпе, но я толкнул его в бок. Он потерял равновесие, сделал несколько неверных шагов боком и… споткнулся о нижний край лаза в погреб.
Я не видел, как он упал внутрь.
Потому что, наконец, вспомнил про револьвер в своем кармане, вытащил его, зацепив за подкладку собачкой, и присел в траву, чтобы меня не было видно.
Новых выстрелов не было. Наступила тишина. Из подвала послышался стон и булькающие звуки. Шаляпина рвало.
– Федор Иванович! – крикнул я. – Поднимайтесь по лестнице, только не высовывайтесь!
Через секунду из подвала раздался треск подломившейся ступеньки, приглушенная ругань и новые булькающие звуки.
Я же пытался сообразить, откуда стреляли. Сидя в траве, сделать это было непросто. Пришлось рискнуть. Я встал во весь рост и сделал несколько шагов вправо, а потом резко бросился в обратном направлении, стараясь не выпускать из вида лес и дорогу, по которой мы приехали.
Выстрел щелкнул незамедлительно – судя по звуку, стреляли из такого же «нагана», что были и у нас. Причем шел он из кустов на той стороне оврага. Но пуля снова прошла мимо. Я бросился к избе и, тяжело дыша, спрятался за одним из углов.
Ну что же, теперь мы были на равных. Я не видел стрелка. Но и сам был прикрыт старыми бревнами. Если Шаляпин высидит в погребе, то у нас будет шанс сыграть на равных.
Жаль, что Шаляпин этого понимать не хотел. Его голова вдруг появилась в проеме погреба.
– Владимир Алексеевич!
Что за дурак!
– Не вылезайте! – крикнул я. – Прячьтесь! У него револьвер!
Но певец упрямо мотнул головой и начал вылезать из погреба. Он не очень-то торопился, а у меня все похолодело в груди, когда я понял, сколько же времени он дает противнику, чтобы получше прицелиться!
Ну что же, оставалось только использовать эту глупость Шаляпина с пользой для дела.
Выстрел! Я заметил слабую короткую вспышку в кустах слева от мостков. И сразу перевел взгляд на певца – тот, слава богу, был жив!
– Гиляровский! – орал Шаляпин, оглядываясь. – Что за черт! Где вы?
Я коротко высунулся из-за угла и махнул рукой:
– Сюда! Бегом! Бегом!
И тут же воздух ударил мне в лицо – пуля прошла на расстоянии волоска от моих глаз – мне показалось даже, что я увидел мелькнувшую тень.
Через секунду Шаляпин был уже позади меня. Присев на корточки, он сорвал пук сухой травы и начал ожесточенно тереть рот и подбородок.
– Владимир Алексеевич! Это ужас! Ужас! Что я видел там!
– Федор Иванович, извините, но давайте-ка сначала разберемся с Воробьевым.
– Вы думаете, это Воробьев стрелял?
– Уверен. Кто еще? Наверное, выследил нас или мы его спугнули.
– Вот ведь мразь!
Шаляпин сплюнул и встал, прижавшись к стене.
– Дети там? – спросил я, осторожно выглядывая из-за угла.
– Да, – мрачно ответил певец. – Я, наверное, теперь спать не буду. Что я там увидел!
Я промолчал.
Это было год назад, во время коронации Николая Александровича. Ходынка… Затоптанные, грязные тела мужчин, женщин и детей – со свернутыми лицами, поломанными руками и ногами, вдавленными грудными клетками – сотни трупов с запекшейся кровью на искаженных лицах… И я – бредущий между ними… Я тоже думал, что уже больше не усну. Но все проходит…
– Будете, – буркнул я.
– Что?
– Я говорю, у него в револьвере осталось три патрона. А сидит он в кустах справа от мостков. И держит нас на прицеле.
– И что же нам делать?
Я вспомнил пулю, удар воздуха в лицо. И соврал:
– Если мы побежим, петляя, он растеряется. Две цели. На месте не стоят. А стреляет он плохо, вспомните – у него дрожат руки от употребления кокаина. Кстати, где ваш револьвер?
Шаляпин хлопнул себя по лбу и вытащил оружие.
– Вот он.
– Отлично. Итак. Я считаю до трех. Потом мы начинаем бежать. Я забираю вправо, а вы – влево. Петляем как зайцы. Отвлекаем его выстрелами. Главное – добраться до мостков. Около мостков ложитесь в траву и ждите. Дальше я сам. Понятно?
– Понятно, – по-деловому ответил Шаляпин, но я видел, что он очень волнуется. Лицо его все еще оставалось бледным, но кожа на щеках, там, где ходили желваки, неестественно покраснела.
– Тогда раз… два… три!
Мы выскочили из-за угла и побежали зигзагами к мосткам. Вернее, я побежал, а Шаляпин пристроился прямо ко мне за спину, моментально забыв все, что я ему говорил.
Выстрел! Еще выстрел!
– Туда! Туда бегите! – закричал я Шаляпину, указывая револьвером налево от себя. Певец притормозил, а потом зайцем метнулся в указанную сторону. Мы почти добежали до мостков, когда раздался седьмой выстрел и Шаляпин упал.
Подстрелили или он действовал по моим указаниям? Я не стал проверять. Да и прятаться теперь смысла не было. Семь выстрелов. Значит, барабан револьвера пуст. На перезарядку потребуется меньше минуты, спасибо нашему военному ведомству – оно заказывало в Бельгии револьверы, в которых перезарядку можно было делать, только последовательно выталкивая стреляные гильзы шомполом. Одну за другой. Оно считало, что перезарядка сразу всего барабана увеличит скорострельность, а значит, и расход патронов. А если у Воробьева действительно трясутся руки, то и перезаряжать барабан он будет медленнее. И я, не останавливаясь, рванул через овраг по предательским доскам…
Выдержали! Прогнулись, но выдержали!
Вот теперь пришло и мое время стрелять!
Я метнулся к кустам, вытянув вперед руку с револьвером и пуская пулю за пулей, чтобы не дать Воробьеву время спокойно перезарядиться. Вломился в кусты, увидев перед собой черный скорчившийся силуэт и глянувшее навстречу белое лицо с небольшими усиками.
Я остановился, тяжело дыша, с револьвером, нацеленным в грудь капитану Воробьеву.
– Ну, все, – сказал я тяжело. – Конец. Бросайте оружие, Воробьев.
Он поднялся. В одной руке у него был разряженный револьвер с откинутым в сторону барабаном. В другой – толстая трость с набалдашником из стального шара. Патроны валялись у ног убийцы.
– Ну че? – спросил Воробьев тихо. – Че ты за мной шпионишь? Чего тебе надо?
Он бросил свой револьвер к ногам и перехватил трость как дубину.
– Стой! – крикнул я. – Выстрелю!
– Давай, – кивнул Воробьев.
Я прицелился ему в ногу и нажал курок.
Тихий щелчок. И все.
– Семь, – сказал Воробьев. – Я считал.
Вот как? Я считал его выстрелы, прежде чем броситься в атаку, но и он считал мои. Пат. Вернее, никакой не пат – учитывая трость в его руках и мою полную безоружность. Впрочем, у меня было и свое преимущество. Если, конечно, оно все еще оставалось в ряду живых.
– Федор Иванович! – крикнул я себе за спину.
– Ау! – раздалось сзади.
Я перевел дух – все-таки Шаляпин жив. Слава богу!
– Бегите сюда!
Воробьев зарычал и бросился на меня, замахнувшись.
Я нырнул вправо, уходя от палки.
С тупым стуком тяжелый набалдашник ударил в землю.
Сзади раздался треск и вопль проклятия. Доски все-таки не выдержали веса Шаляпина. Он снова упал – на этот раз в овраг. Да, сегодня ему не очень-то везет.
Воробьев развернулся и махнул своей тростью в мою сторону, задев по плечу.
Было больно, но руку он мне не сломал. Или я этого еще не почувствовал в горячке драки.
Играть в борьбу по правилам было некогда. Я просто кинулся на него, но Воробьев, размахивая своей «дубинкой», удержал меня на расстоянии.
Шаляпин, наконец, выбрался из оврага и побежал к нам. Увидев его краем глаза, я крикнул:
– Стреляйте по ногам!
Шаляпин, не останавливаясь, выстрелил раз, другой – пули попали под ноги Воробьеву, не задев его. Но он хотя бы отпрянул.
Тогда я снова бросился на него, но он быстро, почти незаметно, шибанул мне набалдашником под дых, отчего я со стоном согнулся. Воробьев ногой повалил меня на землю. Я увидел его грязные сапоги у своего лица.
Разогнуться и встать я не мог – страшная стреляющая боль молнией пронзила нутро.
– Стой! – услышал я голос капитана-убийцы. – А то…
С трудом взглянув наверх, я увидел, что Воробьев стоит надо мной, подняв трость. В любую минуту он мог опустить набалдашник мне на череп и тогда – все!
Оставалось надеяться, что Шаляпин все же выстрелит, не послушает его. Пуля быстрее руки.
С другой стороны, Шаляпин мог этого и не знать. К тому же сегодня на его долю выпало столько потрясений, что способность трезво оценивать ситуацию у певца совершенно исчезла.
Он остановился и опустил револьвер.
– Брось! – потребовал Воробьев.
Шаляпин повиновался.
– Иди сюда, – сказал Воробьев.
– Зачем? – спросил Шаляпин.
– Иди и ложись рядом. Ну!