Мне довелось однажды видеть Верховную королеву в гневе. Но как бы она ни любила Оука, я не уверена, простит ли она его за то, что он предпочел ей отца. И когда будет выносить наказание принцу, с высокой долей вероятности накажет и тех, кто ему помогал, пусть Оук убежден в обратном.
Тем не менее, когда он протягивает мне руку, я принимаю ее. Наши пальцы переплетаются, и я чувствую пугающее, действующее на нервы удовольствие.
– Доверься мне, Рэн, – говорит он. – Помоги мне.
Изрекающий любовь.
Интриган.
Я перевожу взгляд на его поцарапанную щеку, которая все еще не зажила. Это моих рук дело, но принц не сказал мне ни слова упрека. Пусть у него скрытная натура, пусть у его любви к отцу совершенно дурацкие основания, но мне нравится, как он относится к Мадоку.
– Я последую за тобой, – говорю я. – По крайней мере пока.
– Рад это слышать.
Оук окидывает взглядом зал, джентри Двора Бабочек, танцоров и пирующих. Потом улыбается своей озорной улыбкой, при виде которой я чувствую себя так, будто мы друзья и вместе задумываем какую-то шалость.
– Раз ты в благосклонном расположении духа, может быть, не откажешь мне в танце?
Я не могу скрыть удивление.
– Зачем?
Он широко ухмыляется:
– Чтобы отпраздновать то, что ты не отказалась продолжать поход. Потому что мы на вечеринке. Чтобы убедить королеву Аннет, что нам нечего скрывать.
– А нам есть что скрывать? – спрашиваю я.
Оук улыбается еще шире и тянет меня к танцующим парам.
– Всегда что-нибудь да найдется.
Я сомневаюсь, но где-то глубоко внутри хочу, чтобы он меня убедил.
– Я не умею.
– Меня обучали всем придворным искусствам, – отзывается он. – Позволь, я по– кажу.
Разрешаю ему завести себя в толпу. Однако он не присоединяется к общему танцу, а отходит немного в сторону, чтобы у нас было место для обучения. Развернув меня к себе, он показывает движение и ждет, чтобы я его повторила.
– Ты когда-нибудь задумывалась о том, каково это – вновь стать королевой? – шепчет он мне в щеку, когда мы повторяем шаги.
Я отстраняюсь и одариваю его хмурым взглядом.
Он поднимает руки в знак капитуляции.
– Не думал, что ты посчитаешь этот вопрос каверзным.
– Это тебе предстоит взойти на трон, – напоминаю ему.
– Нет, – отвечает он, наблюдая за кружащимися в танце парами. – Не думаю, что это случится.
Полагаю, он избегал короны всю свою жизнь. Я думаю о том, как во время Змеиной битвы пряталась под его кроватью, свернувшись в клубок, а потом выкидываю мысли из головы. Не хочу вспоминать о тех временах. А еще думать о том, что, несмотря на предостережения Гиацинта, стала покорной, словно ручной голубь.
Это оказалось слишком просто. Я жажду доброты. Жажду внимания. Хочу еще, и еще, и еще.
– Нужно поесть, – говорю я. – Нам предстоит долгое путешествие.
Он наверняка понимает, что это лишь повод, но все равно выпускает меня из своих рук.
Мы пробираемся сквозь толпу к праздничному столу, уставленному едой. Оук берет пирожное с начинкой из золотистого фейрийского фрукта и, разрезав его пополам, отдает часть мне. Я сама предложила поесть, но только откусив кусочек, понимаю, насколько действительно голодна. Я неловко тянусь за кувшином с водой, предназначенной разбавлять вино, наливаю в стакан и залпом выпиваю.
Оук пьет вино, не добавляя в него воды.
– Не расскажешь, как вышло, что ты стала жить… – Он замолкает, подбирая слова. – Что ты стала жить вот так?
Вспоминаю, сколько стараний прикладывала, чтобы он ничего не узнал. Как бы я смогла объяснить ему то, что время утекало сквозь мои пальцы? Что постепенно замыкалась в себе и не могла даже протянуть руку, чтобы взять то, чего мне хотелось? Но я не позволю ему жалеть меня еще сильнее.
– Ты могла бы прийти ко мне, – говорит он. – Если тебе что-то было нужно.
Услышав эти слова, я смеюсь.
– К тебе?
Он хмурится, но не отводит от меня янтарных глаз.
– А почему нет?
Причин так много, что они застревают у меня в горле. Он принц Эльфхейма, а я презренная дочь предателей. Он располагает к себе любую девушку – от стражницы-тролля, охраняющей вход во Двор Бабочек, до других придворных дам, о которых рассказывал Тирнан, – а я несколько лет прожила в лесу наедине с собой. Но главная причина в другом, что он мог попросить сестру позволить мне остаться на островах Эльфхейма, но не сделал этого.
– Возможно, я хотела сохранить на будущее услугу, которую ты мне должен.
Оук смеется в ответ. Думать, что я нравлюсь Оуку, так же глупо, как и предполагать, что солнце может полюбить грозу, однако я отчаянно желаю этого.
Я – со своими острыми зубами и синей кожей. Какой абсурд. Полная нелепица.
И все же он смотрит на меня так, словно это возможно. Наверное, в этом и заключается его план – очаровать меня, чтобы я следовала за ним и выполняла его приказы. Конечно, он уверен, что толики его внимания и пары улыбок будет достаточно. Рассчитывает, что я буду столь же сговорчива, как и придворные дамы.
Я так сильно хочу поддаться искушению и начать притворяться вместе с ним, что на меня накатывает волна ярости.
Если он желает меня очаровать, то я, по крайней мере, могу заставить его за это заплатить. Не стану довольствоваться улыбками и танцем. В моих силах вывести его на чистую воду. Докажу себе – докажу нам обоим, – что его флирт неискренен. Я наклоняюсь к нему, ожидая, что он невольно подастся назад. Что его лицо исказит гримаса отвращения. Но он лишь с любопытством наблюдает за мной.
Когда я оказываюсь совсем близко, его глаза немного округляются.
– Рэн, – шепчет он. Я не знаю, пытается ли он предостеречь меня. И ужасно злюсь от того, что не понимаю этого.
Кладу ладонь ему на плечо и поднимаюсь на цыпочки, каждое мгновение ожидая, что он вздрогнет или отстранится от меня. Ничего не происходит, и я целую его.
Это просто смешно. Целовать его – все равно что осквернять реликвию. Я испытываю ужасное удовлетворение, будто разбила хрустальный кубок.
Все заканчивается быстро. Я лишь прижимаюсь сухими губами к его рту. Чувствую мягкость его кожи и тепло дыхания всего на мгновение и тут же отстраняюсь. Сердце бешено колотится от страха, от предчувствия того, что его лицо вот-вот передернется от брезгливости.
От уверенности в том, что я как следует наказала его за попытку флиртовать со мной.
Озлобленная, звериная часть меня почти выбралась на поверхность, и я едва ли не ощущаю запах ее окровавленной шкуры. Я хочу зализать раны, которые сама же нанесла себе.
Но принц не выглядит встревоженным. Лишь внимательно разглядывает мое лицо, будто пытается что-то понять.
Мгновение спустя он закрывает глаза, опуская бледные ресницы на щеки и резким движением прижимается своими губами к моим. Он целует меня неспешно, касаясь рукой шеи, отчего по моему позвоночнику проходит дрожь, а к лицу приливает жар.
Когда Оук отстраняется, на его лице нет привычной хитрой улыбки. Напротив, он выглядит так, словно ему отвесили пощечину. Видимо, целовать меня – все равно что чувствовать, как тебе царапают щеку.
Заставил ли он себя сделать это? Ради того, чтобы я не отказалась идти с ним на север? Ради спасения отца и осуществления своих планов?
Я хотела наказать его, но в итоге наказала себя.
Я делаю вдох и медленно выдыхаю. Отвожу взгляд от принца и вижу, что к нам приближается Тирнан. Не знаю, как много он успел увидеть, но я в любом случае не желаю с ним разговаривать.
– Прошу меня извинить, – говорю Оуку, – но я уже вдоволь натанцевалась. Думаю, мне пора уходить.
Уголок его рта искривляется в усмешке.
– Если вдруг передумаете, вы знаете, где меня найти.
Я краснею от его слов и ненавижу себя за это.
Иду сквозь толпу, надеясь, что он потеряет меня из вида. Проклинаю себя за глупость. Проклинаю его за то, что он вносит сумятицу в мои мысли.
Осматривая фигуры танцующих пар, я понимаю, что должна поговорить с Гиацинтом.
«Если все будут вести себя благонравно, я в скором времени верну вашего пленника», – сказала королева Аннет, но мы, возможно, уже нарушили кодекс поведения. Мы пришли сюда против воли Верховной королевы, и одного только этого хватит, чтобы не выпускать Гиацинта из темницы Двора Бабочек.
Тем не менее я могу поговорить с ним прямо сейчас, и никто об этом не узнает. А он сможет высказать свое предостережение до конца, рассказать мне все, что ему известно.
Я набираю горсть жареных каштанов и, пока продвигаюсь к выходу, медленно поглощаю их, роняя на пол шелуху. Фейри с кошачьим лицом вгрызается в кусок сырого мяса, лежащего на серебряном блюде. Двухголовый огр сжимает между пальцами кубок, который кажется игрушечно-маленьким по сравнению с ним самим.
Бросаю взгляд в сторону Оука. Улыбчивая девушка с золотистыми волосами и оленьими рогами тянет его танцевать. Я не сомневаюсь, что в ее объятиях он быстро позабудет о нашем поцелуе. И хотя от этой мысли у меня скручивает живот, я лишь сильнее уверяюсь в желании добраться до Гиацинта.
Смертный мужчина с заплетенными в тонкие дреды волосами запрыгивает на стол неподалеку от меня. Его выразительное лицо и долговязая хрупкая фигура привлекают мое внимание. Поправив очки на носу, он принимается играть на скрипке.
Он поет песню о забытых местах и потерянном доме, таком далеком, что стал совершенно чужим. Поет о любви, такой безумной, что ее не отличить от ненависти. О цепях, похожих на древние тайны, которые больше не держат его, но в то же время крепки, как и прежде.
Я машинально пытаюсь различить на нем заклятие, но он, оказывается, не околдован. Он здесь по собственному желанию, хотя мне даже страшно подумать, насколько он заблуждается в своей публике. Однако королева Аннет называет себя справедливой хозяйкой. А значит, если он будет придерживаться причудливых правил фейри, то утром проснется в своей кровати с карманами, полными золота.