– А потом эти монстры схватили меня и сказали, что я должна предстать перед их королевой, которая вынесет мне наказание. Они начали строить предположения, что именно она прикажет со мной сделать. Все их идеи были похожи на кадры из фильма «Пила». – Девушка издает странный смешок, и я понимаю, что она борется с подступающей истерикой. – Ты понятия не имеешь, о чем я, да?
Поскольку я жила в мире смертных, то хорошо представляю, о чем она говорит, но не вижу смысла произносить это вслух. Не стоит ей раздумывать о том, что с ней могли сделать.
– Подожди тут.
Она трет рукой лицо.
– Ты должна мне помочь.
В конце коридора нахожу камеру Гиацинта. Он сидит на усыпанном соломой полу. Рядом с ним стоит поднос с фруктами и сладостями, а также миска вина, поставленная так, чтобы он мог лакать из нее, словно пес. Он поднимает на меня взгляд, и его аметистовые глаза удивленно округляются. Я тоже изумлена, потому что не вижу на его лице уздечки.
– Где она? – выпаливаю я. Меня охватывает ужас при мысли, что ею могла завладеть королева Аннет.
– Уздечка? – Он потирает щеку крылом. Я замечаю, что на его горле появилось несколько новых перьев. Чары распространяются медленно, но это все равно происходит. – Принц опасался, что она попадет в руки обитателей Двора Бабочек, и поэтому Тирнан ее снял.
– Так она сейчас у Оука? – спрашиваю я и думаю об истинной причине, которая побудила его отдать этот приказ. Пытаюсь понять, что он планирует с ней делать.
Гиацинт кивает.
– Наверное, – отвечает он, а затем вздыхает. – Одно я знаю точно: мне не придется ее надевать, пока мы не покинем Двор Бабочек. Мы что, уже отправляемся? Вы за этим пришли?
Я качаю головой.
– Королева Аннет тебя о чем-нибудь просила?
Он делает два шага к решетке.
– Я думаю, она хочет задержать здесь Оука, чтобы выяснить, получит ли она какую-то выгоду, если вернет его Верховному двору. По крайней мере, я так понял из разговоров стражников.
– Думаешь, сестра хочет вернуть его домой?
Гиацинт пожимает плечами.
– Если это так, королева Аннет может добиться награды, скрутив принцу руки и отправив назад. Но если окажется, что Верховные король и королева поддерживают его поход, то злить их – не самая хорошая затея. Ей нужно время, чтобы все разведать, поэтому она и медлит.
Я киваю, обдумывая полученную информацию.
– Если Эльфхейм хочет нас остановить…
«Если Верховный двор пленит принца, неважно, из-за любви или злости, кто тогда остановит леди Ноури? Меня тоже схватят? А если нет, как быстро меня найдет Богдана?»
– Не знаю, – отвечает Гиацинт на один из моих невысказанных вопросов или, быть может, сразу на все.
Я понижаю голос еще сильнее:
– Расскажи мне о силах ганканы, которыми обладает принц. И что было в сообщении, которое прислала ему леди Ноури. Уздечка тебя больше не сковывает.
– Освободите меня, – просит он, напряженно глядя на меня. – Выпустите меня отсюда, и я расскажу все, что знаю.
Разумеется. Зачем бы ему еще пытаться заинтересовать меня сведениями, которые ему известны? Уж точно не ради моего благополучия. Он просто хотел сбежать.
Я должна сосредоточиться на собственном выживании. Я пришла в темницу не для этого. Если помогу Гиацинту, то добьюсь одного: уздечку наверняка наденут на меня.
Однако я не могу развернуться и уйти, оставив его в клетке. Ни Оук, ни Тирнан не проявляли жестокости, пока он был их пленником, но мое сердце все равно сжимается от ужаса. Не исключено, что при Дворе Бабочек с ним будут обращаться гораздо хуже.
Вот только Оук меня никогда не простит.
Хотя… ему не обязательно знать, что Гиацинту помогла именно я. Никто, кроме Озерного Джека, не видел, как я захожу сюда. А Джек вряд ли захочет выдавать меня, потому как сам в этом замешан.
Возможно, я смогу сохранить свой поступок в тайне так же, как Оук хранил тайны от меня.
– Пообещай, что не передашь никому – особенно леди Ноури – никаких сведений ни обо мне, ни об Оуке, ни о Тирнане, которые могут подвергнуть нас опасности или выдать наши планы.
Я пытаюсь убедить себя, что мои действия пойдут принцу на пользу, что всем будет только лучше, если замыслам королевы Аннет что-нибудь помешает. В конце концов, если Гиацинт исчезнет из ее темницы после того, как она настояла на его заключении, она вряд ли сможет назвать себя хорошей хозяйкой.
Если обо всем узнает Оук, то сделает совсем другие выводы. Он решит, что я поцеловала его, только чтобы отвлечь его внимание, а потом воткнуть нож в спину. Решит, что все слова Тирнана обо мне – правда.
Но если я оставлю все как есть, королева Аннет наверняка оставит Гиацинта в темнице, надеясь задержать Оука или заставить его вернуться к ее Двору. Мне невыносима сама мысль о том, что кого-то будут держать в заточении, как когда-то держали меня, и никто не придет ему на помощь.
– Помоги мне сбежать, и я не передам никому – особенно леди Ноури – никаких сведений ни о тебе, ни об Оуке, ни о Тирнане, которые могут подвергнуть вас опасности или выдать ваши планы. – Гиацинт с готовностью повторяет клятву, не упуская ни слова.
Важность этого мгновения грузом наваливается на мои плечи.
– Как мне тебя отсюда вытащить? – спрашиваю я, пытаясь сосредоточиться на своих действиях, а не на ужасе, который внезапно охватывает меня. После этого моя судьба окажется в моих собственных руках – и в руках Гиацинта. Я гоню от себя эти мысли и изучаю сталагмиты в поисках хоть какого-нибудь зазора. – Эти челюсти должны как-то открываться, но я не могу понять, как именно.
Гиацинт просовывает палец между похожими на зубы сталактитами и указывает на потолок.
– На камнях должно быть что-то написано. Один из стражников смотрел наверх, когда произносил заклинание, словно зачитывал его. А еще шаркал ногами, значит, нужно стоять на каком-то определенном месте.
– Ты не слышал, что он говорит? – изумленно спрашиваю я.
Он качает головой.
– Наверное, так работают чары. Я видел, как движутся его губы, но не слышал ни звука.
Я прищуриваюсь и замечаю несколько тонко нацарапанных строчек. Делаю два шага назад, чтобы различить их. Однако это не пароль, открывающий вход. Загадка. Я приглядываюсь и понимаю, что над каждой камерой своя надпись.
Полагаю, что если каждая камера открывается и закрывается при помощи определенного слова или фразы, то разумно написать что-то вроде памятки, особенно учитывая, что на службу постоянно приходят новые стражники. Ведь не все обладают идеальной памятью, и существует риск, что пароль забудут, – тогда камера навеки выйдет из строя.
– «Она дочь солнца, – читаю я, – но рождена для ночи и рыдает от огня. Если вдруг она погибнет раньше времени, отруби ей голову, и она возродится вновь».
– Загадка, – стонет Гиацинт.
Я киваю и думаю о том, как сильно фейри любят игры. Думаю о том, что Хабетрот назвала Оука Солнечным принцем. О том, как мы с моей не-семьей играли в «Скраббл» и «Бананаграммы». А еще о стихах, которые находила в учебниках Бэкс, заучивала наизусть и рассказывала белкам.
Пытаюсь привести мысли в порядок.
– Это луна? – Ничего не происходит. Опустив взгляд, замечаю, что в шаге от того места, где я стою, выгравирован круг. Наступаю на него и снова говорю: – Луна.
На этот раз раздается скрип, но вместо того чтобы открыться, камера сжимается, как будто хочет впиться в пленника зубами.
Гиацинт, охваченный паникой, бьет кулаком по каменным прутьям.
– Как можно отрубить голову луне?
– Она истончается до тонкой полоски, – отвечаю я, испытывая ужас от того, что едва не сделала. – Но потом возвращается обратно. И ее можно назвать дочерью солнца. Она ведь отражает свет и все такое.
Но сколько бы я ни объясняла, почему выбрала именно этот ответ, факт остается фактом: из-за меня его чуть не раздавило. Даже сейчас, когда камера больше не движется, мне страшно, что она снова начнет сжиматься и расплющит Гиацинта.
– Будь осторожнее! – шипит он.
– Попробуй сам догадаться! – рычу я.
Он ничего не отвечает.
Продолжаю размышлять. Может быть, это роза? Я смутно припоминаю, как однажды мы с не-мамой были в гостях у ее подруги. Мы играли во дворе, а не-мамина подруга тем временем обрезала розовые кусты. Они говорили о том, что если срезать цветы, то в следующем году их станет еще больше. Фраза «дочь солнца» тоже подходит, ведь все растения любят свет, правильно? А огонь им не нравится. И люди считают розу символом любви. Может быть, она рождена для ночи, потому что это самое романтичное время суток?
Последнее предположение кажется притянутым за уши, но ничего лучше мне в голову не приходит.
– Придумала кое-что, – говорю я дрожащим от неуверенности голосом.
Гиацинт окидывает меня настороженным взглядом и вздыхает.
– Давайте, – произносит он.
Я встаю на нужное место и делаю глубокий вдох.
– Роза.
Зубья решетки смыкаются, а потолок опускается так стремительно, что Гиацинту приходится вжаться в пол, чтобы избежать удара. Я слышу какой-то звук со стороны камеры мерроу – возможно, он смеется. Однако однокрылый солдат не издает ни звука.
– Ты ранен? – спрашиваю я.
– Пока нет, – осторожно отзывается он. – Но места тут осталось немного. Если камера сожмется еще сильнее, то расколет меня, как орех.
Я чувствовала себя совершенно иначе, когда лежала в засаде и ждала глейстиг, чтобы развеять ее чары. Или когда рыскала по домам смертных. Даже когда убегала от ведьмы. Тогда в опасности была я, но сейчас от моей ошибки жизнь другого может угаснуть, словно…
Дочь солнца. Рождена для ночи. Отруби ей голову, и она возродится.
– Свеча, – выдыхаю я.
Каменный свод поднимается с похожим на стон звуком, а прутья расходятся, будто пасть или ловушка огромного плотоядного цветка. Мы смотрим друг на друга, и я замечаю, как ужас медленно отпускает Гиацинта. Рассмеявшись, он одним движением вскакивает на ноги, приобнимает меня рукой и кружит на месте, а потом целует в затылок.