Мы находимся глубоко под землей, поэтому сигнал очень слабый. Всего одна полоска – иногда две, если наклонить телефон под каким-то определенным углом. Я набираю номер, совершенно не ожидая, что звонок пройдет.
– Алло. – Сквозь помехи слышу голос не-мамы, и мне кажется, что она никогда не была от меня так далеко. Зря я это сделала. Скоро за мной придут, чтобы снова причинить боль, и к тому моменту мне следует освободиться от эмоций, а не-мамин голос пробуждает во мне слишком много чувств. Лучше отрешиться от мира, вырваться за пределы своего тела и стать ничем среди бесконечного мрака пустоты.
Но я хочу услышать ее, ведь, возможно, другого шанса уже не представится.
– Мама? – произношу я тихо, не рассчитывая, что она расслышит – с таким-то качеством связи.
– Кто это? – спрашивает она строгим голосом, будто подозревает, что я ее разыгрываю.
Молчу, ощущая приступ тошноты. Конечно, она думает, что я ошиблась номером или хочу побаловаться. Она помнит лишь об одной своей дочери. Однако я медлю еще несколько мгновений, чувствуя вкус подступающих к горлу слез. Считаю не-мамины вдохи.
Она не сбрасывает звонок. Включив громкую связь, я кладу телефон на кровать и ложусь рядом.
– Ты еще здесь? – Ее голос немного дрожит.
– Да, – шепчу я.
– Рэн? – спрашивает она.
Я тут же вешаю трубку. Мне слишком страшно услышать, что еще она может сказать. Лучше сохраню в сердце то, как она назвала меня по имени.
Прижимаю ладонь к холодной каменной стене, чтобы вернуться в реальность, чтобы попытаться вспомнить, каково это – ничего не чувствовать.
Не знаю, как долго я так лежу, но в какой-то момент проваливаюсь в дремоту. Проснувшись, не сразу вспоминаю, что со мной случилось. Когтистый, липкий страх проникает в мое нутро. Мыслям приходится проталкиваться сквозь него, как через туман.
Однако они достигают цели. Я вспоминаю, как поцеловала Оука. Каждый раз, воскрешая в памяти то, что сделала, морщусь от стыда. Что он обо мне подумал, когда я накинулась на него? Почему ответил на поцелуй вместо того, чтобы меня усмирить?
Потом перед моим внутренним взором предстает воспоминание о том, как Гиацинт просил меня пойти с ним, предостерегая, что здесь меня ждут одни лишь опасности.
И среди всех этих мыслей в моих ушах снова и снова звучит не-мамин голос, произносящий мое имя.
Когда я наконец слышу скрежет каменной двери по полу и скрип петель, то чувствую себя загнанным зверем, готовым атаковать. Опускаю телефон в карман и поднимаюсь с кровати, поправляя платье.
Снова вижу перед собой красноволосую Ревиндру.
– Тебе приказано предстать перед королевой для допроса.
Я ничего не отвечаю, но, когда она пытается схватить меня за руку, предостерегающе шиплю.
– Вперед, – приказывает она, толкая меня в плечо. – И не забывай, какое удовольствие доставишь мне, если откажешься подчиняться.
В коридоре нас ждут еще два рыцаря. Они приводят меня в зал для аудиенций, где королева Аннет восседает на троне, покрытым мучнисто-белыми бабочками. Каждая из них то и дело взмахивает крыльями, что создает эффект подвижного ковра. Королева одета в черное платье – более простое, чем то, которое я видела на ней в последний раз, – а вот Оук так и не сменил одежду, будто вовсе не ложился спать. Его руки сложены за спиной. Тирнан стоит рядом с принцем, сохраняя каменное выражение лица.
Лишь сейчас, когда Оук серьезен, я понимаю, как привыкла к его непринужденным улыбкам. Под его глазом багровеет синяк.
Я вспоминаю, как он отшатнулся назад, когда кулак огра врезался ему в щеку. На его зубах краснела кровь, а он стоял словно в ожидании, когда его ударят еще раз.
– Ты меня обокрала. – В глазах Аннет сверкает едва скрываемая ярость. Она наверняка воспринимает потерю смертной и мерроу как позор, не говоря уже о том, что она упустила Гиацинта, которого едва ли не силой забрала у Оука. Думаю, ей особенно не нравится то, что я унизила ее перед наследником Верховного двора, хоть и дала ей повод задержать его еще ненадолго. Однако она никак не может доказать, что принц причастен к моим деяниям.
По крайней мере, я так думаю.
Если даже Ревиндра злится на меня, гнев Аннет будет гораздо неистовее и несравненно опаснее.
– Ты отрицаешь свою вину? – продолжает королева, глядя на меня так, как ястреб смотрит на крысу, которую готовится схватить.
Я бросаю взгляд на Оука, наблюдающего за мной с лихорадочным напряжением.
– Не могу, – выдавливаю я. Дрожу всем телом. Прикусываю щеку, чтобы боль помогла мне вернуться в реальность. Я слишком хорошо помню, каково это – ждать очередного наказания от капризного правителя.
– Итак, – произносит Неблагая королева. – Похоже, ты в сговоре с врагами Эльфхейма.
Я не позволю ей повесить на меня это обвинение.
– Нет.
– Тогда ответь мне: ты можешь поклясться, что абсолютно верна принцу во всех своих мыслях и действиях?
Я хочу ответить, но не могу вымолвить ни слова. Снова перевожу взгляд на Оука. Чувствую, как вокруг меня захлопывается ловушка.
– Никто не способен принести такую клятву.
– А-а-а, – протягивает Аннет. – Как интересно.
Должен быть какой-то ответ, который не поставит меня в еще более затруднительное положение.
– Принцу не нужен Гиацинт, пока у него есть я.
– Вот только теперь ты в моих руках, – отзывается королева Аннет, и Оук украдкой смотрит на нее.
– Разве он не отправится немедленно к леди Ноури, чтобы в деталях поведать о нашем плане? – спрашивает Оук. Он заговаривает впервые с тех пор, как я вошла в зал. Услышав его голос, я вздрагиваю.
Отрицательно качаю головой.
– Он принес мне клятву.
Королева Аннет оборачивается к принцу:
– Ваша дама сердца не только увела пленника у вас из-под носа, но еще и использует его, чтобы собрать свою собственную маленькую армию.
Краска приливает к моим щекам. С каждым словом, которое я произношу, мой поступок выглядит в их глазах все хуже. Гораздо, гораздо хуже.
– Было нечестно запирать Гиацинта в темнице.
– Кто ты такая, чтобы указывать тем, кто выше тебя по положению, что честно, а что нет? Ты, вероломное дитя, дочь изменницы, должна быть благодарна, что тебя не превратили в рыбу и не съели на обед, после того как ты предала Верховный двор!
Я закусываю губу, пронзая кожу острыми зубами. Ощущаю вкус собственной крови.
– Ты правда освободила его по этой причине? – спрашивает Оук, глядя на меня с непривычной свирепостью.
Я коротко киваю, и его лицо приобретает отстраненное выражение. Интересно, разозлило ли его то, что меня назвали его дамой сердца?
– Озерный Джек сообщил, что ты собиралась улизнуть вместе с Гиацинтом, – продолжает королева. – Ему не терпелось поведать нам все о вашем бегстве. Но тем не менее ты здесь. Что-то помешало вашему плану или ты задержалась, чтобы совершить еще одно предательство?
Я всей своей душой надеюсь, что пруд Озерного Джека пересохнет.
– Это неправда, – отвечаю я.
– Да что ты говоришь? – вопрошает Аннет. – Ты не собиралась бежать вместе с ним?
– Нет, – произношу я. – Никогда.
Она подается вперед, сдвигаясь на край своего покрытого бабочками трона.
– И почему же?
Я смотрю на Оука.
– Потому что у меня есть свои причины продолжать этот поход.
Королева Аннет фыркает.
– Какая храбрая маленькая предатель– ница.
– Как ты убедила Джека помочь тебе? – спрашивает Оук мягким голосом. – Он правда сделал это ради игрушки? Я отдал бы ему гораздо больше серебра, если бы он сообщил мне о твоих планах.
– Он сделал это ради собственной гордости, – говорю я.
Оук кивает.
– Теперь я начинаю понимать свои ошибки.
– А что насчет смертной? – спрашивает королева Аннет. – Зачем ты вмешалась в ее судьбу? Почему выпустила мерроу?
– Он умирал без воды. А Гвен всего лишь пыталась спасти своего возлюбленного. – Пусть я и нарушила кодекс правил фейри, но хотя бы в том, что касается освобождения Гвен, моя совесть чиста.
– Смертным свойственно лгать, – фыркает Неблагая королева.
– Но это не значит, что каждое их слово – ложь, – парирую я. Мой голос дрожит, но я заставляю себя продолжить: – При вашем дворе есть юноша-музыкант, который не возвращался в мир смертных уже много дней, но из-за чар считает, что прошло гораздо меньше времени?
– А даже если это так? – отзывается королева Аннет. Более однозначного признания из нее не выбить. – Лгунья она или нет, но ты все равно займешь ее место. Ты причинила вред Двору Бабочек и заплатишь за это собственной кожей.
Меня охватывает дрожь, с которой я ничего не могу поделать.
Стиснув челюсть, Оук переводит взгляд на Неблагую королеву. Однако, когда он начинает говорить, его голос звучит беззаботно:
– Боюсь, она не может у вас остаться.
– Неужели? – спрашивает королева Аннет тоном женщины, убившей большинство своих бывших возлюбленных и готовой совершить еще одно убийство, если ее вынудят.
Губы принца расплываются в очаровательной улыбке – той самой, с помощью которой он может убедить утку принести ему яйца из собственного гнезда, чтобы он съел их на завтрак. Той самой, благодаря которой напряженные переговоры о судьбе пленницы начинают казаться не более чем игрой.
– Возможно, вы недовольны побегом Гиацинта, но пострадавшая сторона здесь я. Пусть Рэн выкрала его из вашей темницы, он все-таки был моим пленником. Нельзя сказать, что вы здесь пострадавшая сторона. – Он пожимает плечами, словно извиняясь перед ней. – Однако мы можем найти для вас другую смертную или еще одного мерроу. Или, может быть, что-нибудь получше.
Какое сладкоречие. Я думаю о том, как Оук разговаривал с огром на пиру – он ведь мог воспользоваться тем же тоном, что и сейчас, но почему-то не стал. Неблагая королева, похоже, поддается чарам принца. Выражение ее лица смягчается, а уголки губ уже не так напряжены от сдерживаемого гнева.
Обладание таким голосом – пугающая сила.