Андрей ласково взял Кирилла за ошейник, подвел к Насте и сказав строго: «Охранять», ушел. Настя осталась вдвоем с собакой.
Она устала и замерзла, хотелось есть, но больше всего ей хотелось согреться в горячем душе, лечь в постель и превратиться в ребенка, который живет вместе с родителями и ничего не боится…
…Свернувшись в клубочек, Настя лежала на диване, даже не раздеваясь. Сначала она хотела принять душ, но, стянув с себя свитер, ощутила такой сильный страх, что быстро надела его обратно. Ей казалось, что стоит только зайти в ванную и перестать слышать гудение лифта, как тут же в квартиру войдет он. Ее не успокаивало даже присутствие прекрасно обученной овчарки. Чтобы заглушить страх, она включила телевизор, но тут же выключила: телевизор мешал слышать шаги на лестнице. Очень скоро состояние ее стало близким к панике, она не смогла заставить себя включить кофемолку, потому что та слишком сильно гудит, и выпила растворимый кофе, который не принес ей ни бодрости, ни тепла, оставив лишь кисловатый привкус во рту. У нее все валилось из рук, даже консервный нож, так что поесть ей почти не удалось. Измученная бесплодными попытками справиться со страхом, она легла на диван и постаралась сосредоточиться. Чем день сегодняшний отличается от дня вчерашнего? Почему это случилось сегодня, а не неделю назад? Потому что неделю назад она была в Италии, а до того и речи не было ни о каком Бризаке. Архив? Но Чернышев уже был там в самом начале работы по делу, и это не вызвало у них никакой реакции. Они не трогали ее, пока шли бесконечные допросы Бориса Карташова и супругов Колобовых, они спокойно отнеслись к тому, что была изъята кассета из автосекретаря Карташова. Неужели все дело в Бризаке? Но почему? И откуда у них ключ от квартиры?
Что еще произошло сегодня? К вечеру появился Олег Мещеринов, привезя с собой подробные записи по делу Ереминой-старшей. Оказалось, она вела весьма неупорядоченный образ жизни, часто приводила в дом случайных собутыльников, которых нередко укладывала в свою постель, оставляя маленькую дочку играть на кухне в одиночестве и порой забывая вовремя ее покормить. Одного из таких вот собутыльников она и убила, зарезала кухонным ножом прямо в постели и, удовлетворенная, уснула рядом с трупом. А когда проснулась, несколько протрезвев, то с криком выбежала из квартиры, где и попала в руки добросердечных соседей и прохожих, вызвавших милицию.
Слушая стажера, Настя раздумывала, как бы ей приступить к вопросу о визите к вдове Косаря и о злосчастной записной книжке. Ссориться с Олегом не хотелось, во-первых, потому, что он ведь и пришел на стажировку для того, чтобы его учили, а не для того, чтобы получать выволочки, а во-вторых, потому, что с ним предстояло вместе работать и не стоило портить отношения. Настя решила начать с другого.
— Чем занималась Еремина? На какие деньги жила?
— Она работала дворником, — спокойно ответил Олег, заглянув в записи.
— У нее были судимости до того, как она совершила убийство?
— Да, за кражу.
— А чем Еремина занималась до первой судимости?
Мещеринов полистал блокнот.
— Я не записал. По-моему, в деле этого и не было. Разве это важно?
— Может быть, и нет. Но вы не особенно добросовестны, Олег. Эти сведения в деле есть. Вы не обижайтесь, но вам рано еще работать самостоятельно. Вместо того, чтобы учиться, задавать вопросы и получать ответы, вы стремитесь принимать решения и давать оценки. Что важно и что не важно — буду решать я, а вы мне должны принести факты. Я вместе с вами их проанализирую и наглядно покажу, как их интерпретировать и оценивать. Хорошо?
— Хорошо, — буркнул Олег, собирая со стола бумаги.
— Какую записную книжку вы изъяли у вдовы Косаря?
Парень замер, щека его непроизвольно дернулась, едва заметный шрам над бровью налился краской. Он молчал.
— Я жду, — напомнила Настя. — Дайте ее мне. Я не собираюсь устраивать вам сцену за то, что вы скрыли это от меня. Вы совершили служебный проступок, но вы — стажер, вы еще учитесь, поэтому обойдемся без нотаций и наказаний. Просто запомните, что делать этого нельзя.
Мещеринов упорно молчал, уставившись в окно.
— В чем дело, Олег?
Настя почуяла неладное, но гнала от себя плохие мысли.
— Анастасия Павловна, я очень виноват, но… Я ее потерял, — наконец выдавил он.
— То есть как — потеряли? — севшим голосом спросила Настя. — Где?
— Не знаю. Я принес ее сюда, а вас на месте не было. Когда вы пришли, я хотел сразу вам отдать книжку, полез в карман, а ее нет. Поэтому я и не сказал ничего. Боялся, что ругать будете.
— Я и так ругаю. Что в лоб, что по лбу. Или вы надеялись, что никто не спросит, что как-нибудь обойдется?
Олег кивнул.
— Тогда запомните еще одно правило. Его не я придумала, а физики. Они говорят: «Все, что может испортиться, обязательно испортится. То, что не может испортиться, портится тоже». Применительно к нашей работе это означает, что ничего никогда не обходится и не рассасывается само собой, и ни в коем случае не следует на это рассчитывать. Любую ошибку надо пытаться исправить немедленно, вы слышите? Немедленно, чем скорее, тем лучше. Потому что каждая минута промедления чревата тем, что исправить уже ничего будет нельзя. Усвоили?
Он снова кивнул.
— Когда вы видели эту записную книжку в последний раз?
— Дома у Косаря.
— Куда вы ее положили?
— В карман куртки. А когда вы пришли, ее там уже не было.
— Куда-нибудь заходили по дороге от дома Косаря на Петровку?
— Нет.
— Куртку где-нибудь снимали?
— Только здесь, в кабинете.
— Кто-нибудь заходил в кабинет, пока меня не было?
— Заходили, конечно. Коротков, Ларцев, потом этот… красавец такой, я его фамилии не помню…
— Игорь Лесников?
— Да-да, он. Еще Коля приходил.
— Селуянов?
— Да. Еще несколько человек заходили, вас спрашивали.
— Они из нашего отдела?
— Кажется, да.
— Что значит «кажется»? Они присутствовали у Гордеева на совещаниях?
— Не помню. Я плохо лица запоминаю.
— Тренируйтесь, — Настя уже не пыталась скрыть злость. — Вы выходили из кабинета?
— Выходил, конечно, вас же очень долго не было.
— Да перестаньте вы оправдываться, лучше отвечайте на вопросы как можно точнее. Дверь запирали?
— Да… Кажется…
— Запирали или нет?
— Ну… Не всегда. Когда надолго уходил — запирал, а когда на минутку…
— Ясно. Отдайте мне ключ от кабинета. Вы — человек расхлябанный, я не могу рисковать, ожидая, пока вы возьметесь за ум. У вас есть способности, это несомненно, и вы смогли бы стать настоящим розыскником, но одних способностей недостаточно. Учитесь учиться, тогда из вас что-нибудь получится. И займитесь своим характером. Робость и трусость в сочетании с самоуверенностью — чудовищная смесь. Вы с треском вылетите из любого нормального коллектива.
Олег молча натянул куртку, вынул из кармана ключ и положил его на стол. Настя оделась, повесила на плечо необъятную спортивную сумку, с которой ходила летом и зимой, ключ, оставленный стажером, заперла в сейф.
— Не обижайтесь на меня, Олег, — сухо сказала она на прощание. — Наша работа настоящая, а не игрушечная. Может, я была излишне резка с вами, но вы это заслужили.
— Я не обижаюсь, — удрученно ответил Мещеринов…
…От телефонного звонка Настя вздрогнула. Посмотрела на часы — половина второго ночи. Неужели это они?
— Анастасия Павловна? — послышался приятный мужской голос.
— Да, я. Кто это?
— Как вы себя чувствуете? — весело поинтересовался мужчина, проигнорировав ее вопрос.
— Прекрасно. Кто вы?
— А я думаю, что вы говорите неправду, Анастасия Павловна. Вы чувствуете себя плохо. Вам страшно. Правда?
— Нет. Что вам нужно?
— Значит, правда. Так вот, Анастасия Павловна, мне пока ничего не нужно, кроме одного. Я хочу, чтобы вы подумали о том, как провели сегодняшнюю ночь.
— То есть?
— Я хочу, чтобы вы запомнили, как вам было страшно и какую незабываемую ночь вы провели в обнимку с этим страхом. Я хочу, чтобы вы поняли: сегодня вам дали попробовать только маленький глоточек, чтобы вы лишь почувствовали вкус страха. В следующий раз вы выпьете всю чашу до дна. Вы же не хотите, чтобы с вашим отчимом приключилась беда.
— При чем здесь мой отчим? Я перестаю вас понимать.
— Вы все прекрасно понимаете, Анастасия Павловна. У вашего отчима есть машина, но он человек небогатый, и на гараж у него денег не хватило. Вы знаете, что происходит с машинами, когда они всю ночь стоят без присмотра?
— Их угоняют. Вы этим меня пугаете?
— Их не только угоняют. На них совершают преступления, которые потом приписывают владельцам машины. И владельцам приходится долго отмываться, доказывая, что их не было за рулем. Хотите устроить Леониду Петровичу такое развлечение? А еще в машины, стоящие без присмотра, подкладывают взрывные устройства. Или подрезают рулевую тягу. Или делают что-нибудь эдакое с тормозными колодками. Хотите?
— Нет. Не хочу.
— И правильно, Анастасия Павловна, — добродушно засмеялся мужчина. — Не надо этого хотеть, это дурно. Я вам пока ничем не угрожаю, но если вы поведете себя неправильно, вам придется испытать страх гораздо более сильный, чем сегодня. Сегодня вы испугались за себя. Завтра вам придется бояться за других людей, в том числе, и за своих близких. Если вы этого не знаете, то я вам скажу заранее: этот страх — куда более неприятный и совершенно непереносимый. Спокойной вам ночи, Анастасия Павловна.
Настя осторожно положила трубку на рычаг, словно она могла взорваться. Все было сказано предельно ясно и четко: работай по делу Ереминой по-старому, разрабатывай версию убийства по личным мотивам, и мы тебя не тронем. Что ж, Каменская, тебе решать. Никто с тебя не спросит, если ты забросишь линию «Бризак — архив» как бесперспективную. Тебе доверяет Колобок, тебе доверяет следователь Ольшанский, тебе доверяет Андрей Чернышев, хоть и ворчит, что ты ему не все рассказываешь, но все-таки признает за тобой первенство. Морозов? Будет только счастлив, если ты от него отстанешь. Стажер? О нем и речь не идет. Будет делать, что ему скажут. Так как же, Каменская? Отступишься или попробуешь еще поцарапаться? Страшно…