— Выходит, они полностью нами управляют и мы совершенно беспомощны перед ними?
— Выходит, что так.
— Тебе о них хоть что-нибудь известно? Да сядь ты, наконец, не подпирай дверь, у нас разговор не на пять минут. И разденься заодно.
Ларцев медленно, словно нехотя, отошел от двери, снял куртку и небрежно бросил ее на пол. Настя поняла, что ноги плохо слушаются его, поэтому движения Ларцева были вялыми и неуверенными. Он посмотрел на часы.
— Мне нужно успеть на метро, пока оно не закрылось. В два часа они будут звонить.
— Ничего, — усмехнулась Настя, — позвонят сюда. Им прекрасно известно, куда ты отправился, ведь так? К тому же им гораздо приятнее будет поговорить наконец со мной, чтобы убедиться, что ты их не обманул и что тебе в самом деле удалось меня застращать. Так что тебе о них известно?
— повторила она свой вопрос, когда Володя уселся в кресло напротив нее.
— Немного. Они обращались ко мне всего два раза, по разным делам. В первый раз — больше года назад. Помнишь убийство Озера Юсупова?
Настя кивнула.
— Но оно же раскрыто. Разве нет?
— Раскрыто, — подтвердил Ларцев. — Но там был такой хитрый момент… Короче, нужно было убрать из дела показания одного из очевидцев. На доказательства виновности обвиняемого это никак не влияло, на объективную сторону состава преступления — тоже. Все равно это было убийство с особой жестокостью, что с этими показаниями, что без них. Но вот мотив убийства коренным образом менялся. Ты ведь помнишь, наверное, что в суд оно пошло как совершенное из хулиганских побуждений. А этот очевидец слышал, как убийца разговаривал с Юсуповым, и из этого разговора становилось понятным, что Юсупов был связан с одним из банков, через которые отмывались деньги, полученные от незаконного вывоза оружия и стратегического сырья из Ижевска. Юсупов смошенничал, положил в карман большую сумму, и директора банка его наказали в назидание потомкам. Вот эти показания и надо было убрать, как будто их и не было.
— Как же ты это сделал? Выкрал протокол из уголовного дела?
— Ну, зачем так грубо. Из дела протокол украсть можно, много ума не надо, а с памятью того, кто вел допрос, что прикажешь делать? А так в деле появился другой протокол, в котором тот очевидец признавался, что в момент первого допроса находился в состоянии наркотического опьянения, а в самый момент преступления ничего толком не видел и не слышал, потому что как раз перед этим «укололся» и ждал «прихода». Вот и все.
— Классная работа! — восхищенно сказала Настя. — И сколько тебе за это заплатили?
— Нисколько. Меня держат Надей, а не деньгами. Страх, Ася, куда более сильный стимулятор, чем жадность. Просто удивительно, как тебе до сих пор удалось продержаться, не испугавшись.
— А кто тебе сказал, что я не испугалась? Я даже замок в двери сменила, не говоря уж о том, что поселила здесь Чистякова.
— Говорят, ты и к телефону не подходишь?
— Стараюсь.
— Бесполезно, Ася, ты сама видишь. Пусть ты не боишься за отчима — он сам может за себя постоять. Твоя мать далеко. К тебе не так просто подобраться. Но ты же не бросишь на произвол судьбы одиннадцатилетнюю девочку, правда?
— Правда. Так что будем делать, Ларцев? У нас с тобой есть два часа, чтобы придумать, как вызволить твою дочь. Объясника мне, как это произошло.
— Вчера мы с ней были в гостях у Ольшанских. Костя долго мялся, потом сказал, что ты меня подозреваешь и переделала заново всю работу по убийству Ереминой. Я, конечно, обрадовался. Раз мои фокусы кто-то обнаружил, меня больше нельзя использовать, поэтому от меня должны отстать. В тот же вечер я им об этом сообщил. А сегодня они забрали Надю и сказали, что я должен сделать все возможное, чтобы воздействовать на тебя. Раз ты все равно меня подозреваешь, я могу действовать открыто, потому что от скрытого давления ты каким-то образом умудряешься уворачиваться.
— Каковы их требования?
— Ни ты, ни Чернышев, ни Морозов не должны и близко подходить к издательству «Космос». Как только они убедятся в твоей добросовестности, они вернут Надю домой.
— А если я пообещаю, но обману их?
— Погоди, это еще не все. Завтра утром ты вызываешь домой врача и берешь больничный. Несколько дней сидишь дома, никаких лишних контактов ни с Гордеевым, ни с Чернышевым, ни с Морозовым. Общаться можно только по телефону.
— Из этого следует, что мой телефон прослушивается?
— Да. Дальше. Ты завтра же утром звонишь Гордееву и говоришь, что твоя версия лопнула, а больше ничего ты придумать не можешь, и дело можно приостанавливать по-настоящему, а не для видимости. Звонишь отсюда, чтобы они могли проконтролировать. Потом звонишь Ольшанскому и говоришь ему то же самое. Потом Чернышеву и Морозову. Как только в «Космос» кто-нибудь сунется, об этом немедленно станет известно, и это отразится на Наде. Она у них в руках, и при малейшей тревоге… И не пытайся выйти из квартиры. Об этом тотчас же узнают. Тебе все понятно?
— Нет, не все. Во-первых, мне непонятно, как ты ухитрился вчера вечером сообщить им о разговоре с Ольшанским. У тебя есть телефон для связи?
Или они сами тебе ежедневно звонят?
— Нет у меня никакого телефона. Есть условный знак, которым я даю понять, что мне нужно войти с ними в контакт.
— Какой знак?
— Ася, не делай из меня идиота. Я хочу только одного: чтобы моя дочь была в безопасности. Для этого я должен обеспечить выполнение их требований. Я должен тебя остановить. Если я скажу тебе, как войти с ними в контакт, ты опять что-нибудь затеешь. Я должен думать в первую очередь о Наде, а не об интересах борьбы с преступностью. А ты стараешься меня перехитрить.
— Значит, не скажешь?
— Нет.
— Ладно. Еще вопрос: почему им нужны гарантии только в отношении меня? Они не боятся, что Чернышев и Морозов сами продолжат работу?
— Нет, не боятся. Ты в этом деле — главная, если ты скажешь, что работа закончена, значит, так и есть. У них других дел по горло.
— А если я скажу что-нибудь другое?
— Твой телефон прослушивается, не забывай. Одно неверное слово — и Надя…
— Ладно, поняла, — раздраженно перебила Настя. — Ты не думал о возможности спрятать ее? Отправить куда-нибудь, что ли. Или организовать ее охрану, через того же Колобка, например.
— Господи, ну почему ты не понимаешь таких простых вещей! — с отчаянием в голосе произнес Ларцев. — Надя — заложница. Меня сразу предупредили, что попытайся я хоть что-то предпринять, они меня просто-напросто уберут, и моя дочь останется сиротой и будет воспитываться в детском доме. Может, я дурак и сволочь, может, я слабак и подонок, но я хочу, чтобы моя дочь выросла здоровой и по возможности счастливой. Это что, по-твоему, преступление? Разве я не имею права этого хотеть и к этому стремиться? Это ненормально и порицается общественной моралью?
— Успокойся ты, ради Бога, — устало вздохнула Настя. — Я им все скажу, как надо.
— И сделаешь, как надо?
— И сделаю. Но ты должен отдавать себе отчет, что Колобку о тебе все известно. Он может просчитать ситуацию. В таком случае он мне не поверит и сделает по-своему.
— Откуда ему известно? Ты сказала?
— Нет, он давно знает. Поэтому и отстранил тебя от дела Ереминой. Подожди, не сбивай меня. Я хотела что-то еще спросить…
Настя зажмурилась и прижала пальцы к щекам.
— Вспомнила. Ты сказал, что я в этом деле — главная, поэтому Чернышев и Морозов послушаются меня беспрекословно. Верно?
— Верно.
— Это твое личное мнение или тебе об этом кто-то сказал?
— И то, и другое. Я тебя не один год знаю, с Морозовым знаком, а с Андреем много раз вместе работал. Могу точно определить, как у вас роли распределились.
— А кто тебе сказал?
— Они сказали, кто ж еще.
— Видно, тебя неплохо подготовили к разговору со мной, даже аргументами заранее вооружили. Только вот откуда они знали, что я в группе главная? От тебя, Ларцев?
— Нет, честное слово, не от меня. Я сам удивился, откуда они знают.
— Ну хорошо. — Она с трудом поднялась с дивана. — Пойду кофе сварю, а то голова совсем не соображает.
Ларцев тут же вскочил и шагнул к двери.
— Я пойду с тобой.
— Зачем? Я Чистякова в свои дела не впутываю, можешь не беспокоиться.
— Я пойду с тобой, — упрямо повторил Ларцев. — Или ты останешься здесь.
— Да ты в своем уме? — возмутилась Настя. — Ты что, мне не веришь?
— Не верю, — твердо сказал Ларцев, но в лицо ей посмотреть не осмелился.
— Интересно получается. Ты примчался ко мне на ночь глядя просить о помощи, а теперь выясняется, что ты мне не доверяешь.
— Ты все еще не понимаешь. — Чем дальше, тем с большим трудом он говорил. Казалось, каждое слово причиняет ему невыносимую боль. — Я не за помощью пришел. Я пришел заставить тебя сделать то, что они требуют, чтобы вернуть мою дочь. Ты поняла? Заставить, а не просить. О каком доверии ты говоришь, когда у тебя в голове только одни задачи, которые ты так любишь решать, а у меня — беспомощный напуганный ребенок, моя единственная дочь, оставшаяся без матери. Мы не союзники, Анастасия, мы с тобой — противники, хотя, видит Бог, мне больно от этого. Если ты посмеешь сделать хоть что-нибудь, что может повредить Наде, я найду способ остановить тебя. Навсегда.
С этими словами Ларцев достал пистолет и продемонстрировал Насте полностью снаряженную обойму. Настя поняла, что он уже на грани срыва, коль угрожает оружием ей, своему товарищу по работе, к тому же женщине. «Нельзя его злить, — подумала она. — Я, идиотка, разговариваю с ним как с равным, как с коллегой, как с человеком, способным здраво и логично рассуждать. А он — просто помешанный, убитый горем несчастный отец».
— Ну что ты говоришь, Володенька, подумай сам, — мягко сказала она. — Если ты меня убьешь, тебя посадят, и тогда Надя уж точно попадет в детский дом. Каково ей будет расти не только без матери, но еще и с отцом-убийцей?
Ларцев впился взглядом ей в лицо, и Насте стало не по себе.