— Вам бы надо в госпиталь лечь, — сказала она, не поднимая головы от карты, в которую записывала результаты осмотра. — У вас очень плохие сосуды. Один криз уже был, похоже, что и до второго недалеко.
— Нет, — резко и быстро ответила Настя. — В госпиталь я не хочу.
— Почему? — Врач оторвалась от карты и полезла в сумку за бланками больничных листов. — В нашем госпитале хорошо. Полежите, отдохните, вам это пойдет на пользу.
— Нет, — повторила Настя, — я не могу.
— Так не можете или не хотите? Кстати, ваш начальник Гордеев очень обеспокоен вашим здоровьем. Он просил вам передать, что не возражает, если вы ляжете в госпиталь. Вы ему нужны здоровой.
Настя молчала, зябко кутаясь в теплый халат и укрывая ноги пледом.
— Я не могу ложиться в госпиталь. В самом деле не могу. Может быть, попозже, через месяц-другой. Но сейчас — нет. А вы что, разговаривали сегодня с Гордеевым?
— Да, он мне звонил, просил отнестись к вам повнимательней, поскольку вы сообщили ему, что заболели. — Рачкова заполнила больничный лист, аккуратно сложила тонометр в футляр и внимательно посмотрела на Настю. — Гордеев волнуется за вас. Вы ничего не хотите ему передать?
— Передайте ему, что он был прав. Еще передайте, что я хотела бы сделать очень многое. Но я не могу. Я связана по рукам и ногам. Я дала слово и обязана его сдержать. Спасибо ему за заботу. И вам спасибо.
— Пожалуйста, — со вздохом ответила врач, тяжело поднимаясь из-за письменного стола. — Кстати, прелестный юноша на подоконнике этажом ниже — не ваш ли поклонник?
— Кажется, мой, — Настя скупо улыбнулась.
— Муж в курсе?
— Да, конечно, правда, он не муж.
— Это неважно. Гордееву сказать?
— Скажите.
— Ладно, скажу. Лечитесь, Анастасия Павловна, я говорю совершенно серьезно. Вы относитесь к своему здоровью просто безобразно, так нельзя. Воспользуйтесь передышкой, раз уж все равно дома сидите, попейте лекарства, отоспитесь. И ешьте как следует, у вас нездоровая худоба.
После ухода Рачковой Леша молча начал одеваться.
— Ты куда? — удивилась Настя, глядя, как он с остервенением стягивает с себя спортивный костюм и влезает в джинсы и свитер.
— Тебе лекарства выписали. Где рецепты?
— Нельзя же, Лешенька, он тебя все равно не выпустит. Слышал, что врач сказала? Сидит на лестнице, этажом ниже.
— Плевать я хотел! — взорвался Чистяков. — Ты тут помрешь у меня на руках, пока эти псы за свою кость дерутся.
Он с демонстративным грохотом открыл замок и вышел на лестницу.
— Эй, ты, бультерьер! — громко позвал он.
Раздались едва слышные шаги, с нижнего этажа, легко прыгая через ступени, поднялся смазливый белокурый паренек.
— Сходи в аптеку, — безапелляционным тоном приказал Леша. — Вот рецепты, вот деньги, сдачу вернешь.
Паренек молча взял рецепты и купюры, повернулся и легко и неслышно побежал вниз.
— И хлеба купи, черного! — крикнул Леша ему вдогонку.
— Ну зачем ты его дразнишь, — укоризненно сказала Настя, когда он вернулся в квартиру. — Мы же полностью от них зависим. Уж лучше пусть будет худой мир, чем открытая война.
Леша не ответил. Он быстро подошел к окну и стал смотреть на улицу.
— Побежал, — прокомментировал он, глядя на фигуру, удаляющуюся спортивной трусцой в сторону аптеки. — Только это не он. Стало быть, нас с тобой стерегут, как минимум, двое. Серьезная организация.
— Уж куда серьезнее, — грустно подтвердила она. — Давай я хоть обед приготовлю, что ли. Господи, угораздило же меня так вляпаться! И девчонку жалко, и Ларцева.
— А себя не жалко?
— И себя тоже жалко. Такое дело было интересное, такая задачка! Обидно до слез. И Вику Еремину жалко. Я ведь знаю, почему ее убили. Хотя, если не кривить душой, я и так была готова к тому, что мне не дадут раскопать эту историю. Только я не знала, в какой момент меня остановят и как именно они это сделают. Раньше меня вызвал бы начальник МУРа и вежливо приказал бы оставить это дело и заняться другим преступлением, которое гораздо более опасно и сложно для раскрытия и поэтому на него бросаются лучшие силы, и я должна посчитать за честь, что его сиятельство лично меня вызвал и, высоко ценя мои знания и умения, лично просит поучаствовать во всенародном празднике поимки страшного кровавого убийцы. Ну или что-нибудь в таком же роде. А Колобок тяжело вздыхал бы и советовал не брать в голову, а сам кипел бы от ярости и втихаря делал бы по-своему, но уже сам, чтобы не подставлять меня под гнев руководства. Раньше все было известно заранее: и их методы, и наша реакция. А теперь — сам черт ногу сломит, никогда не знаешь, кто и где, и в какой момент, и каким способом возьмет тебя за горло. И защиты от них нет никакой. Богатых людей стало слишком много в расчете на душу одного нищего милиционера, и за деньги они могут купить боевиков, которые будут на нас давить, даже если мы все вдруг станем поголовно честными, бескорыстными и добровольно захотим жить в малогабаритных квартирах с детьми и парализованными родителями, не имея возможности нанять для них квалифицированную сиделку. Да что говорить! Ты прав, Лешик: псы за свою кость дерутся. А молодая женщина погибла…
Просматривая список вызовов и стараясь рационально построить свой маршрут, Тамара Сергеевна Рачкова обнаружила, что один из адресов находился неподалеку от ее дома. Это было кстати. Тамара Сергеевна решила навестить больного, а потом заскочить домой выпить чаю и заодно позвонить Гордееву. Жила Тамара Сергеевна очень далеко от поликлиники, в те дни, когда она работала с 8 утра, вставать приходилось ни свет ни заря, и к 11 часам она обычно испытывала нестерпимый голод.
Войдя в свою квартиру, она сразу услышала доносившиеся из гостиной голоса. «Опять филателисты», — поняла Рачкова. Муж ее недавно вышел на пенсию и с головой погрузился в свое хобби, занимаясь бесконечными обменами, покупками, продажами, выставками, конференциями, специальной литературой и даже лекциями. В доме постоянно были визитеры, а телефонные звонки раздавались так часто, что ни дети Рачковых, ни друзья и коллеги самой Тамары Сергеевны, случалось, не могли дозвониться им по несколько дней. Кончилось все тем, что при помощи связей и подарков в квартире появился второй телефон с другим номером, специально для филателистов, и жизнь вошла в нормальную колею.
Тамара Сергеевна тихонько, насколько это вообще было возможно при ее комплекции, прошла на кухню, зажгла газ под чайником и подсела к телефону.
— Плохи дела у вашей Каменской, — вполголоса сообщила она Гордееву.
— Что с ней? — всполошился Колобок.
— Во-первых, она действительно больна. Я совершенно серьезно порекомендовала ей лечь в госпиталь, для этого есть все основания.
— И что она ответила?
— Отказалась наотрез.
— Мотивы?
— Ее стерегут, причем совершенно открыто, не стесняясь. Это, во вторых. А в-третьих, она просила вам сказать, что вы были правы. Она хотела бы сделать очень многое, но не может, потому что дала слово и обязана его сдержать.
— Кому она дала слово?
— Виктор Алексеевич, я передала вам все дословно. Больше она ничего не сказала.
— Тамара Сергеевна, у вас сложилось какое-нибудь личное впечатление о ситуации?
— Ну… Более или менее. Каменская подавлена, удручена, она знает о том, что ее стерегут. По-видимому, отказ от госпитализации продиктован тем, что ей запретили выходить из дома под угрозой причинения неприятностей кому-то из близких.
— Она одна в квартире?
— С ней какой-то рыжий лохматый мужчина.
— Я его знаю, это муж.
— Это не муж, — возразила Рачкова, привыкшая называть вещи своими именами.
— Ну, неважно, — уклонился от уточнений Гордеев. — Пусть будет друг.
А кто сторож?
— Юноша с лицом херувима. Сидит на подоконнике, на лестничной клетке между этажами.
— А других не заметили?
— Честно признаться, не смотрела специально. Я и этого-то увидела только потому, что он поднялся по лестнице и посмотрел, кто звонит в дверь к Каменской.
— Нахально, однако, — заметил Виктор Алексеевич.
— Я же говорю вам, он не скрывается. По-моему, на нее пытаются таким способом оказать давление.
— Вполне возможно, — задумчиво согласился полковник. — Спасибо вам, Тамара Сергеевна. Вы даже не представляете, как много вы для меня сделали.
— Почему же, представляю, — улыбнулась в трубку Рачкова.
Закончив разговор, она повернулась, чтобы выключить закипевший чайник, и заметила входящего в кухню мужа.
— А я и не слышал, как ты пришла, мамочка, — сказал он, подходя и целуя жену в седую макушку.
— Ну еще бы, у тебя опять сборище марочных фанатов.
Квартиру обворуют — и то не услышишь, такой у вас гвалт стоит.
— Неправда, мамочка, — обиделся муж, — никакого особого гвалта не было. Ты насовсем вернулась?
— Нет, чаю выпью и побегу. Сегодня много вызовов, началась очередная эпидемия гриппа.
— Неужто так прямо все гриппом заболели? — усомнился супруг, признававший только два диагноза — инфаркт и инсульт, и считавший все остальные заболевания формой отлынивания от служебных обязанностей. — Небось среди твоих больных — половина симулянтов. В такую мерзкую погоду не хотят на работу ходить, вот и гоняют тебя, старушку, почем зря.
Тамара Сергеевна молча пожала плечами, сделала большой глоток обжигающе горячего чая и откусила толстый кусок сдобной булки, обильно смазанной сливочным маслом, да вдобавок с внушительным слоем апельсинового джема. Она всегда была любительницей мучного и сладкого.
— Как твоя поясница? — спросила она.
— Ноет потихоньку, но уже гораздо лучше.
— Опять побежишь сегодня на свое филателистическое сборище?
— Мамочка, относись, пожалуйста, с уважением к моему невинному хобби, — с улыбкой сказал муж Тамары Сергеевны. — Это достойное и интеллигентное занятие. Ты же не хочешь, чтобы я опустился, начал пить и целыми днями забивал «козла» во дворе?