Разговор занял добрых четверть часа, но многое прояснил для Гордеева.
— Если вы не ошиблись и Ларцев действительно обрадовался, когда вы его ткнули носом в подделку протоколов, то это может означать только одно: он тяготится той ролью, которую играет под диктовку преступников, и полагает, что теперь, когда его фокусы раскрылись, его оставят в покое, потому что использовать его и дальше уже рискованно. У него появились свободные деньги?
— Откуда?
— Оттуда. Не бесплатно же он на них работает? Константин Михайлович, вы знаете Володю давно, скажите мне, что-нибудь изменилось в его жизни в последние месяцы? Крупные покупки, траты какие-нибудь, ну, я не знаю…
— И я не знаю. Хочу надеяться, что знал бы, если бы что-либо подобное случилось. Еще вчера я вам с уверенностью сказал бы, но сегодня я уже ни за что ручаться не могу, — глухо произнес Ольшанский.
— Вы простите меня, я знаю, что вы очень дружны с Ларцевым, — виновато сказал Гордеев. — Мне не нужно было затевать этот разговор, все это одинаково тяжело и вам, и мне. Но ведь есть еще Анастасия, которой чем-то угрожают, я не хочу причинить ей вред, поэтому я должен знать как можно больше, чтобы понимать, что я могу сделать, а чего не могу. Простите меня, — повторил он, с трудом поднимаясь из-за стола.
«Как же сильно я сдал, — подумал полковник, негнущимися пальцами застегивая пуговицы на тяжелом, не просохшем от мокрого снега пальто. — Вялость какая-то, рука немеет, встал со стула — и голова кружится. Мне же всего пятьдесят четыре, а я за два месяца превратился в развалину. Ах, Ларцев, Ларцев, ну зачем ты это сделал? Почему сразу не пришел ко мне? Чем же они тебя так скрутили?»
Борясь с головокружением, он спускался по лестнице, крепко ухватившись за перила и внимательно глядя под ноги. И в этот момент понял, чем же «они» держат Володю Ларцева. И понял, что тем же самым они связали руки и Насте. Так быстро, как позволяло здоровье, он добрался до сержанта, несшего вахту у входа в городскую прокуратуру, и, не спрашивая разрешения, пододвинул к себе телефонный аппарат.
— Паша? Где Ларцев?
— В тюрьме, у него сегодня два допроса.
— Найди его, Паша, кровь из носу, найди немедленно.
— Ты где ходишь, между прочим? — язвительно спросил Жерехов. — Обещал быть через полчаса. Не забыл, что тебя Морозов дожидается?
— Забыл. Я уже выхожу, на крыльце стою. Он у тебя в кабинете?
— Пошел сигарет купить.
— Ты извинись за меня, Пашенька, пусть еще немного подождет. Я, честное слово, уже иду.
Путь от прокуратуры до Петровки был недолгим, а полковник Гордеев очень старался идти побыстрее. Но он все равно опоздал.
Глава четырнадцатая
Настя сняла халат и надела джинсы и строгий черный свитер.
— Ты чего? — удивился Леша. — Ждешь кого-нибудь?
— С мыслями собираюсь, — коротко ответила она и ушла в ванную.
В ванной она долго и тщательно расчесывала волосы, потом собрала их в тугой узел на затылке и закрепила шпильками. Внимательно всматриваясь в свое отражение, достала из висящего на стене зеркального шкафчика несколько коробочек с гримом.
«Я злая, жесткая, суровая, наглая, уверенная в себе, холодная, расчетливая стерва», — повторяла она, прикасаясь к лицу едва заметными движениями широких и тонких кисточек. Работа была кропотливая и сложная, и к тому времени, когда лицо было «сделано», произносимые заклинания возымели эффект. Теперь из зеркала на Настю глядела строгая, холодная женщина, глаза которой не знали слез, сердце — жалости, а ум — сомнений.
Она еще немного постояла в ванной, потом осторожно прошла в комнату, стараясь, чтобы Леша не увидел ее лица, и встала перед большим, в полный рост, зеркалом. Плечи расправить, спина прямая, подбородок вздернут, все тело — как натянутая струна. Она закрыла глаза, стараясь отключиться от зрительного образа и привести себя в соответствующее душевное состояние. «Люди — грязь, и во имя собственного благополучия ими можно пренебречь. Я не хочу, чтобы обезумевший от горя Ларцев застрелил меня и Чистякова, поэтому я готова предать всех и вся, лишь бы остаться в живых. Мне наплевать на его дочку, но я понимаю, что если с ней что-нибудь случится, мне не жить. Я спасаю себя. И дело я имею только с самым главным, а все эти ларцевы, гордеевы, ольшанские и прочие — такая же шушера, как и те пацаны, которые стерегут меня на лестнице и в подъезде. Шавки, которыми можно пренебречь во имя спасения собственной жизни…»
— Что с тобой? — ошарашенно спросил Леша, увидя свою подругу.
— А что?
— От тебя веет холодом, как из морозильной камеры. И лицо какое-то…
— Какое? — Она не могла позволить себе улыбнуться, чтобы не вывалиться из с трудом созданного настроения.
— Чужое. Вроде твое, а в то же время вроде это и не ты. Снежная королева.
— Так надо. Ладно, я пошла. Сиди тихо, не вмешивайся.
Она уверенно открыла дверь и встала на пороге, не сделав ни одного шага на лестничную площадку. Мгновенно снизу послышался тихий шум шагов, в пролете показалась голова симпатичного блондина с ясными глазами и пухлыми губами. Ангельское личико Настю не обмануло, она сразу заметила и оценила мягкость и гибкость походки, налитую мускулатуру, настороженно напряженную шею. «Десантник», — определила она и вполголоса сказала:
— Подойди ближе.
— Зачем? — так же тихо спросил блондин, но с места не двинулся.
— Я сказала — подойди.
Металла в голосе было достаточно, чтобы охранник послушался. Он поднялся на несколько ступеней, после чего вытащил пистолет и сделал еще два шага.
— Скажи, чтобы мне позвонили, — так же холодно произнесла Настя.
— Кому сказать? — оторопел блондин.
— Не моя забота. Мне нужен Дьяков. Пусть его пришлют.
— Зачем?
— А это не твоя забота. Ты — «шестерка» дешевая, тебе только меня охранять и доверили. Пусть мне позвонят, объясню, зачем нужен Дьяков. Жду десять минут.
Она отступила назад в прихожую и закрыла дверь. Не слишком резко, чтобы движения не казались нервными. Но и не слишком медленно.
— Ася, что происходит? — требовательно спросил Чистяков, преграждая ей дорогу.
— Помолчи, — процедила она сквозь зубы, отстраняя Лешу, и пройдя в комнату, встала у окна.
— Ася!
— Я прошу тебя, не мешай мне. Мне очень трудно сосредоточиться, ты меня сбиваешь, — холодно произнесла она.
Леша ушел в кухню, хлопнув дверью. «Стерва, — подумала Настя, — какая же ты стерва. Но, может, это и к лучшему. Примадонна из провинциального театра. Держись, подруга, извиняться будешь потом. Две минуты прошло, осталось восемь. Мальчонка, который бегал в аптеку, побежал куда-то за угол. Наверное, в автомат, звонить. А может, у него там машина стоит радиофицированная. Проверим, угадала ли я. Наружники, которые отслеживали того человека, который проверял меня в поликлинике, сказали, что он звонил в строго условленное время, но ни с кем не разговаривал. Какая-то хитрая система передачи информации, без личного контакта. Интересно, как эта система сейчас сработает? Если я не права, в течение десяти минут мне позвонят. А что будет, если я права? Забудь о девочке, забудь о Ларцеве, забудь обо всем, ты решаешь задачку, просто математическую задачку, соберись, не волнуйся, ты спасаешь свою жизнь, люди — грязь, они не стоят твоих волнений, думай только о себе. Нет таких слов, как „справедливость“, „правосудие“, „возмездие“, „преступление“, ты забыла эти слова, ты их никогда не знала. Есть ты, есть Чистяков. И есть жизнь. Просто жизнь. Форма существования белка. Четыре минуты. Ты будешь делать все, чтобы угодить им, чего бы тебе это ни стоило. Ты трезво мыслящая женщина и отчетливо понимаешь, что с ними тебе не справиться и поэтому не надо с ними воевать. Их много, а ты одна. Никто тебя не осудит, никто не посмеет тебя осудить. Пять минут…»
Она не отрывала взгляда от окна. Мокрая хлюпающая грязь на тротуарах, мокрая темная одежда на прохожих, грязные брызги из-под колес проезжающих машин. Неужели всего десять дней назад было яркое средиземноморское солнце, белокаменные дворцы, вечнозеленые деревья, синяя вода фонтанов, веселая мама и влюбленный в нее профессор Кюн, неужели всего десять дней прошло с тех пор, как она впервые за много лет почувствовала себя свободной и счастливой?
Кажется, что этого не было вообще. Никогда. Ее жизнь всегда — в холоде, грязи, страхе и боли. Даже если это лето. Даже если не болит спина. Все равно ее жизнь — холод, грязь, страх и боль. Семь минут. Мальчонка бежит обратно. Быстро бегает, сучонок…
Звонок в дверь раздался, когда до истечения назначенного Настей срока оставалась минута. Она щелкнула замком и царственно возникла на пороге. Блондин-десантник вполне грамотно стоял в нескольких шагах от двери: будь у обитателей квартиры нехорошее намерение схватить охранника и рывком втащить внутрь, им это никак не удалось бы.
Настя стояла молча, источая волны надменности и холодного презрения. В глазах не должно быть вопроса, она уверена в себе и прекрасно владеет ситуацией.
— Меня просили перед вами извиниться, — ровным негромким голосом сказал блондин. — Ваша просьба будет выполнена через двадцать минут.
— Ты что-то напутал, малыш, — ответила она с ледяным высокомерием. — Это была не просьба, а требование.
Она демонстративно взглянула на часы.
— Но ты хорошо несешь службу, в десять минут уложился. Пойди возьми на полке пирожок, заслужил.
Шаг назад, мягкий щелчок дверного замка.
Она прислонилась лбом к косяку, не в силах двигаться. Сволочи, они будут держать ее в тонусе еще двадцать минут. Она не выдержит. Двадцать минут ожидания, а потом надо будет провести разговор. Разговор этот будет коротким, подолгу они не рискуют беседовать, и она должна успеть выложиться за эти минуты так, чтобы они поняли: она на все согласна, она хочет сделать так, как лучше для них. Они должны ей поверить. Другого шанса не будет. А они не поверят ей, если она будет оставаться милой интеллигентной девочкой, потому что милая интеллигентная девочка с хорошим гуманитарным образованием никогда не пойдет на сделку с преступниками. Сделать это может хладнокровная, расчетливая и совершенно бессовестная дрянь, каковой она, Настя, и должна стать.