Однако подобная тактика приводит к совершенно обратным результатам, которым почему-то удивляются в Киеве. «Народ, который по-прежнему, несмотря на страшный опыт многомесячных бомбежек и террора, принимает участие в фейковых актах волеизъявления, проголосовал “за мир”, “за жизнь” и “за восстановление Донбасса”», – пишет журналистка Катерина Сергацкова, которая, похоже, искренне не понимает, что именно этот действительно страшный опыт и определяет выбор жителей региона. Они хотят мира и не собираются подчиняться тем, кто открыто ведет против них войну на уничтожение. Сергацкова признает, что беженцы активно возвращаются из Украины в столицу Донбасса и другие города региона: «Сейчас Донецк выглядит почти таким же оживленным, как в начале лета, когда после начала АТО в аэропорту люди только начали покидать город. Постепенно открываются кинотеатры, дома культуры и музеи, предприниматели возобновляют работу офисов, а кафе наполняются посетителями, несмотря на гостей с автоматами». Вопреки активизации обстрелов город пытается жить нормальной жизнью, и, несмотря на множество закрытых учреждений и магазинов, в центре города о войне напоминает только далекая канонада. Больше того, несмотря на постоянный военный стресс, здесь нет атмосферы шизофренической коллективной истерии, которая давно стала обычной для расположенного в сотнях километров от фронта Киева, где иногда кажется, что артиллерия обстреливает не далекий Донецк, а Троещину или Оболонь. Заборы Донецка не перекрашивают в цвета республиканского флага, его жители не декламируют хором патриотические кричалки, в маршрутках звучит украинское радио, вывески на украинском языке не вандализируются фанатиками, а памятник Шевченко в целости стоит посреди города.
Здесь даже осталось место для юмора. «Киев бомбит нас за то, что мы вместо котлет по-киевски котлеты по-донбасски едим», – пишут на форумах местные жители. И эта простоватая шутка на тему местной кулинарии прекрасно передает бессмысленность перемалывающей людей на фарш гражданской войны, заставляя вспомнить о свифтовской войне тупоконечников против остроконечников.
Украинские обыватели давно привыкли к обстрелам шахтерских городов, которые, как правило, не вызывают у них ничего, кроме равнодушия и кровожадного злорадства. Но именно потому сейчас крайне важно предавать широкой огласке каждый эпизод подобных убийств. В знаменитом антифашистском фильме «Касабланка», который вышел на экраны в 1942 году, есть сцена, где герои прислушиваются к артиллерийской стрельбе наступающих на Париж нацистов. «Это пушка стреляла? Или это так стучит мое сердце?» – спрашивает героиня Ингрид Бергман. Можно иметь разные политические взгляды, можно находиться по разные стороны разделившего страну фронта, но если гибель жителей Донецка не заставляет учащенно биться наши сердца, это значит, что война убила не только их, но и нас.
Ноябрь 2014 г.
Человек и война
Это было летом, до начала сражения за Луганск, в расположенном севернее города поселке Металлист, где потом шли жестокие бои. В начале июня, когда ополченцы ждали штурма, а в черте поселка разорвались первые снаряды, к блокпосту на выезде в сторону Счастья подъехал «москвич». За его рулем сидел человек по имени Николай.
Местные ополченцы знали его давно. Раньше Николай жил в Луганске, потом устроился электриком на областной опытной сельхозстанции и перебрался в поселок. После несчастного случая, повредив ногу, ушел на пенсию по инвалидности. И с тех пор, по его словам, «сидел в огороде и читал книги».
– Джека Лондона очень люблю, – уточнил он потом, отвечая на мой вопрос. – И Богомолова – «В августе 44-го». Белорусы фильм хороший по этой книжке сняли.
Ополченцы остановили машину. Они были озадачены. На север тогда не ехал никто. Еще не привыкшие к обстрелам жители поселка сидели по погребам или уезжали в обратную сторону, на Луганск. Сам Николай вроде бы не интересовался политикой. Он не ездил в город на митинги, не пошел в ополчение. А его – инвалида, никто туда и не звал.
– Ты куда, Коля? – спросил у него ополченец на блокпосту. – Там же «Правый сектор», они сюда идут. Обстрел был.
– А я к ним поеду. Поговорю с ними нормально, попрошу, чтобы не стреляли. Скажу, что тут люди живут, что война не нужна, – отвечал ему Николай.
– Нет, я не самоубийца, не идиот, – комментировал он мне собственные слова. – Мы, электрики, если надо, током себя убиваем. Просто тогда война только начиналась. И никто бы не поверил, до чего потом дело дойдет.
Его долго не хотели пропускать. Отговаривали, материли и называли психом, грозили отобрать машину.
– Больше часа просился, чтобы дали проехать. «Я, – говорю им, – знаю, кто там впереди. Я же видел по телевизору и Одессу, и все остальное. Понимаю, могут пристрелить. Но захотелось попробовать. Жены-детей у меня нет, не жалко». Лаялись со мной ополченцы, а потом плюнули – не до меня было. Пустили, и я себе не спеша поехал. Долго ехал – я-то думал, этот «Правый сектор» где-то совсем рядом стоит.
Его остановили нацгвардейцы. Увидев старый «космич», который медленно приближался к ним по пустой дороге, они дали перед ним очередь. Несколько пуль попало в машину. Когда Николай притормозил, к ней осторожно приблизились вооруженные люди, наставив на него автоматы. Они вытащили его, придавили к асфальту и стали осматривать автомобиль.
– Бьют меня ногами и кричат: «Где бомба, где бомба? Где мину спрятал?». До меня только потом дошло – они думали, что там взрывчатка, а я камикадзе такой местный. А тогда я вообще ничего не соображал, мычал что-то, – смеясь, вспоминает Николай.
– Потом, когда машину обыскали, стали меня на обочине допрашивать – кто я такой и куда еду. Дуло к голове приставили. Я им все пояснил: «Живу я здесь недалеко, поселок Металлист, адрес такой-то. Поехал к вам по своему желанию, поговорить хочу, чтобы артиллерия не стреляла. Там же, в поселке, люди, женщины, дети. Как же можно?».
– Думаю, они меня за шпиона приняли. Стали опять бить – сказали, что я ополченец, спрашивали позывной, подразделение. А я им свою ногу хромую показываю. Инвалидное мое удостоверение и паспорт они сразу при обыске нашли. Потом потребовали рассказать, где в поселке стоят ополченцы, сколько их там, что и где. Я им честно говорю, что не знаю – а они опять меня сапогами.
– Все время повторял, что не обижаюсь на них, – сказал Николай, когда я спросил, почему его не убили. – Просил меня выслушать. В конце концов, дали мне говорить – ну, я им опять и повторил все: «Не надо в нас стрелять, не делайте здесь войну. Полвека без нее жили. Пусть политики там сядут, договорятся. Ваш Петр нам не царь, в Луганске народ против майдана настроен. Не будете же из пушек по городу лупить?».
Они слушают-слушают, а потом один спрашивает: «Ты что, штунда?».
– Нет, – говорю, – я вообще не очень-то верующий.
Николая кинули на обочину и стали решать, что с ним делать, совещаясь с кем-то по рации. Его охраняли двое солдат. Время тянулось, и они сами начали разговор.
– Эти уже спокойно со мной общались. Один мужик моего возраста, другой моложе. Спрашивали, есть ли семья, про работу, про машину – когда купил, какой у нее пробег? Я им все рассказал, а потом сам спросил, откуда они. Один мне ничего не ответил, другой неопределенно сказал: «Я с Украины». Младший стал рассказывать, что они, мол, тоже войны не хотят, что война идет из-за Януковича и «сепаров». «Надо навести тут порядок, и будет мир», – говорит. В общем, все то же, что я по телевизору слышал. Я ему отвечал – «так пришли бы сюда без автоматов, посмотрели, какие тут “сепары”, поговорили с нами. Тогда и не стрелял бы никто». Надо было еще про майдан им сказать, но тяжело было, болело все очень.
Николаю вернули документы и отпустили, запретив возвращаться назад по дороге. В обстрелянной машине был перебит провод, и она так осталась стоять на обочине. Через поля, окольными путями, он долго добирался до поселка, который снова обстреливали. Там его подобрали и отвезли в луганскую больницу. Своего дома, огорода и книг он больше не видел – когда его выписали, за Металлист уже шли бои. Началось окружение Луганска, в городе шла перестрелка – и, выйдя из больницы, Николай поехал с беженцами к родне в Макеевку.
Я познакомился с Николаем в Донецке, где грохотали взрывы. Один луганчанин, его земляк, рассказал историю о чудаке, который пытался остановить войну. Несколько месяцев бессмысленного конфликта принесли Донбассу огромные жертвы и разрушения. Тот голос разума и здравого смысла, который толкнул этого человека навстречу возможной смерти, чтобы предотвратить гибель других, заглох в звуках канонады. Пообщавшись с ним, я убедился, что эти безумные, на первый взгляд, действия были отчаянной реакцией на творящееся вокруг безумие войны. Жаль, что у нас принято считать «нормальными людьми» тех, кто буднично стреляет по городам, или, по приказу политиков, покорно идет убивать сограждан.
Думая о Николае, я вспомнил графику начала двадцатых годов из антивоенного журнала «Clarte» – Дьюла Зильцер, «Человек и Война». Одинокий маленький человек стоит на вспаханном поле, перед нависшим над ним чудищем Войны – а вокруг кружатся вороны.
Силы в таком бою слишком неравны. С войной не справиться в одиночку. Мы должны пытаться остановить ее вместе.
Декабрь 2014 г.
Не все равны перед смертью
На днях в сети появилась электронная база с фотографиями документов погибших украинских военнослужащих – паспорта, военные билеты, водительские удостоверения, личные дела, кредитные карты. Иногда обгоревшие, иногда совершенно целые – как будто с их владельцами ничего не случилось. Их нашли на мертвых телах людей в разных частях Донбасса – под Сауровкой и Иловайском, возле Донецка, Луганска и Горловки. Документы были опубликованы по предложению поисковых групп – для того, чтобы родные убитых, которые в большинстве до сих пор официально числятся пропавшими без вести и не входят в статистику потерь украинской армии, наконец узнали об их судьбе. База данных будет пополняться, поскольку еще далеко не все документы погибших солдат собраны и отсканированы для публикации.