И вообще, что мы судим Петра! Есть провозглашённый самим горсоветом принцип: убираются названия послереволюционные. Если этот принцип нарушен, если власть считает себя вправе перекраивать карту так же произвольно, как и прежде — значит, она ничуть не лучше, чем прежде. Значит, как и прежде, считает себя вправе распоряжаться нашими судьбами по своему произволу. Во имя новой идеи, столь же губительной, как и прежняя.
Вряд ли идеей этой заражены все депутаты, голосующие за новые переименования. Но если не возражают — то готовы за неё отвечать.
А перспективы у идеи богатые. Ведь есть в Одессе имя, почти столь же ненавистное нацистам, как и имя Петра. Ибо куда более великое.
Поборник империи как зла куда меньшего, нежели национальные распри. Оптимист, верующий в силу прогресса, давно обессмыслившего любые упования на рай в независимом шалаше. Создатель современного русского литературного языка — символа той культуры, от которой нас ныне стремительно изолируют. Александр Сергеевич Пушкин.
И если нынешним хозяевам нашей жизни удастся продолжить переписывание истории, долго ли ждать появления улицы Итальянской?
Итальянской называлась улица, где Пушкин во время пребывания в Одессе снимал квартиру. По тем временам — небольшую: 6 комнат пристойного размера да каморки. Учитывая, что в квартире жили крепостные и наёмные слуги, а время от времени надо было принимать гостей — немного. Теперь там — музей (где отмечены и остальные места проживания поэта: в Одессе он бывал дважды — и каждый раз в нескольких квартирах и гостиничных номерах).
При жизни Пушкина улица ещё состояла из нескольких разрозненных фрагментов: Одессу начинали застраивать по изначальному плану с нескольких точек одновременно, и зоны застройки сомкнулись далеко не сразу. Итальянской её назвали только в 1827-м. В Пушкинскую переименовали в 1880-м. При введении единой нумерации зданий дом с пушкинской квартирой получил № 13. Крайне суеверный поэт скорее всего был бы этим очень недоволен.
Переименование улиц и прочих исторически значимых объектов мне и сегодня, как тогда, представляется нелепой имитацией бурной деятельности.
Через пару месяцев после написания этой заметки я перебрался в Москву и с 1995.09.06 постоянно работаю там. Естественно, я погрузился в местные задачи, так что одесская текучка уже не отвлекала. Зато появилась возможность взглянуть на украинскую проблематику с обобщающих высот. И, в частности, рассмотреть предысторию формирования всей нашей страны.
Русь из варяг в греки
Примерно в те же времена, когда в далёкой Палестине проповедовал новое учение сын плотника из Назарета Иисус Иосифович Давыдов, по Европе катилась очередная волна великого переселения народов. На сей раз — германская. Началась она за пару сотен лет до рождения нового учителя и кончилась через пару сотен лет после.
Последствия этой волны столь велики и многообразны, что одно их перечисление занимает немалые тома. Но нас, живущих в Восточной Европе, более всего касается одно из них: после прохождения германцев центр Восточной Европы — нынешняя Среднерусская возвышенность — оказался практически пуст. Все, кто здесь жил, влились в потоки переселенцев.
На освободившиеся просторы, естественно, рванулись соседи. Принадлежали они, как и германцы, к индоевропейской семье языков. С севера шли балты (из них до наших дней дошли почти без изменений латыши и литовцы). С юга — иранцы (скифы — ныне из тех племён сохранились только осетины).
Встречи племён, вопреки тогдашнему обычаю, чаще всего не заканчивались столкновениями: на свободных просторах делить было нечего. Новые поселенцы оседали по соседству, смешивались, роднились…
И всего за пару сотен лет (необычайно скоро по историческим меркам) сформировалась новая группа племён и языков — славянская. Точнее, словянская: сами себя они, как многие в ту пору, называли говорящими в противовес немцам — немым, то есть говорящим непонятно. Лишь в XVII веке, когда эта терминология стала уже непонятна, составитель первого русского словаря Памва Берынды по совету филолога Лаврентия Тустановича (более известного как Зизаний: от зиза — монаший капюшон) заменил «словянин» (от «слово») на «славянин» (от «слава»). В других славянских (словянских) языках сохранилось старое написание.
Поскольку новые народы и наречия формировались на общей основе, они оказались столь близки, как если бы произошли от единого предка. На самом же деле Восточная Европа в IV–V веках представляла собой лоскутное одеяло из тысяч мельчайших племён, занимавших иной раз всего по одному-два посёлка.
Европа тогда переживала эпоху, когда реальную власть давала только сила. В наши дни такие порядки именуются «рэкет»; тогда — «феодализм».
Всякий рэкетир знает: с тех, кто живёт и работает на своей территории, много не возьмёшь — иначе некого будет стричь завтра. Разве что государственные налоговые службы забывают об этом: им важнее отчитаться сегодня. Зато проезжего можно раздеть до нитки — всё равно завтрашние деньги он заплатит другому рэкетиру.
Феодальная Европа была адом для купцов: поборы с них брали на каждой границе, а между границами и сотни вёрст не было. За время пути цена товара вырастала в несколько раз — и почти вся эта прибыль шла в карман не самого купца, в награду за бесчисленные превратности и тяготы пути, а в подвалы феодальных замков, хозяева которых к самой торговле отношения не просто не имели, а и стыдились иметь.
Как раз к моменту, когда на востоке Европы завершалось формирование славянской общности, на юго-западе Рим пал под ударами последних переселившихся германцев. Роль главного политического и торгового центра Европы перешла к восточной столице империи. И купцы Византии, естественно, развили новый торговый путь, поближе к себе. Тем более что рэкетиры Восточной Европы были послабее западных — им хватало внутренних разборок.
Но ещё лет через сто Янтарный путь стал ничуть не дешевле для купцов, чем любая другая торговая магистраль: славянские рэкетиры тоже поняли, что проезжих грабить комфортнее и выгоднее, чем своих. И константинопольские купцы, шедшие из варяг в греки, столкнулись с непредвиденными и неприемлемыми убытками.
Проблема касалась всего государства. Мощь державы опиралась на крупнейшую армию. А для её найма требовались соответствующие деньги. Взять их государству неоткуда, кроме налогов. А налоги легче брать с богатых. Вместо беготни за каждым бедняцким грошом государство предоставляет своим богачам придумывать способы компенсации за бедняцкий счёт всего изъятого.
Из всех богатых лучше облагать купцов.
Во-первых, всё их состояние — в деньгах и товарах, а не в землях и замках, которые налоговые инспекторы должны ещё превращать в деньги. Во-вторых, немалую часть своих доходов купцы черпают за рубежом — так что их налогообложение почти так же приятно государству, как и выигранная война.
И когда купцы столкнулись на Янтарном пути с рэкетом, Восточная Римская империя направила всю свою мощь на расчистку пути.
В прежние, великоримские, времена дикие земли на торговых путях просто завоёвывались и силой принуждались к миру (Pax Romana — римский мир). Но в V–VII веках Восточной империи явно не хватило бы сил на завоевание всей нынешней Европейской России и Украины. По крайней мере судя по тому, что Византия, несмотря на многолетние войны, так и не смогла воспрепятствовать формированию на севере своих владений независимой Болгарии.
Пришлось искать приёмы не столь эффектные, но более эффективные. И нашли — не зря греки всегда славились хитроумием.
Если платить приходится каждому встречному пахану — надо сократить число встреч. Если не удаётся сократить до нуля — то хотя бы до единицы. Всей своей торговой и политической мощью Византия способствовала формированию вдоль Янтарного пути единого государства.
Место столицы этого государства тоже определилось естественным, экономическим путём. Там, где Янтарный путь пересекался с северной веткой Шёлкового, можно было грабить купцов на обеих главных торговых магистралях тогдашней Евразии. Поэтому богатейшим из паханов оказался киевский. Ему и помогли подмять прочих.
Правда, княжеский престол (высокое кресло), а с ним и термин «столица», появился на пару веков позже. Поэтому Киев называли по-гречески — метрополис. В дословном переводе на русский — мать-город. И никого не смущало, что «мать городов русских» куда моложе доброй половины своих тогдашних сыновей.
За пару веков новое государство выросло на славу. Главное — невероятно по тем временам единое. Не удивительно — единство это скреплялось деньгами с единого Янтарного пути.
А чтобы единство хранить и крепить, организовали «княжью лестницу».
Все княжества Руси были выстроены по ранжиру с учётом простора, многолюдства, богатства и множества иных важных для любого властителя особенностей. Конечно, порядок княжеств в лестнице регулярно пересматривали — кто процветал, кто хирел, кто делился, кто сливался… Но в любой момент все знали, какое княжество сегодня лучше, какое хуже.
И если какое-то из княжеств освобождалось, в него немедленно переходил князь, стоящий на ступеньку ниже. На его место, в свою очередь, поднимался следующий — и так далее. Нижнюю ступень занимал старший из безработных в данный момент претендентов. Таким образом каждый князь был заинтересован в процветании всех более могущественных собратьев — ведь в любой момент он мог оказаться на месте кого-то из них.
Княжья лестница была системой невероятно по тому времени сложной и прогрессивной. Так что её строительство заняло несколько веков и завершилось уже в эпоху Рюриковичей. Благо эпоха эта тем и характерна, что все тогдашние князья были родственниками и вопросы переселения решали по-семейному.
Конечно, и между родственниками раздоров хватает. Но до крупномасштабных междоусобных войн дело доходило редко. Разрушишь в междоусобице какой-нибудь город — а через пару лет в него же по лестнице и попадёшь. Как тебя встретят? А главное, как — и как скоро — проводят?