У немцев, в отличие от их союзников в Вене, не было сколько-нибудь значительных внутренних проблем, проистекающих из предложенного договора с Украиной, но имелись некоторые вопросы, которые следовало разрешить до принятия окончательного решения. Было очевидно, что договор с Украиной повлияет на обстановку в восточных территориях весьма значительно. Этот договор в наибольшей степени затрагивал интересы России, Польши и Румынии. Следовательно, возникла необходимость изучить обстановку с политической и военной точек зрения. Возникла также необходимость получить гарантии того, что австрийцы не предпримут действий, которые выдадут их отчаянное положение еще больше, и побудят украинцев ужесточить свои требования. Поэтому Розенберг настаивал, чтобы МИД порекомендовал Вене не посылать в это время продовольственную комиссию в Киев. Он опасался, что украинцы истолкуют это как дополнительное свидетельство острой зависимости центральных держав от продовольственных поставок и станут «даже более неразумными, чем были до этого».
23 января состоялась новая встреча маршала Гинденбурга и генерала Людендорфа с канцлером Хертлингом в целях оценки «остполитик» рейха. На встрече договорились об аннексии части польской территории Пруссией. Договоренность представляла собой компромисс между программой-минимум Гофмана и программой-максимум Людендорфа. Уместно отметить, что перспектива заключения сепаратного договора с Украиной давала возможность генералам занять «менее радикальную» позицию в отношении Польши. Уже 7 января фельдмаршал Гинденбург в письме к кайзеру выразил надежду, что новый украинский фактор сможет минимизировать «польскую угрозу». Что касается общей проблемы восточных территорий, то канцлер и генералы сошлись на следующей формуле: «Добиться ясности в отношении восточных территорий как можно скорее. С военной точки зрения желательно скорое заключение мира с Россией, так чтобы иметь в своем распоряжении все находящиеся там войска. В случае срыва переговоров с Россией следует искать скорейшего урегулирования отношений с Украиной».
Вслед за встречей 23 января имперский канцлер смог заявить в рейхстаге, что переговоры с украинской стороной дают хорошие результаты и что с ними будет заключен взаимовыгодный договор, как только остающиеся разногласия будут устранены. Но договор с Украиной все еще нельзя было считать гарантированным, и немцы действовали с величайшей осторожностью, чтобы не повредить шансам на скорое его заключение. Так, когда Людендорф предложил направить Бухаресту ультиматум, то пожелал узнать, какие последствия могло бы иметь возможное возобновление войны с Румынией для Украины и России. Гофман ответил, что не сомневается в наличии определенного взаимопонимания между румынами и украинцами, он предупредил, что возобновление войны с Румынией могло бы серьезно затруднить мирные переговоры с Радой. Генерал Гофман считал, что к началу февраля можно будет определить, обладает ли Рада достаточной властью, чтобы заключить сепаратный мир, или нет. Выдвигать ультиматум Румынии или России можно было только после заключения такого договора. Заместитель госсекретаря Буше тоже отстаивал твердую позицию в отношении России, но полагал, что с украинцами «была бы более перспективной уступчивая позиция».
В это время немцы решили послать в Киев особую комиссию, аналогичную той, что уже была направлена в Петроград. Узнав об этом от Гофмана, Людендорф предложил назначить главой комиссии, едущей в Киев, контр-адмирала Альберта Хопмана. Но каким-то образом вместо него назначили на этот пост барона Филиппа Альфонса Мумма фон Шварценштайна, который позднее выполнял функции посла рейха в Украине. Немцы советовались на этот счет с украинцами, но им рекомендовали начать работу комиссии в Брест-Литовске, поскольку из-за наступления большевиков комиссия могла бы вообще не добраться до Киева. Тогда статс-секретарь по иностранным делам Кюльман предложил использовать после возобновления переговоров следующую тактику: «Продолжать вести дела с большевиками и держать их в подвешенном состоянии до тех пор, пока мы не будем уверены в заключении соглашения с Киевом, а затем прибегнуть к использованию более жесткого языка». К этому времени во власти большевиков находились значительные территории Северной и Восточной Украины, а сам Киев оказался под угрозой захвата. Тем не менее Кюльман рассматривал эти обстоятельства не как повод для смягчения требований к Раде, но как сложности, способные принудить украинцев к заключению сепаратного соглашения без промедления и поставить, таким образом, Троцкого перед совершившимся фактом. Многочисленные сообщения относительно намерения большевиков прекратить войну без заключения договора, несомненно, убеждали МИД в правильности плана действий, направленного на возобновление мирных переговоров в Бресте 1 февраля. Первое такое сообщение относительно знаменитой формулы Троцкого «ни войны ни мира» поступило в ставку Верховного командования где-то в середине января и было без задержки переправлено в МИД. Через две недели, 31 января, заместитель госсекретаря Буше направил в Брест-Литовск другое такое сообщение. Поэтому трудно понять, почему заявление Троцкого от 10 февраля 1918 года так шокировало немцев. Из ознакомления с германскими архивами этого периода возникает впечатление, что немцы в Брест-Литовске (включая госсекретаря Кюльмана) не воспринимали план Троцкого всерьез, главным образом из-за убеждения, что подписание договора с Украиной автоматически принудит большевиков к немедленной капитуляции.
Нерешительность Кюльмана в предъявлении ультиматума Троцкому проистекала отнюдь не из его стремления не обидеть большевиков или из каких-либо других соображений совестливого поведения. Она объяснялась просто отсутствием гарантированного соглашения с Украиной. «Если бы я имел свободу действий, — писал Кюльман накануне возобновления мирных переговоров, — я бы порвал с Троцким скорее сегодня, чем завтра. Однако в соответствии с указаниями имперского канцлера, полностью одобренными его величеством, нам следует осторожно продолжать ведение дел с большевиками, пока мы не достигнем соглашения с киевской Радой».
Таковой была обстановка, когда делегации, получившие новые указания, собрались 1 февраля на очередную пленарную сессию. В то время как Берлин, Вена и Киев в принципе согласились заключить договор после сглаживания небольших разногласий, перспектива соглашения между центральными державами и Петроградом оставалась туманной, как прежде. Позицию Советов, однако, значительно подкрепляло успешное наступление большевиков на территорию, контролировавшуюся Радой. Имело значение и присутствие двух представителей правительства Советской Украины (сформировано в Харькове 27 декабря 1917 года) в составе русской делегации во главе с Троцким. 21 января 1918 года Розенберг сообщил в МИД о прибытии из Харькова двух украинских большевистских лидеров, Василя Шахрая и Е.Х. Медведева. Он подчеркивал, что они не претендовали на статус самостоятельной группы, но просто считали себя украинскими членами русской делегации. Не столько за это, сколько за признание 10 января 1918 года делегации Рады советская историография называет позицию Троцкого «предательской».
Статус этих двух представителей Советской Украины из Харькова играл на руку немцам, которые немедленно воспользовались ошибкой Троцкого. В отсутствие необходимости признавать их в качестве представителей Украины немцы могли позволить им оставаться в Бресте для усиления чувства неопределенности в Киеве и оказания давления на украинскую Раду с целью побудить ее к скорейшему принятию условий центральных держав. Такой тактике, однако, нужно было следовать с величайшей осторожностью, чтобы сохранить свободу действий и не ослабить позиции Рады. С этой тактикой, однако, пришлось расстаться, когда переговоры возобновились и Троцкий стал оспаривать право Рады представлять в Бресте Украину. В ходе бурного пленарного заседания 1 февраля представителям просоветского харьковского правительства было решительно отказано в праве говорить от имени Украины, и, по настоянию делегации Рады, Чернин немедленно признал Украинскую народную республику от имени центральных держав свободным суверенным государством с полным правом заключить договор.
Договор с Украиной тем не менее выглядел довольно проблематичным даже на этом этапе. Позиция Рады становилась слабее с каждым днем. Гофман и Кюльман стали прикидывать, как помочь ей. Генерал Гофман считал трудности Рады «временными» (хотя в то время она была выдворена с территории Украины русскими красногвардейцами). Он был убежден, что немцы смогут помочь Раде силой оружия и восстановить ее правление. Однако для статс-секретаря Кюльмана перспектива германской военной помощи Украине на данном этапе представлялась не столь простой, как для Гофмана. Он хорошо представлял себе возможные последствия такого шага, особенно падение советской власти. Б то же время, считая разрыв с большевиками неизбежным, Кюльман полагал, что союз с Украиной сделал бы такой разрыв более приемлемым для Германии и Австро-Венгрии. Тем не менее поражение Рады до прибытия немецких подкреплений нельзя было сбрасывать со счета.
1 февраля 1918 года Кюльман писал об этом имперскому канцлеру следующим образом: «В согласии с австрийцами и турками я в любом случае склонен следовать плану достижения соглашения с Украиной, далее если власть Рады на данный момент крайне ослаблена. Такой договор для австрийцев необходим, для нас и турок выгоден. Не следует, однако, обманываться насчет реальной ценности предложенного соглашения, поскольку позиция Рады неустойчива».
Граф Чернин, все еще цеплявшийся за надежду достижения, вопреки всему, какого-то соглашения с русской стороной, был довольно пессимистичен в отношении перспектив договоренности с украинской. В своем дневнике 1 февраля он отмечает: «Мой план состоит в том, чтобы сыграть на противоречиях между петербуржцами и украинцами, а также добиться мира как минимум с одной из сторон».
Остававшиеся политические противоречия между австрийцами и украинцами следовало разрешить до того, как могло быть подписано какое-либо определенное соглашение. Несмотря на отчаянную позицию Рады, члены ее молодой делегации решительно отстаивали в Брест-Литовске свои требования. Хотя Чернин предварительно признал эти требования в принципе и добился 22 января принятия правительством «компромиссной формулы», трудности Рады побудили ею оспаривать законность всего предприятия. Сложная позиция Киева, нетерпение немцев в связи с медленным прогрессом на переговорах с украинцами, непредсказуемость очередного шага Троцкого обусловили решение немцев и австрийцев «ужесточить» свой подход к Раде. Доктор Мыкола Зализняк, участвовавший в переговорах неофициально, сообщил, что вечером 1 февраля (день официального признания Рады центральными державами) украинцам напомнили в откровенной форме о критическом положении их правительства в Киеве и выдвинули «ультиматум» — подписать на следующий день договор или убираться домой! Врученный им «проект договора» включал следующие пункты: