Германское командование стремилось успокоить украинских крестьян, все более тревожившихся о том, как бы собственность, которую они захватили у помещиков, не отобрали. Согласно украинским источникам, немцы стремились выглядеть «дружелюбными гостями» и обещали не вмешиваться во внутренние дела Украины. Сообщают также, что имперский канцлер Хертлинг заверил в отношении этого, заявив, что немецкие войска будут выведены из страны, как только украинцы попросят об этом, сочтя миссию германской армии выполненной. Таким образом, немцы на самой ранней стадии своего украинского предприятия открыто провозглашали восстановление закона и порядка в стране (посредством избавления ее от большевиков), а не какую-то форму культурной опеки или политического господства. К этой теме они неоднократно возвращались в течение всего периода оккупации.
Лишь 23 февраля 1918 года кабинет Рады на пути в Житомир, где он временно остановился до переезда в Киев, выступил с заявлением, в котором разъяснил роль германской армии в Украине. Он назвал эти войска «дружественными силами, приглашенными помочь нам в борьбе с врагами, силами, не вынашивающими каких-либо враждебных намерений и сражающимися вместе с нашими казаками под командованием нашего боевого штаба!». 7 марта Рада по возвращении в Киев выступила с другим заявлением. В нем утверждалось, что немцы пришли в Украину «на ограниченное время как друзья и помощники в трудный момент нашей жизни», что «у них нет намерений изменять наши законы и постановления или ограничивать независимость и суверенитет нашей республики». Учитывая последующие события в Украине, заявление Рады можно назвать «невероятным», как считает Джон С. Решетар. Однако временная оккупация или военная помощь без серьезного ограничения национального суверенитета помогающей стороной — хотя и не часто повторяемый, но известный прецедент в мировой истории. Не только немецкие обещания и заверения, но также объективные условия войны на этой конкретной стадии придали определенный вес заявлениям и торжественным декларациям Рады.
Общее впечатление от заявлений обеих сторон было благоприятным. Можно сказать, что украинский народ принял приход немцев с облегчением, но без энтузиазма. Свидетель оккупации, один из известных исследователей того периода Дмытро Дорошенко дает любопытную характеристику реакции различных слоев общества в Украине на приход германских войск после кратковременного правления большевиков: «Население встретило появление наступающих немецких войск с полным спокойствием. Их встречали в стране как без страха, так и без радости. В городах буржуазия ликовала в связи с избавлением от большевистского террора. Однако рабочий класс, большая часть которого сочувствовала большевикам, оставался пассивным и в целом занял выжидательную позицию. Национально сознательные украинцы радовались восстановлению украинской власти в стране».
На ранних этапах оккупации большее значение тем не менее имели практические шаги немцев, а не их декларации. По приказу самого Людендорфа войскам предписывалось обходиться с местным населением дружелюбно, запрещались реквизиции продовольствия и фуража. Даже такие критики немецкой интервенции, как бывший секретарь Рады Владимир Винниченко, характеризовали германское наступление в Украине как «спокойное и ненавязчивое». Несомненно, это способствовало быстрому продвижению немецких войск и принятию в стране германского присутствия. Имелись, разумеется, и другие причины терпимости украинцев в отношении интервенции такого масштаба. Сторонники Рады и многие другие национально ориентированные украинцы считали немцев союзниками в борьбе с Красной гвардией, пришедшей с севера. Их помощь воспринималась как «второй шанс» Рады в деле превращения молодого украинского государства в жизнеспособную политическую структуру.
Хотя немцы продолжали проявлять интерес к укреплению власти Рады, способствуя ее возвращению в Киев как можно скорее, они также стремились укрепить ее международные позиции, добиваясь ее признания. В начале марта они попытались поднять этот вопрос перед Швейцарией, однако посол этой страны не верил в успех подобного шага, и вскоре вопрос был снят. Единственная иностранная держава, которую можно было принудить к признанию Рады, была Советская Россия. Немцы настаивали на включении этого пункта в русско-германский договор, который они навязывали Петрограду 3 марта. Инициатива включения этого пункта исходила от украинского представителя в Бресте Мыколы Любыньского. Немцы охотно согласились отстаивать интересы Рады в переговорах с большевиками.
Когда немецкие войска начали 18 февраля 1918 года свой поход в Украину, австрийцы к ним не присоединились. Несмотря на многократные попытки представителей Рады добиться австрийской военной помощи, предпринятые вскоре после подписания договора в Бресте, Вена упорно отказывалась от участия ее вооруженных сил в каких-либо новых операциях на Востоке. Украинцам заинтересованность в австрийском участии диктовали не только военные соображения, но также надежда на то, что присутствие армий двух государств на их территории могло сослужить в будущем полезную службу, предоставляя возможность использовать их в качестве противовеса друг другу.
Берлин не заключал с Веной никаких конкретных соглашений относительно австрийского участия в оккупации Украины, полагая, что австро-венгерские войска автоматически последуют за наступающей германской армией. Отказ австрийцев поставил германское командование перед серьезной проблемой. Людендорф находил позицию Вены «необъяснимой». «Сначала заявляли, что этому государству (Австрии) пришлось пойти на заключение невыгодного мирного договора в целях выживания, — писал Людендорф в своих мемуарах, — теперь же оно не желает действовать с целью разрешения на основе этого договора жизненно необходимых проблем». Генерал Гофман был раздражен, а кайзер Вильгельм обеспокоен. Личное письмо германского кайзера императору Карлу не дало результатов. Последний объяснил отказ присоединиться к германским войскам тем, что они проводили не военную кампанию, а всего лишь полицейскую акцию.
Подлинные причины нежелания австрийцев участвовать в операции в Украине заключались в хорошо известных «внутренних обстоятельствах». Австрия действительно стремилась воздерживаться от всего того, что могло бы разрушить шансы на всеобщий мир путем соглашения, которое она справедливо рассматривала как свою единственную надежду на выживание. Столь же существенную роль играл ее страх перед дальнейшими внутренними осложнениями в Австро-Венгрии, вызванный оппозицией договору с Украиной со стороны австрийских социал-демократов, а также поляков, чехов и югославов. Официальные австрийские круги понимали также, что участие Австро-Венгрии в оккупации Украины приведет к росту сепаратистских настроений среди украинского населения Галиции, Буковины и Карпатской Рутении, которые, в свою очередь, могут оказать нежелательное влияние на другие народности, населявшие империю, и вызвать серьезное ослабление ее государственного строя.
Министр иностранных дел Австрии Чернин, один из инициаторов договора с Украиной, выступал за участие своей страны в оккупации, хотя и не возражал против некоторого промедления в надежде, что это поможет ему добиться уступок от украинской стороны в вопросах Холмской области и коронных земель в Галиции. 18 февраля Чернин действительно добился своего относительно уступок этой территории в пользу Польши. На следующий день премьер-министр Австрии Эрнст фон Зайдлер, выступая в парламенте, открыто заверил поляков в благополучном разрешении этого вопроса.
Требования Вены, однако, встретили возражения со стороны немцев. Это задержало их реализацию. Таким образом, когда 19 февраля австрийский посол в Берлине сообщил в германский МИД о согласии Рады с требованиями Вены сформировать объединенную комиссию для демаркации украинско-польской границы под обещание австрийской военной помощи, Людендорф немедленно заявил, что не примет никаких изменений украинской границы в пользу Польши. Через неделю Людендорф снова порекомендовал генералу Гофману «противодействовать со всей резкостью» любой попытке Австрии заставить Раду отказаться от своих претензий на Холмскую область. Гофман ответил, что уже воспользовался возможностью укрепить позиции украинцев и не допустит их ослабления.
Вена, таким образом, сталкивалась с трудной дилеммой по мере того, как немцы все дальше продвигались в богатые степи Украины, не встречая серьезного сопротивления большевиков. Австрийцы все отчетливее начинали понимать, что для получения хлеба из Украины необходимо следовать в немецком фарватере. Несмотря на реальную угрозу голода в Вене и других городах Австро-Венгрии, оппозиция военному вмешательству в дела Украины не ослабевала. В конце концов острая необходимость физического выживания возобладала над особыми политическими интересами даже таких влиятельных этнических групп в Австрии, как поляки, тем более теперь, когда часть их требований могла быть реализована более чем наполовину. Непреклонность австрийцев уступила место беспокойству, как бы «в отсутствие австро-венгерских войск (в Украине) все богатство русских зернохранилищ не перешло исключительно в руки немцев, а Австро-Венгрия не оказалась бы еще более зависимой от своего союзника в поставках продовольствия».
Несомненно, наибольшее влияние на решении Австрии активно вмешаться в украинские дела сыграла острая нужда в продовольствии. Едва ли меньшее значение имел тот факт, что этим шагом Вена добилась от Рады согласия на пересмотр секретного соглашения по Восточной Галиции и Холмской области. Практически это было равносильно аннулированию всех уступок, которых украинцы добились в Бресте. (Тем не менее большинство австрийских исследователей этой проблемы, включая тех, которые привлекались к участию в операциях австро-венгерских войск в Украине, считают, что Чернину следовало бы добиваться дальнейших уступок от Рады. Таких, например, как компенсация за расходы на оккупацию или большая свобода в экономической эксплуатации страны.) Наконец, легкость, с