Прилетает Змей домой. Змея его спрашивает:
— Ну что, не догнал? Никого не встречал по дороге?
— Да нет, — говорит, — встречал: сторожил дед пшеницу; я спросил у него: не проходили ли, мол, тут парубок с дивчиной? А он говорит: проходили, когда еще пшеницу сеяли, а ту пшеницу впору косить, вот я и вернулся.
Тогда Змея ему говорит:
— Почему ж ты этого деда и пшеницу не разорвал? Это ж они и были! Беги опять за ними, да чтобы непременно их разорвал!
Летит Змей. И слышат они, что летит он опять за ними, — аж земля стонет. И говорит она:
— Ой, снова летит! Обернусь я монастырем, таким старым, что вот-вот развалится, а ты — чернецом. И как спросит тебя кто: «Не видал ли, мол, таких-то?»— ты скажи: «Видел, когда еще монастырь этот строился».
А тут и Змей летит, спрашивает у чернеца:
— Не проходили ли здесь парубок с дивчиной?
— Проходили, — говорит, — когда еще монастырь строился.
А Змей говорит:
— Да они вчера пропали, а монастырь-то, пожалуй, лет сто, как строился.
Сказал и назад воротился.
Приходит домой, Змее рассказывает:
— Видел я одного чернеца, возле монастыря ходил он; спросил я у него, а он говорит, что проходили, мол, когда еще монастырь строился; но тому монастырю уже лет сто, а они-то ведь вчера только пропали.
Тогда Змея и говорит:
— Почему же ты не разорвал того чернеца, а монастырь не разрушил! Ведь это ж они и были! Ну, теперь я сама побегу, ты ни к чему не гож! — И побежала.
Вот бежит… Слышат те — так земля и стонет, загорается. Говорит ему дивчина:
— Ой, теперь мы пропали: уже сама за нами бежит! Ну сделаю я тебя речкой, а сама рыбой-окунем обернусь.
Прибегает Змея, говорит реке:
— Ну что, убежали?
И вмиг обернулась она щукой и давай за рыбою-окунем гнаться: хочет ее поймать, а та повернется к ней своим колючим рыбьим пером, и не может схватить ее щука. Гонялась, гонялась, а не поймала; задумала она тогда всю речку выпить. Стала пить, напилась, да и лопнула.
А дивчина, которая была рыбой, говорит тогда парубку, что был речкою:
— Теперь нам бояться уж нечего! Пойдем к тебе домой, но смотри, как войдешь в хату, всех можешь поцеловать, да только дядиного дитяти не целуй, а как поцелуешь, то и меня позабудешь. А я пойду в селе к кому-нибудь в наймички.
Вот вошел он в хату, со всеми поздоровался и подумал про себя: «Как же мне с дядиным ребенком да не поцеловаться? Они еще обо мне дурное что-нибудь подумают». Поцеловал он ребенка и вмиг позабыл про свою дивчину.
Пожил он с полгода и задумал жениться. Посоветовали ему за одну красивую дивчину свататься, и позабыл он про ту, что его от Змеи спасла, за другую посватался.
Вот вечером, перед самою свадьбой, зовут молодиц на «шишки». Позвали и ту дивчину, с которой он вместе бегством спасался, хоть никто и не знал, что она за девка такая. Стали «шишки» лепить, и вылепила та дивчина из теста голубка и голубку, поставила их на пол, — и вдруг стали они живые. И воркует голубка голубю:
— Неужто ты позабыл, как я для тебя лес корчевала, пшеницу там сеяла, из пшеницы паляницу пекла, чтобы Змее ты отнес?
А голубь воркует:
— Позабыл, позабыл!
— А неужто ты забыл, как я за тебя гору раскапывала и Днепр пустила туда, чтобы байдаки по нему к амбарам ходили и чтоб ты ту пшеницу на байдаки продавал?
А он воркует:
— Позабыл, позабыл!
Голубка опять спрашивает:
— А неужто ты забыл, как мы вместе за золотым зайцем охотились? А ты меня и позабыл!
А голубь воркует:
— Забыл, забыл!
ПОПОВИЧ ЯСАТ
Жил себе где-то поп, и было у него трое сыновей: двое умных, а третий — дурак, звали его Ясат. А был он на самом-то деле — лыцарь, а это так, прикидывался.
Вот парубок тут и вспомнил тогда про дивчину, про ту самую, что голубков слепила, и бросил ту, а на этой женился. И живут они теперь хорошо.
Вот кликнул царь по всей стране клич:
— Кто мне достанет такого коня, чтоб была на нем одна шерстинка золотая, а другая серебряная, за того дочь выдам и полцарства тому отдам.
Вот Ясат и говорит попу:
— Я, таточко, смогу такого коня добыть.
Написали царю, а царь пишет ответ, к себе зовет, а Ясат отвечает:
— Раз ему надобно, так пускай сам ко мне приезжает.
Приехал царь и говорит:
— Это ты похвалялся добыть мне такого и такого-то коня?
— Я, — говорит. — Пригоните мне коней, я и себе и братьям выберу.
Вот и пригнали целый табун. Выбрал Ясат самого крепкого коня, взял его под грудь, поднял и — как пустил, так конь по колена и ушел в землю.
— Ну, — говорит, — этот моему старшему брату будет, а теперь давайте еще выбирать.
Пригнали еще табун коней, куда получше. Выбрал он самого сильного, толкнул его мизинцем под грудь, конь так и вгруз по колена в землю.
— Ну, этот для среднего брата будет. Давайте еще мне на выбор.
А тут и коней больше нету, остался только такой, что воду возит. Привели и того. Взял его мизинцем под грудь, тряхнул в землю не вгруз.
— Ну, — говорит, — пускай этот конь три росы обобьет, облиняет, тогда и поедем.
Вот и выехали все три брата. Едут и едут, глядь — стоит хлев.
Смотрят, а там три змеевны прикованы. Подъезжает Ясат, спрашивает:
— Вы чего тут прикованы?
Одна отвечает:
— Я прикована тут потому, что как только подойдет время к полуночи, прилетает ко мне Змей трехглавый.
Вторая говорит:
— А ко мне в самую полночь прилетает Змей шестиглавый..
— А ко мне, — говорит третья, — только за полночь перевалит, двенадцатиглавый Змей прилетает.
Расспросили они и поехали.
Подъезжают, видят, стоит двор: и покои, и конюшня — все в нем стеклянное. Старшие братья и говорят:
— Тут место ненадежное, сюда заезжать не будем.
А Ясат стал уговаривать, ну и заехали. Братья улеглись спать возле коней, а попович Ясат говорит:
— Мне что-то неможется, лягу я посреди двора, может, на ветру полегчает.
Братья уснули, а он пошел под мосток. Еще не подошло время к полуночи, вдруг гудит земля, едет на коне трехглавый Змей: конь спотыкается, воет борзая, сокол об землю бьется.
— Стой, конь, не спотыкайся, а ты, борзая, не вой, сокол, об землю не бейся, тут нет никого, кто бы с нами потешился; есть за тридесять земель попович Ясат, тот бы с нами сразился, но сюда и ворон костей его не занесет.
Вот вылезает тогда попович Ясат из-под мостка, берет меч, кладет ему на плечо.
— Нет, — говорит, — Змей, идем биться вон на ту гору!
— Дохни, — говорит Змей, — на ту гору, чтоб стала она каменной.
— Дохни ты, проклятый, раз ты такую силу имеешь, — отвечает Ясат.
Как дохнул проклятый, так и стала гора вмиг каменной. Вот бились-бились, а потом Ясат убил Змея, спалил, пепел по ветру развеял, чтоб и в пепле не притаился, нечистая сила. Коня в стойло отвел, а сам опять под мостком уселся.
Вот в самую полночь гудит земля — едет на коне, еще лучшем, теперь Змей шестиглавый: конь спотыкается, воет борзая, сокол об землю бьется.
— Стой, конь, не спотыкайся, а ты, борзая, не вой, сокол, об землю не бейся — тут нет никого, кто бы с нами потешился. Есть за тридесять земель попович Ясат, тот бы с нами сразился, да сюда и ворон костей его не занесет.
Вылазит Ясат из-под мостка, кладет ему меч на плечо.
— Идем на ту гору биться.
Пошли. А Змей говорит:
— Дохни на ту гору, чтоб стала железной.
— Дохни ты, проклятый, коль силу такую имеешь.
Дохнул проклятый, — стала гора железной. И как начали биться, и этого попович Ясат убил, спалил, по ветру развеял, чтоб и в пепле не притаилась нечистая сила. Коня забрал и к братьям привел — еще покрасивей того.
Взял, подвесил к потолку посох. Поставил под ним тарелку и говорит братьям:
— Как начнет кровь с посоха капать, бегите скорей на ту гору ко мне на подмогу.
Сказал это, а сам пошел под мосток. Только полночь минула, вдруг гудит земля — едет на таком прекрасном коне Змей двенадцатиглавый: конь спотыкается, воет борзая, сокол об землю бьется.
— Стой, конь, не спотыкайся, а ты, борзая, не вой, сокол, об землю не бейся: тут нет никого, кто бы с нами позабавился. Есть за тридесять земель попович Яоат, тот бы с нами сразился, да и то навряд ли — сюда и ворон костей его не занесет.
Вдруг вылезает из-под мостка попович Ясат, кладет Змею на плечо меч:
— Идем биться!
— Идем, только на ту вон гору.
Пришли, а Змей говорит:
— Дохни на ту гору, чтобы стала масляной.
— Дохни ты, проклятый, раз силу такую имеешь.
Дохнул проклятый, — стала гора масляной. Начали они биться: бьются и бьются, а потом, как ударит попович Ясат Змея, тот и загруз в масле по самые колена. Как ударит Змей Ясата, тот так и загруз в масле по самые плечи.
Стал тогда Ясат просить дать ему три часа передышки. Ждет и ждет Ясат братьев — нету. Вот снял он тогда с ноги красный сапог и как кинул его сразмаху, так прямо и пробил конюшню. Просыпаются братья, видят — не только кровь с посоха капает, а и тарелка вся уж в крови плавает.
А на Ясата тем временем мухи и комары наседают.
— Чего это они на меня садятся? — спрашивает Ясат.
— Это кровь твою пьют, — Змей отвечает.
А на проклятого воронье да галки садятся. Спрашивает Змей Ясата:
— Чего это они садятся?
— Это они, — отвечает Ясат, — твое мясо клевать собираются.
Вдруг видят: бегут два человека. И давай тогда биться. Прибежали на подмогу братья, помогли — и Змея убили, спалили, по ветру пепел развеяли, чтоб и в пепле не притаился, нечистая сила. Забрали и этого коня, да такого красивого, что и не рассказать!
Выехали. А Ясат и говорит:
— Позабыл я свой шейный платок.
— Возьми лучше наш, — говорят братья, — назад возвращаться не надо.
— Нет уж, вернусь. Вы потише езжайте, а я вас нагоню.
Вернулся ко двору, глядь, а три змеихи, которые были в хлеву, уже там. Обернулся он красным петушком и уселся у ворот на ограде. Выходят все три змеихи. И вдруг та, к которой ездил трехглавый, говорит: