{58}.
17(30) декабря ЦИК Советов Украины принял решение направить войска для восстановления полтавского Совета и обратился за помощью к Антонову-Овсеенко. Чтобы помешать этому, украинский отряд разобрал железнодорожное полотно у станции Люботин. Путь был 3(16) января восстановлен. При приближении красногвардейского отряда под командой начальника штаба войск Антонова-Овсеенко подполковника старой службы, левого эсера М. А. Муравьева богдановцы и часть шедшей им на помощь 137-й дивизии без боя оставили Полтаву. Муравьев разоружил украинских солдат гарнизона и перед восстановленным Советом произнес речь, в которой пригрозил пройти «через Дунай на Вену, Берлин, Париж и Лондон, всюду устанавливая советскую власть». Эта речь напугала обывателей, вызвала протест со стороны ЦИК Советов Украины и выговор оратору от командующего {59}.
На самом деле пока что воинственный Муравьев опасался украинской контратаки и 8(21) января сообщал, что по Полтаве поползли «слухи или вернее утки… запугивая приближением многочисленной рати из Киева» {60}. Антонов-Овсеенко, в свою очередь, предупредил, что «нужно… обеспечить свой левый фланг к Днепру», и сообщил, что «в Киеве 12000 преданного Раде войска, много орудий, но мало артиллеристов, масса почти обезоруженных и враждебных Раде солдат» {61}.
К тому времени советские отряды расчистили уже маршруты для революционных частей с Западного и Северного фронтов к Харькову и дальше на юг. «Вся линия от Брянска через Ворожбу к Люботину занята нами», – передал Антонов-Овсеенко 8(21) января. Удалось закрепиться и на южной магистрали: «Со стороны Екатеринослава будут двинуты значительные силы в рудники, у Пятихатки были стычки с гайдамаками. Установлена живая связь с Криворожьем, где разоружены гайдамаки и казачьи эшелоны и вооружены рабочие» {62}.
Вскоре определилось направление к Киеву советских отрядов с разных сторон: «Наши из Ахтырки идут на Гадяч – Лохвицу. Екатеринослав получил предписание занять Пятихатку и действовать к Знаменке… сведения из Киева говорят о перепуге и переполохе Рады и некоторых ее сторонников», – передал Антонов-Овсеенко 9(22) января, а перед этим сообщил об овладении важным железнодорожным пунктом – Конотопом: «Конотопские рабочие восстановили советскую власть и идут с нами».
В тот момент он полагал, что так же легко, небольшими силами, посланными из Гомеля, удастся взять расположенный ближе к Киеву железнодорожный узел Бахмач, и даже задержал выступление к Бахмачу отряда Муравьева {63}. Но защитники власти Украинской центральной рады сопротивлялись из последних сил: вступить на станцию Бахмач советским частям удалось лишь 15(28) января, и не было уверенности, что удастся там закрепиться. В 11 часов ночи помощник начальника штаба Д. И. Медведев телеграфировал в Петроград: «Товарищ Сталин. Передайте сейчас же в Ставку Крыленко, чтобы они немедленно наступали к Бахмачу. Бахмач занят нами, связи с ними не имеем. Пошлите в Ставку энергичного товарища, который бы стал во главе имеющегося к Бахмачу отряда» {64}.
Станцию охранял украинский гарнизон – несколько рот юнкерской школы имени Богдана Хмельницкого и отряд «вольного казачества». 14(27) января к ним прибыло подкрепление из Киева – добровольцы студенческого полка. Но все эти силы не решились принять бой в Бахмаче, потому что до 2 тыс. местных рабочих были настроены против них и симпатизировали большевикам. Защитники Центральной рады отступили на станцию Круты, где заняли оборонительные позиции. Бой под Крутами, продолжавшийся весь день 16(29) января с огромными потерями с обеих сторон, стал символом героизма и жертвенности студенческой и школьной молодежи Киева. В романтическом порыве юноши поднимались даже в штыковую атаку. Вместе с тем им, не обученным военному делу, по диспозиции командования достался самый гибельный участок на открытой со всех сторон местности; юнкеров во время боя прикрывала железнодорожная насыпь. При отступлении один студенческий взвод потерял ориентацию и, выйдя прямо на красногвардейцев, был расстрелян. Бывших с ними раненых отправили в Харьков {65}.
17(30) января Муравьев в рапорте об окончании боя под Крутами сообщал по прямому проводу: «Войска Петлюры во время боя насильно пустили поезд с безоружными солдатами с фронта навстречу наступавшим революционным войскам и открыли по несчастным артиллерийский огонь. Войска Рады состояли из батальонов офицеров, юнкеров и студентов, которые, помимо сделанного зверства с возвращающимися с фронта солдатами, избивали сестер милосердия, попавших во время боя к ним в руки. Иду на Киев. Крестьяне восторженно встречают революционные войска» {66}.
В это время восстание уже кипело в Киеве, но путь туда отрядов, шедших на помощь, оказался небыстрым. «Мы страшно спешим на выручку, но технические препятствия мешают, – докладывал Муравьев командующему 21 января (3 февраля), – вторые сутки двигаемся вперед пешими и на подводах, так как мосты все взорваны войсками, пути разобраны. О событиях в Киеве ничего не известно ввиду оторванности сообщений по телеграфу с Киевом, который [телеграф] так же разрушен, как и дороги. Партизанские отряды гайдамаков портят сообщения. Нам приходится восстанавливать одновременно и дорогу, и телеграф» {67}.
Советская делегация прибыла в Брест 16(29) января и на следующий день приняла участие в пленарном заседании мирной конференции. Сразу возник украинский вопрос. Троцкий, сообщая об изменениях в составе делегации, назвал Карелина, сменившего Каменева, а о присоединении Медведева и Шахрая сказал, что оно имеет государственно-политическое значение и отражает перемены во внутреннем положении на Украине. Глава советской делегации повторил ранее высказанный им тезис о незавершенности самоопределения Украины и отмежевания ее от России, обратив внимание на новый поворот в развитии этого процесса: кризис киевской власти и убывающую роль Центральной рады, с одной стороны, а с другой – победу в обширных частях края украинской советской власти, которая, подчеркнул он, присоединилась к федеративной системе Российской советской республики. Это, по словам оратора, определило правомерность представительства харьковского Народного секретариата в составе советской делегации на мирной конференции. Вместе с тем Троцкий не отменил своего прежнего, в дальнейшем еще много раз повторенного признания права участия в переговорах киевских делегатов, но при этом подчеркнул, что договор, будь он подписан ими без признания Федеративной Российской республики и полномочных представителей Народного секретариата, не станет договором со всей Украиной {68}.
Делегаты из Киева, с трудом пробиравшиеся в Брест через территорию, занятую советскими войсками, не поспели к первому заседанию, и единственный присутствовавший на нем Левицкий попросил отсрочить обсуждение до прибытия коллег. Кюльман и Чернин поддержали его. Причем германский статс-секретарь напомнил, что ранее, в момент признания правомочности киевской делегации, Троцкий не упоминал о притязаниях другой делегации представлять Украину, и предупредил, что центральные державы подвергнут спор этих двух делегаций внимательному обсуждению {69}. Глава советской делегации парировал предупреждение тезисом о том, что вопрос, кому представлять Украину, могут решить только ее трудящиеся массы, и пояснил: пока Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов Украины не поднимали этот вопрос, не было оснований возбуждать его в Бресте. Теперь же, заметил Троцкий в предвкушении назревавших на Украине перемен, право ее представлять будет решено практическим ходом событий {70}.
Украинская тема и на следующий день, все еще в отсутствие киевлян, возникла на заседании территориальной комиссии. В затягивании переговоров, по крайней мере до соглашения с Киевом, были заинтересованы и представители центральных держав. Поэтому заседания проходили в нервозных дискуссиях на отвлеченные темы, взаимных упреках и обмене колкостями. В такой обстановке Чернин вдруг затронул вопрос о западной границе Украины (практически – границе с Польшей), высказавшись за то, чтобы только киевскую делегацию считать правомочной обсуждать будущее территорий, оккупированных пока австро-венгерскими войсками. Троцкий резко выступил против признания за киевлянами права самостоятельно и односторонне решать какие бы то ни было территориальные вопросы, напомнив, что при первом его заявлении на тему солидарных выступлений представители Центральной рады не сделали никаких возражений против этого. Теперь же правомерность согласованного подхода подкреплялась еще и присутствием в советской делегации представителей Всеукраинского ЦИК.
Вместе с тем Троцкий указал на новые обстоятельства, круто меняющие дело: им получена телеграмма, на основании которой вопрос о самостоятельном участии киевлян должен, по его словам, «почитаться в значительной мере как вопрос, относящийся к прошлому, а не к настоящему и будущему» {71}. Чернин предпочел остаться в рамках территориальной дискуссии и язвительно заметил, что ему трудно вообразить, каким образом русская территория могла бы вклиниться в область будущей украинско-польской границы и стала бы предметом спора между Киевом и Петроградом. Троцкий в ответ повторил, что делегация Центральной рады и раньше не была против совместного решения территориальных вопросов, тем более не должна возражать теперь, когда положение подкреплено «вновь созданным федеративным правом Российской республики», его признал Всеукраинский ЦИК, представители которого участвуют в советской делегации, а роль самой Рады уходит в прошлое