{72}.
Кюльман же поинтересовался содержанием упомянутой Троцким телеграммы, на что тот торжествующе поведал: «Решающая часть киевского гарнизона перешла на сторону Советской украинской власти, и вопрос о существовании Рады должен исчисляться очень короткими единицами времени» {73}. По-видимому, речь шла о телеграмме Н. А. Скрыпника, направленной из Харькова в Смольный и в Брест 18(31) января в 16 час. 18 мин. и отражавшей ситуацию начала киевского восстания: «В Киеве сейчас произошло восстание против Рады. Три полка – [имени] Шевченко, Богдановский, Георгиевский, вся артиллерия за нами. Арсеналы взяты. Остальные полки отказались идти против нас» {74}.
Между тем в Киеве восстание, начавшееся уже после отъезда делегации Центральной рады в Брест, развивалось следующим образом. Помимо Печерского района, где располагался «Арсенал», возникли самостоятельные очаги восстания на Шулявке, Демиевке, Подоле, в руках восставших оказалась железнодорожная станция Киев-Товарный. 17(30) января была объявлена всеобщая стачка. В городе не стало электричества, воды, хлеба из пекарен, замер городской транспорт, но руководство Центральной рады вновь отказалось от переговоров с повстанцами.
На другой день красногвардейцы с Подола, поднявшись по Андреевскому спуску, повели наступление в центр города, заняли главный телеграф, Старокиевскую полицейскую часть и после полудня оказались уже в нескольких сотнях метров от здания Центральной рады. Пули пробивали ее стеклянный купол, а депутаты, укрывавшиеся от шальных попаданий вдоль стен, утверждали новое правительство во главе с В. А. Голубовичем и даже не надеялись, что удастся еще раз собраться, чтобы провести следующее заседание. Рада уцелела, «хотя на волосок от гибели была», прокомментировал ситуацию киевский телеграфист, державший связь с Брестом {75}.
Ночью сечевым стрельцам-галицийцам из бывших военнопленных австро-венгерской армии под командованием ставших широко известными в последующие десятилетия Е. М. Коновальца и А. Мельника удалось выбить повстанцев из центра. Галицийские сечевые стрельцы оставались почти единственными защитниками Центральной рады. О состоянии войск, помимо тех частей, которые открыто стали на сторону повстанцев, говорил под грохот пушек на заседании Рады 19 января (1 февраля) видный деятель УСДРП Б. Н. Мартос: «Наша беда в том, что хотя вся Украина и все войско кричит „Слава Центральной раде!“, однако если нужно стать на защиту Центральной рады, то целые полки либо объявляют, что они стоят в стороне (нейтралитет), либо ждут до последней минуты» {76}.
Положение в городе стало меняться, когда с Северного фронта прорвался украинизированный Гордиенковский полк, а затем из Левобережья под командованием Петлюры отступил отряд с громким наименованием Гайдамацкий стан Слободской Украины, в котором, впрочем, активную роль играло также подразделение галицийских сечевых стрельцов под командованием Р. Сушко. Они-то, войдя в Киев, и окружили «Арсенал» {77}. Исчерпавшие боеприпасы арсенальцы стали сдаваться. Но не все. Женщины-работницы сквозь цепи осаждавших в карманах подносили оставшимся патроны, вспоминал один из руководителей Киевского совета {78}.
В ночь с 21 на 22 января (3–4 февраля) понадобился штурм завода. Полегло около 300 защитников, от 300 до 500 человек было взято в плен. Очень много жертв оказалось среди мирного населения. Об этом по горячим следам 22 января (4 февраля) рассказал киевский телеграфист своему коллеге в Бресте. На месте были расстреляны члены Военно-революционного комитета и другие активисты. Всего, по советским данным, в ходе подавления восстания погибло свыше полутора тысяч человек {79}.
Считалось, что 22 января (4 февраля) с восстанием было покончено. Однако тот же телеграфист вечером в разговоре по прямому проводу с Брестом рассказывал, что большевики-повстанцы еще окопались в районе киевской бедноты – на Куреневке у железнодорожного моста. Сам он утром шел из пригорода – Ирпеня пешком и у политехнического института попал под пулеметный огонь, часа полтора пришлось лежать во рву. По ходу разговора этот рассказ об уже случившемся превратился в репортаж о сиюминутных новостях: телеграфист сообщил брестскому собеседнику, что из-за Днепра послышался гул артиллерии, пока неизвестной принадлежности и неясного направления обстрела {80}. Через некоторое время выяснилось, что это на левый берег в районе Дарницы вышли передовые советские части. Таким образом, внутригородское восстание против власти Центральной рады сменилось осадой войск харьковского правительства.
Возвращаясь к событиям 18(31) января в Бресте, заметим, что туда наконец добрались Севрюк с Любинским, и Чернин предложил обсудить создавшееся положение с их участием на следующем пленарном заседании 19 января (1 февраля).
Почти одновременно с киевскими делегатами в Брест из Стокгольма через Берлин якобы с дипломатической почтой от австрийского посла к министру Чернину пожаловал под именем Савицкого бывший член Союза освобождения Украины, давний эмигрант, украинский эсер Н. К. Зализняк. Его задачей было закулисными средствами наладить взаимопонимание между маститыми имперскими дипломатами дунайской монархии и киевскими неофитами, пробивавшимися на международную арену. Еще одним полезным, по словам Любинского, помощником украинской делегации стал профессор Вольдемар (А. Вольдемарас – бывший доцент петербургского университета, правый литовский национальный деятель, допущенный немцами в Брест в качестве представителя Литовского национального собрания – тарибы, образованной по распоряжению немецких оккупационных властей. В ноябре 1918 года он возглавил литовское правительство, в 1926 году установил в Литве диктатуру правого толка).
По приезде Зализняк первый визит нанес Чернину, сразу поручившему ему выяснить, готовы ли настойчивые в своих требованиях киевляне заключить отдельный мир с государствами Четверного союза. О результатах граф хотел узнать как можно скорее, даже если это выяснится поздно ночью. От киевских делегатов новоявленный посредник узнал, что «дела на Украине обстоят довольно плохо… украинские войска не хотят воевать с большевиками», а сами делегаты имеют устную инструкцию председателя Центральной рады Михаила Грушевского как можно скорее подписать мир, чему всеми силами вредят большевики, а немцы с австрийцами затягивают переговоры {81}.
Зализняк был не единственным посредником между австрийским министром и киевлянами. Генерал Гофман сразу заметил, что утонченному богемскому аристократу «молодые представители киевской Центральной рады были глубоко несимпатичны… ему было чрезвычайно неприятно вступать на равной ноге в переговоры с сошедшими со студенческой скамьи гг. Любинским и Севрюком» {82}.
Но Австро-Венгрия, где наступил настоящий голод, все более была заинтересована в скорейшем заключении договора с правительством Украинской центральной рады, и генерал организовал неофициальную встречу украинцев с австрийским министром. Чернин попросил их на следующем пленарном заседании, не стесняясь, высказать большевикам украинскую точку зрения {83}. Зализняк невысоко оценил последствия этой встречи. Он вспоминал потом, что его подопечные перед пленарным заседанием оставались в состоянии подавленности: под влиянием киевских событий, появления в Бресте харьковской делегации, с одной стороны, и уничижительного намерения центральных держав объявить о признании Украинской народной республики лишь в тексте мирного договора – с другой, они сомневались, удастся ли извлечь пользу из факта провозглашения независимости Украинской республики.
Но закулисный советник все же укрепил их в намерении выступить, опираясь на IV Универсал, с требованием немедленного признания суверенитета Украинской республики, после чего вновь отправился к Чернину. Граф легко принял этот план, заверил, что Кюльман тоже не будет чинить трудностей, и пообещал заранее ознакомить с содержанием австро-германского заявления по украинскому вопросу {84}.
Пленарное заседание 19 января (1 февраля) открылось в 5 час. 38 мин. выступлением ставшего главой киевской делегации А. А. Севрюка. С документами в руках он напомнил историю признания Украинской народной республики советской делегацией, процитировав соответствующие места из выступлений Троцкого до перерыва в переговорах, и показал, что последние речи наркома 17 и 18 (30–31) января находятся в противоречии с его прежней позицией признания киевской делегации в качестве представительства независимого государства. Севрюк заявил, что с правовой стороны суть изменений в жизни Украины связана не с событиями, на которые ссылался Троцкий, а с IV Универсалом, фиксирующим отказ Центральной рады от идеи федеративной связи с Россией. Появление же наряду с киевским харьковского центра власти он отнес к области внутренних отношений, не подлежащих международному обсуждению. Глава делегации Центральной рады призвал конференцию окончательно определить международное положение Украинской республики на основании представленной им ноты, в которой сообщалось о ее провозглашении «совершенно самостоятельным, независимым государством» {85}