Он вспомнил о Елизавете, пошел ее искать и нашел занятой обработкой ран Сашки Тулупова. Пузыри на лице у него лопнули. Елизавета обрабатывала их спреем от ожогов и говорила:
— Да не трогай ты их, сами подсохнут.
— А следов не останется? — Голос Сашки выражал не свойственное ему страдание.
Ишь ты! — с завистью подумал Костя. Ему тоже захотелось, чтобы за ним вот так заботливо и нежно ухаживали.
— Конечно нет, я сама сотни раз обжигалась, так что до свадьбы заживет.
Правда, в голосе Заветы не слышалось уверенности. Костя невольно усмехнулся: умеет она зубы заговаривать.
— Спасибо, — поблагодарил Сашка, но остался сидеть на табуретке, как приклеенный, и преданными, собачьими глазами глядел на Завету.
Костя для приличие кашлянул.
— О! — обрадовался Сашка, заметив стоящего в дверях Костю. — Командир пришел.
— Брысь отсюда, ковбой, — миролюбиво сказал Костя. — Проверь «соньку», пойдем еще снимать.
— Есть снимать, командир… — Сашка недовольно покрутил мордой в белой опушке спрея и нехотя поплелся из помещения.
— Иди-иди… — сказал Костя ему вслед, а потом посмотрел на Завету.
Она подошла и спросила, как показалось ему, почти враждебно:
— Ну, что скажешь?..
Ее черные глаза были чернее самого глубокого колодца. Сердце у Кости тревожно билось. Еще никто и никогда не смотрел на него так, даже Ирка Пономарева в момент соития.
— Я не знаю… — сказал Костя, тушуясь под ее взглядом. — Мне кажется, между нами что-то происходит…
Он столько смысла вкладывал в эти слова и так ждал ответа, что в горле у него мгновенно пересохло. Да и сказать он, собственно, хотел не то банальное, что сказал, а, наоборот, выразить то безмерно огромное чувство, которое испытывал, глядя на нее.
— А-а-а… Ты об этом? — произнесла она равнодушно и сразу стала такой далекой, словно на другом берегу реки. — Тогда забудь.
— Почему?.. — спросил он и не услышал собственного голоса.
— Забудь, и все! — Она отвернулась, словно желая пресечь все попытки выяснить их отношения.
— Но почему? — Он ничего не понял, он был не то что огорошен, он был раздавлен в лепешку.
— Смысла не вижу. — Она отстраненно посмотрела в окно, за которым добровольцы катили миномет и тащили ящики со снарядами.
— Но почему? Почему? — Он схватил ее за худые плечи и даже встряхнул, ему нужно было достучаться до ее сердца. — Разве я тебя чем-то обидел или произошло что-то, чего я не понял?
— Что-то… — сказала она со скрытым упреком, и опять он ничего не понял, хотя какая-то смутная догадка шевельнулась в нем, как холодная снулая рыба.
— Я тебя не пойму! — воскликнул он, оборачиваясь к входу, потому что там кто-то ходил. Должно быть, Сашка Тулупов, который страдал от одиночества.
— Ну и не надо. — Она освободилась из его объятий. — Я с тобой просто потешилась. Можешь успокоиться, все прошло.
Он подумал: Господи, зачем мне эта мука? В жизни он часто ее испытывал, но никак не мог к ней привыкнуть. Вечное непонимание, вечные упреки, вечная игра «кто кого». Надоело все, подумал он с тоской, не зная, что ему делать. Хотелось совершить что-то из ряда вон выходящее, но, конечно, он ничего не совершил, потому что не знал, что именно следует совершить.
Где-то далеко-далеко и тонко, как комар, зудел вертолет. Потом, должно быть, за рекой взревели двигатели, но тотчас смолкли. И тут же под стеной дома грянул тяжелый миномет, и мина летела долго-долго, пока не разорвалась за рекой. Наверное, это демонстрация силы, подумал Костя, но какое мне до этого дело?
Завета резким движением откинула волосы со лба и почти гневно посмотрела не него. Все шло своей чередой, событие за событием, последовательность которых нельзя было ничем прервать, словно все было заранее где-то и кем-то предопределено, прописано на веки вечные. Только Костя в этом ничего не понимал. В случае с Елизаветой все повторялось, как со всеми другими женщинами, словно он не мог выбраться из заколдованного круга: влюбленность, надежда, расставание.
— Я с тобой все время разговариваю, когда монтирую материал, когда искал Сашку, — сказал он в отчаянии, признав свою капитуляцию, — только ты не слышишь…
— Может быть, я и не хочу, — ответила она терпеливо и снова посмотрела на него так, что сердце у него сладко сжалось. — Может, мне ничего этого не надо?
— Ты обиделась? — спросила он, ничего не понимая, и взял ее за руку. — Ну скажи, я все приму.
— Ничего ты не примешь, если до сих пор не принял, — с каким-то разочарованием в голосе произнесла она и закусила губу.
Он уже знал эту ее привычку, и она казалась ему милой и непосредственной. Господи, подумал он, тоскуя безмерно, ну почему я такой несчастный, и почему мне никогда-никогда не везет с женщинами, которые мне нравятся, и почему женщины придумывают сложности в жизни, которых я не понимаю?
— И все-таки?.. — спросил он, смутно догадываясь, что причиной всему то, что произошло полтора дня назад.
— Ладно, если тебе так хочется, но ты сам напросился.
— Ничего, я вытерплю, — промямлил он, ненавидя себя в этот момент так, как можно ненавидеть только врага.
— Я воспользовалась тобой! — произнесла она, глядя ему в глаза.
— Как?.. — переспросил он, чувствуя себя таким опустошенным, словно из него враз ушла вся сила.
В голове у него аж зазвенело, и целое мгновение ему казалось, что он находится не здесь, в комнате разоренной девятиэтажки, а где-то в другом месте, и смотрит оттуда на самого себя — слепого и яростного одновременно.
— Ну как же тебе объяснить! — воскликнула она еще раз, глядя на него ненавидящими глазами.
— Попытайся, — терпеливо попросил он, полагая, что все уже безнадежно, все растворилось, умерло и унеслось в пространство и в чистое весеннее небо.
— Я очистилась с помощью тебя! Ты хороший, чистый, порядочный, с принципами, но я тебя не люблю! — еще яростней выпалила она.
— Ах вот в чем дело… — Его словно током прошибло. — Извини… не сообразил… исправлюсь… пардон…
Он стиснул зубы и отступил на шаг. Все встало на свои места. Мир приобрел четкие очертания, с понятными правилами, которые он знал назубок. Ну и хорошо, зло подумал он, ну и ладно, пусть будет так. Только сердце почему-то ныло, не в силах расстаться с мечтой и надеждой.
— Ничего… бывает… — произнесла она ему вслед, как показалось ему с сарказмом и насмешкой.
Он вылетел из квартиры красный как рак. Все, думал он, чтоб я еще когда-нибудь давал волю своим чувствам! Теперь только когда кто-то в меня влюбится, но так, чтобы я был уверен на все сто, нет, на все сто двадцать процентов! И то еще погляжу!
Сашка Тулупов, как верный ординарец, расхаживал перед подъездом. Увидев Костино лицо, он отшатнулся:
— Там тебя этот… как его… Вяткин разыскивает.
— А где Божко? — спросил Костя и почувствовал, что губы у него жесткие, как подметка.
— Не знаю, где-то шляется. — Сашка растерянно оглянулся, словно он был виноват в том, что Божко пропал.
— Так, — сказал Костя, — найди его и уезжаем!
— Куда? — удивился Сашка.
— Как куда? Поедем туда! — Костя, не задумываясь, махнул рукой в сторону темнеющей степи.
— Ладно, — произнес Сашка. — Пойду поищу. Чего ехать-то на ночь глядя?.. — проворчал он. — Отдохнули бы, выспались, а завтра поутру и махнем куда тебе хочется.
— Иди-иди, ковбой, — велел Костя, ощущая, как лицо у него постепенно оживает. Мертвыми оставались только губы. — Найдешь, приходите, я буду в кафешке. Ах да! Стой, ковбой!
Сашка остановился как вкопанный и с надеждой посмотрел на Костю.
— Водка у нас есть?..
— А-а-а… — удивленно протянул Сашка, — в машине бутылка… как обычно, НЗ.
— Ну все, иди-иди, — сказал Костя и отправился искать машину, но, хоть убей, не мог вспомнить, где они ее оставили.
Он обошел квартал три раза. Треугольная бутылка водки марки «Премиум» действительно валялась в углу под задним сиденьем. Тулупов оказался запасливым, как старшина на войне. А еще там валялся круг краковской колбасы и кусок сыра.
Костя свинтил пробку и попробовал пить из горлышка, но ничего не получалось, потому что на бутылке стоял дозатор. Тогда, испытывая страшное желание напиться, он отправился в кафешку.
Вечером прошел короткий весенний дождь, а ночью даже сверкали молнии и акация пахла так, что кружилась голова.
Утром, в предрассветном тумане, они садились в машину. Игорь, как показалось Косте, улыбнулся хитро и словно невзначай спросил:
— А где Елизавета?..
Гад, подумал Костя, гад… урвал свое и издевается.
— Не знаю, — буркнул он, краснея, и, конечно, выдал себя с головой. — Наверное, она не собирается ехать дальше? — И посмотрел на Игоря.
Лицо у Божко ничего не выражало. Косичка висела уныло, как измочаленная плеть.
— Ах да… да… — вспомнил Игорь, — что-то она мне такое вчера напела.
Костя едва не уточнил когда — вечером или утром. Если вечером, то из-за него, а если еще утром, то, значит, она заранее все спланировала, и выяснение отношений тоже.
Прибежал запыхавшийся Сашка с «сонькой» и новыми аккумуляторами.
— Свои зарядил и новые достал… — похвастался он.
Как и где он их выклянчивал, всегда оставалось великой тайной. Сашка никогда не открывал своих источников, а только хитро улыбался. Костя, разумеется, догадывался, что Сашка на любых позициях первым делом отправляется к связистам в надежде выпросить что-нибудь стоящее.
— Ах! — встряхнулся, как большой пес, Игорь. — Хорошо! Выспался я сегодня, будто снотворное принял.
Костя тяжело посмотрел на него, но так и не понял, что Игорь подразумевал под словом «снотворное». Если то, о чем подумал Костя, значит, так тому и бывать, и слава богу, что Завета не едет с ними и даже не вышла провожать. И без нее проживу, думал он горько. У меня Ирка есть. Правда, с Иркой не все ладно, но что делать? Найти другую и мучиться с ней? Хрен редьки не слаще. За все надо платить. К сожалению, я еще не научился быть независимым от них.