Партизаны, партизаны, белорусские сыны!
За неволю, за кайданы режце гитлярау паганых,
Кааб не укресли век яны.
Не давайце гадам силы над собою распрасцець,
Рыйце загодзя магилы, вырывайте с живых жылы,
Кроу за кроу, а смерць за смерць!
Как видите — тоже никакого перевода не нужно. Нужна, я бы сказал, орфографическая корректура. Так что ни лингвистика, ни краниология тут решительно ни при чем. Вопрос вовсе не в них — вопрос в дружбе или в ненависти
Пройдя неслыханные в истории человечества муки и испытания, все три ветви одинаково русского народа й одинаково православного народа сошлись, наконец, под скипетром царя Московского православного. Больше всего для этого сделали великороссы. Меньше всего от этого выиграли они. Великороссы есть наиболее старинная ветвь русского народа — они и без нас, белорусов, и без «вас» — «украинцев», освободили себя и от татар, и от поляков. А вот что бы мы, белорусы, делали без великороссов? Или — что было бы без великороссов с Украиной? Турецкая, польская или немецкая колония? Или же такое же пустынное пепелище, каким Украина была под властью попеременно гетманов — павших гетманов польских королей, турецких султанов или крымских турок? Кто и за кого пролил больше крови — кацап за хохла или хохол за кацапа? И какой смысл взвешивать эту кровь?
Пройдя неслыханные в истории человечества муки и испытания, три ветви одного и того же одинаково русского и одинаково православного народа, наконец, построили свой общий отчий дом. Я белорус и, кроме того, крестьянского происхождения. Ко мне, белорусу, приходят милостивые государи, которые пытаются вбить клин ненависти между мной, «кривичем», и другим Иваном — «москалем». Другие сеятели ненависти приходят к другому Ивану — Галушке и пытаются вбить еще более острый клин ненависти между ним, Иваном Галушкой, и тем же Иваном Москалем. У этих милостивых государей нет за душой ничего, кроме бездарности и ненависти. Больше — ничего.
Я очень хотел бы договориться: ни с каким московитским империализмом это не имеет ничего общего. Я не люблю очень многих людей. Я питаю ненависть к некоторому, довольно ограниченному количеству людей. Но если я к кому бы то ни было питаю искреннее отвращение, так это к самостийникам.
Это отвращение не носит политического характера. Это есть моральное отвращение. Баварская самостийность была бы нам политически очень выгодна: она расколола бы Германию и свела бы на нет немецкую угрозу всему славянству. Однако к баварским самостийникам я питаю почти такие же чувства, как и к украинским: чувства отвращения — ибо и они, баварские самостийники, сеют ненависть среди разных ветвей одного и того же немецкого народа. Но у Баварии есть, может быть, некоторые основания: язык, который больше отличается от литературного немецкого, чем шевченковский от литературного русского, разные религии и разное историческое прошлое. Но все-таки противно.
Мы как-то провели целое лето у баварского города Обинга, и туземцы не желали с нами разговаривать, потому что считали нас «проклятыми пруссаками». Мне лично приходилось убеждать огородников и сапожников в том, что я русский, а не пруссак. С политической точки зрения это было приятно. Но ведь русская политика никогда не строилась на принципе разделения людей и племен. И если бы мы строили нашу русскую политику на, скажем, английских началах, то моральный смысл существования русской государственности перестал бы существовать. А мы все — сознательно или бессознательно — исходим из того предположения, что наша государственность или имеет свой моральный смысл, или не имеет никакого.
В лингвистическом и религиозном отношении Германия поделена гораздо глубже, чем Русь в ее трех ветвях. Исторически Германия имеет гораздо больше основания для вражды к Пруссии, чем Белоруссия или Украина — к Москве; Пруссия завоевывала остальную Германию, и Пруссия втянула остальную Германию в две мировые войны. Москва была нам, белорусским и малорусским «украинцам», помощницей и освободительницей. Если бы не «москали», то я, Иван Лукьянович, и до сих пор был бы крепостным или полукрепростным пастухом какого-нибудь польского пана из Гродненского воеводства. Если бы не москали, то Украина стала бы колонией: или Вильгельма II, или Гитлера — вероятно, еще не последнего. Если бы в Первую и во Вторую мировые войны за нашей белорусской или малорусской спиной не стояла бы спина нашего старшего брата — «москаля», мы бы погибли. И если Польша, Австрия, Венгрия и Германия десятилетиями и десятилетиями оплачивали украинских самостийников, то никакой украинский хлебороб не поверит, что они это делали во имя его, украинского хлебороба, интересов. И никакой украинский хлебороб за самостийную Украину голосовать не будет — как он за самостийную Украину не голосовал никогда.
Когда я говорю о голосовании, под ним я понимаю несколько разнообразные способы выражения народной воли. От «волим под царя Московского, православного» — до истинно классической встречи петлюровской армии и деникинских казаков в Киеве у здания Городской думы в 1919 году: большевики покидали Киев, и в него с двух сторон входили две армии, Белая и самостийная. Совершенно случайно мне пришлось быть живым свидетелем одного исторического симптома.
С Фундуклеевской на Крещатик вливались мощные колонны каких-то серожупанников — петлюровской гвардии, одетой и вооруженной немцами. Со стороны Липок туда же проскочил какой-то казачий отряд, едва ли не больше двух-трех десятков нагаек. Казаки сразу атаковали петлюровскую армию, и атаковали ее нагайками. Петлюровская армия бежала сразу — и только с Фундуклеевской улицы кто-то стал строчить из пулемета.
Если бы я сказал, что петлюровская гвардия состояла из трусов, — это было бы глупым утверждением. Украинский парень есть существо исключительно боеспособное — императорская гвардия пополнялась главным образом этими украинскими парнями, — и, как я писал в меморандуме А. Гитлеру, украинский мужик настроен патриотичнее великороссийского — как и белорусский. Серожупанники бежали вовсе не потому, что они струсили, а потому, что никто из них не собирался проливать своей крови из-за петлюровского балагана. Чрезвычайно боеспособное украинское крестьянство родило из своей среды банды, или «армии», Махно и Григорьева, — «банды», или «армии», которые воевали и с белыми, и с красными, но у которых не было никакого оттенка самостийности: это было общерусское явление, возникшее на территории Украины. Никто никогда ни за каких Мазеп, ни Петлюр не воевал. Галицийские корпуса — чисто галицийского состава, организованные тем же Петлюрой, — не знали, куда им приткнуться, и переходили то к Белой, то к Красной армии — но за Петлюру они не выпустили ни одного патрона.
Всенародные голосования проводятся разными способами. Когда в битве у реки Шелони новгородские низовые люди просто перешли на сторону Москвы — это тоже было голосование. Бегство серожупанников по Крещатику было, конечно, голосованием. Но были и другие…
Я стопроцентный белорус. Я прожил на Украине около восьми лет. Мне, белорусу, какая-то сволочь пытается доказать, что великоросс есть мой враг, что малоросс есть тоже мой враг, если мы самоопределимся на три части, то возникнут весьма серьезные территориальные разногласия между Украиной и Белоруссией по поводу моего Пружанского уезда, в котором люди говорят на смешанном малорусско-белорусском наречии. Вероятно, возникнут какие-то войны из-за Пинских болот: почему нет? Я, белорус, вероятно, должен буду получить какую-то визу, чтобы проехать из Минска в Пинск, причем если Пинск попадет в распоряжение петлюровцев, то я визы и вообще не получу: империалист. А в Минск, вероятно, никто не пустит грузинских империалистов, руками товарища Сталина-Джугашвили подчинивших себе все три великих народа — великорусский, малорусский и белорусский. И для того, чтобы переслать бочонок нежинских огурцов из Нежина в Курск, нужно будет получить разрешение по крайней мере двух внешторгов.
Ведь все это понимает каждый великорусский, малорусский, белорусский и грузинский мужик, сапожник, металлист, футболист. Никто из них ни за какую самостийность голосовать не будет — ни бюллетенями, ни пулеметами. Никто никогда не голосовал, и никто никогда голосовать не будет. Мазепа, Скоропадский и Петлюра — и Карл XII, и Вильгельм, и Адольф Гитлер проверили это на своем собственном опыте. Наполеон, который был, конечно, умнее их всех, вместе взятых, категорически отказался от проекта вооружения украинского казачества: «Я могу их посадить на коней — но как их потом ссадить?»
В своей книге «Диктатура импотентов» я делаю попытку доказать тот факт — или то, что мне кажется фактом, — что революция рождается из биологической неполноценности и их вождей и их масс. Отсюда такой не вполне салонный заголовок этой работы. В этой работе я никаких самостийников не касаюсь. Но эта же гипотеза — гипотеза об ублюдках — довольно точно приложима к мазепинцам.
Гнездом украинского сепаратизма была Галичина. Я не могу здесь излагать ее истинно трагическую историю. Но эту историю я, может быть, чувствую острее, чем любой великоросс: у нас в Белоруссии было немногим лучше.
В результате чудовищного политического, хозяйственного и религиозного давления все, что было стойкого в Галичине, бежало — то в САСШ, то в Россию. В России это все, разумеется, растворилось в общерусском море сразу. В САСШ произошел довольно парадоксальный процесс: около миллиона галичан определили собою просоветскую ориентацию и русской Церкви, и русской общественности: это вот те «украинские мужички», которые имеют в Северной и Южной Америке и свои фермы, и свои авто и которые стоят за «отца народов», ибо в «отце народов» они видят Россию. Они политически абсолютно безграмотны. Но они, галичане, волыняне, малорусы и белорусы — все они русские патриоты. Тот советский календарь, из которого я привел стишки Янки Купалы, пропитан, можно сказать, самым шовинистическим русским патриотизмом. И если в СССР Сталин «разделяет, чтобы властвовать», то здесь, в Америке, компартия объединяет, чтобы взрывать. Именно галичане САСШ определили голосование приходов в московскую юрисдикцию митрополита Феофила: «Красная или белая — все равно наша Родина и наша Церковь».