А. М.), печатались не иначе как русскими буквами» [152]. Аналогичное решение вскоре последовало и в отношении белорусского языка [153]. Таким образом, белорусский и малорусский трактовались как наречия русского языка. В целом эти решения продолжали политику, принятую после восстания 1830—1831 гг., которая, по меткому определению французского историка Даниэля Бовуа, признавала крестьян Западного края экономической собственностью польских землевладельцев, но отказывалась считать их польской культурной и национальной собственностью [154].
Накануне отмены крепостного права правительство и общественное мнение были озабочены развитием начального образования для крестьян. И здесь особой чуткости к угрозе украинского национализма, а также жесткости ассимиляторской политики не проявлялось. Специальный Комитет, рассматривавший этот вопрос в 1861 г., пришел к заключению, что в первые два года — а к этому, собственно, и сводилось начальное образование во многих областях империи, в том числе и на Украине, вплоть до начала XX в.— преподавание должно вестись на местных наречиях «в тех местностях, где родной язык не есть язык велико-российский», и только на более высоких ступенях языком обучения должен становиться русский [155]. (Фактически это решение повторяло нормы Устава 1804 г., предполагавшего преподавание и русской, и местной грамматики.) Замечателен в этой связи рассказ члена Полтавской громады Д. Пильчикова о том, как в 1861 г. в ходе конфликта украинофилов и местных помещиков о языке преподавания в местной воскресной школе «какой-то петербургский генерал зашел в школу, принял к великому нашему удивлению нашу сторону, находил наше притязание вполне законным и — хамократия (так Пильчиков неизменно называет местных помещиков.— А. М.) замолчала» [156].
В начале 1862 г. в Петербурге и Москве можно было свободно купить шесть (!) украинских букварей разных авторов, в том числе |66Кулиша и Шевченко [157]. В 1862 г. стараниями минского маршалка (предводителя дворянства) А. Аскерка был напечатан и белорусский букварь [158]. Отметим предписание цензурным комитетам от 1858 г. в случае переиздания «Граматки» Кулиша, впервые напечатанной в Петербурге в 1857 г., исключить из нее статьи, «проникнутые национальным украинским духом» [159]. Цензурным властям просто не приходило в голову, что само издание украинских букварей гораздо более важно для развития украинского национализма, чем несколько высказанных в них сепаратистских идей! Другая претензия властей к «Граматке» Кулиша, вытекавшая, собственно, из первой, была связана с помещением в ней статей, вызывающих враждебность к полякам. Киевский генерал-губернатор кн. И. И. Васильчиков под влиянием жалоб местных помещиков обращался в 1858 г. к министру народного просвещения с просьбой запретить именно по этой причине продавать «Граматку» во вверенных ему губерниях, а в последующих изданиях эти статьи изъять [160].
Власти не только не чинили препятствий для издания украинских букварей, но ассигновали через МНП 500 рублей для издания украинских учебников для народных школ [161].
Украинские активисты даже попытались использовать церковные структуры для распространения букваря Шевченко в народных школах. В начале 1861 г. группа харьковских украинофилов отправила 6000 экземпляров букваря Шевченко киевскому митрополиту Арсению для использования их в народных школах. Сам факт, что организаторы этой акции не запросили Арсения о готовности принять книгу, но сразу послали ему такое огромное число экземпляров, войдя в весьма серьезные расходы, говорит о том, что они не ожидали встретить какие-либо препятствия с его стороны. Митрополит, однако, проявил осторожность и 19 апреля отправил обер-прокурору Святейшего Синода А. П. Толстому запрос о том, стоит ли ему принимать этот дар и вообще о мнении правительства насчет использования малорусских букварей в народных школах [162]. Толстой 20 июня переадресовал |67запрос Арсения начальнику III отделения В. А. Долгорукову [163]. Долгоруков в свою очередь тут же передал письмо Толстого министру народного просвещения Е. В. Путятину, который запросил справку от подчиненного ему Главного управления цензуры. Последнее сообщило, что «по цензуре нет распоряжения, чтобы не дозволять печатать буквари на малороссийском языке. Только постановлено правилом, чтобы сочинения на малороссийском наречии, писанные собственно для распространения их между простым народом, печатались не иначе как русскими буквами, и чтобы подобные народные книги, печатанные за границею польским шрифтом, не были допускаемы ко ввозу в Россию». В канцелярии Путятина на этом документе была сделана приписка: «Главное управление цензуры постановило: препятствовать нет законных оснований, но лучше не поощрять наречий, разъединяющих два племени. Представить подробнее рассмотреть г. т{айному} с{оветнику} Тройницкому. 8 июля 1861 г.» [164] Таким образом, в середине 1861 г. ни Синод, ни III отделение, ни МНП не имели сколько-нибудь ясной позиции по вопросу о допущении в начальную школу украинских учебников.
Член Главного управления цензуры А. Тройницкий представил свой отзыв через неделю — 14 июля. Он начал записку с подтверждения вывода ГУЦ, что нет никаких законных оснований для препятствий к публикации этой книги, но тут же оговорился, что «покровительствовать от имени правительства распространению ее в Малороссии, в виде народного учебника, едва ли было бы уместно». Аргументация Тройницкого выглядела следующим образом: «Издание как этой книжки, так и других, ей подобных, т. е. составляемых для простонародья в Малороссии, на малороссийском языке, хотя и печатаемых русскими буквами, обнаруживает намерение вызвать снова к отдельной жизни малороссийскую народность, которой постепенное и прочное слияние в одно неразрывное целое с народностью великорускою должно, по моему мнению, быть предмет ненасильственных, но тем не менее постоянных стремлений правительства. Религия, исповедуемая нами, одна и та же; высшие классы малороссийского населения, благодаря Бога, уже значительно сблизились и слились с такими же классами великороссийского племени в общественном и служебном быту; простой народ составляет значительную часть русского войска, его интересы, земледельческие, промышленные и торговые, могут только выиграть и развиться через взаимное обобщение с подобными интересами всего русского государства; различаются и разделяются еще отчасти великорусский и малороссийский простой народ |68особенными наречиями одного и того же языка и некоторыми местными обычаями. Невозможно и не следует искоренять этих различий насильственными мерами, как, например, запрещением вообще печатания малороссийских книг, и сближение их следует предоставить времени; но никак не следует и препятствовать естественному ходу времени и новым оживлением малороссийской речи и малороссийской литературы содействовать, от имени или влиянием правительственных властей, возникновению вновь в будущем того разделения между родственными племенами, которое некогда было так губительно для обоих и которое было бы даже опасно для целости государства. Позволяю себе присовокупить, что такому направлению следовали и главнейше, может быть, обязаны своим нынешним могуществом Англия и Франция, державы, собравшиеся первоначально из частей, более разнородных, нежели наше общее отечество — Россия» [165].
В своей интерпретации различий между малороссами и великороссами Тройницкий следует за Венелиным. Его предложения относительно неуместности цензурных запретов предвосхищают, как увидим, позицию большей части русской прессы, как она была выражена в публикациях осени 1861 г. Тройницкий оказался первым сановником, который ясно сформулировал в бюрократическом документе ассимиляторский подход, основанный на проекте большой русской нации, и прямо провел аналогию между этим проектом и опытом Англии и Франции. Однако никакой программы ассимиляторского давлений Тройницкий не предлагал, полагаясь лишь на «естественный ход времени».
Разумеется, после этой записки митрополиту Арсению было рекомендовано «принятие и раздачу южнорусского букваря отклонить» [166]. Неверно было бы, однако, думать, что перелом в политике властей произошел уже в середине 1861 г. Так, в 1862 г. одна из украинских книжек для народного чтения — «Сказки» Л. Глебова — была издана на казенный счет [167]. Также терпимую позицию продолжал занимать и Святейший Синод, цензуре которого подлежали все книги религиозного содержания. Предназначенное для народа и напечатанное на собранные Костомаровым добровольные пожертвования издание «Священной истории» отца Степана Опатовича на украинском не встретило препятствий в 1862 г. [168] Как увидим далее, Синод в это время вполне |69допускал и возможность издания на украинском Священного Писания. В стремлении довести свои решения до крестьян власти, если действительно были этим озабочены, не останавливались перед тем, чтобы обратиться к ним на украинском языке. В 1861 г. не кому иному, как Кулишу официально было предложено перевести на украинский Положение о крестьянах