Как вспоминал один из бывших сечевиков, события на Поднепровской Украине «перерождали стрельцов, наполняли гордостью, делали их более чувствительными к пренебрежительной политике по отношению к нашему народу в Галиции»[883]. Эти настроения подкреплялись слухами о невиданном размахе украинского движения в России. «Каждый украинец от простого солдата до высших генералов с таким воодушевлением горит работой. И такая сознательность среди них», – пересказывал один из стрельцов услышанное от жителей Черткова и Бучача[884]. К осени 1917 года настроения сечевиков, включая офицеров, стали, по словам одного из стрелецких командиров Дмитрия Палиева, «единодушно антиавстрийскими». Сам Палиев выступал за переход УСС через границу и их переподчинение Центральной Раде[885]. С конца 1917 года среди УСС фиксировались первые случаи массовых дезертирств. Только в феврале 1918 года ряды легиона самовольно покинули 60 стрельцов[886].
Единственными западными украинцами, которые в ту пору могли посетить Украину, были лица, административно сосланные вглубь Российской империи во время оккупации Галиции и Буковины. После Февральской революции последние получили возможность перебраться на родину, но многих тянуло на Украину[887]. В. Охримович из сибирской ссылки поехал в Киев и остался там, несмотря на материальную нужду[888]. Пленные, ограниченные в передвижении, следили за «живым народным пробуждением на Украине» из газет и с нетерпением ждали возможности поехать туда и включиться в процесс[889]. Стрелец Н. Загаевич эзоповым языком писал из плена: «Наша мать переживает теперь тяжелые минуты – и это нас очень тревожит, – потому что помочь никак нельзя, и мы, повесив головы – ждем. Кажется, что операция необходима»[890]. «Украина воскресает! Поздравляю Вас с воскресением свободы! Казацкие сыны появились на свет! Заговорил украинский Иерусалим!» – делился впечатлениями другой пленный, учитель по фамилии Максимец[891]. Галичанин Величко, которому, в отличие от двоих предыдущих, повезло воочию наблюдать революционные события в Киеве, с восхищением описывал увиденное: «Киев – это наша гордость[,] вся заграничная Украина надежда и гарантия лучшей доли. Какая там всюду работа! Как чудесно прежде всего организуется наше крестьянство. […] Широким руслом плывет там наша жизнь»[892]. В другом письме читаем: «То, что происходит на Украине, поднимает дух. Польше не даемся, но она тенью ходит за нами»[893].
Приход к власти большевиков обнадеживал украинцев империи Габсбургов. «Отныне (12/11) у нас уже есть своя украинская республика в ее естественных широких этнограф, границах, – писал О. Маковей жене. – Ты, может, слышала, что партия Керенского пала, а Ленина взяла верх. Резались и бились с десять дней на севере, в Петербурге, Москве ит. п., а украинцы воспользовались этим и провозгласили свою республику, тем проще, что Ленин этому не противится»[894]. После Октябрьского переворота переезд на Украину упростился и для пленных. Начался процесс, который бывший стрелец Ю. Налисник сравнивал с «переселением народов». Сам Налисник в декабре 1917 года сел в вагон-теплушку и к концу того же месяца приехал в Киев[895]. Стрельцу И. Вислоцкому и еще нескольким пленным галичанам из Уфы до Киева помог добраться «украинский батальон» 189-го пехотного полка. «В то время через Уфу, – вспоминал он, – ехало немало таких украинских батальонов, организованных в русских полках в Сибири, и всюду среди них были пленные галичане – всех манил к себе Киев»[896]. В Киеве Вислоцкий случайно встретился с родным братом, который прибыл туда из-под Пскова, тоже из русского плена, и тоже для вступления в ряды УСС[897].
На фоне того, что галичане наблюдали на Поднепровской Украине, события на их малой родине выглядели удручающе. Восхищенный увиденным в Киеве, вышеупомянутый Величко писал уже по возвращении домой: «Стало еще более грустно, когда я смотрю на наши нынешние достижения в Галиции»[898]. Депутат рейхсрата Т. Старух, который отбывал ссылку в одной из внутренних губерний России, а после Февральской революции приехал в Киев, публично критиковал автономистские настроения российских украинцев с явным намеком на положение дел в Галиции: «Вы, поднепровские украинцы, потому вцепились в эту автономию, что не видели, как она на практике выглядит. […] Всеми иностранными, валютными, военными, судебными, общеобразовательными делами будет руководить Россия, а вам останется платить налоги, давать солдат, а в лучшем случае вам позволят спеть казачка и починить дырявый мост»[899].
В начале декабря 1917 года в галицийском наместничестве констатировали «ирредентистские тенденции» в среде украинской молодежи. Автор соответствующего донесения связывал эти тенденции с позицией УПП, которое, по его мнению, «непрерывно следовало в крайне радикальном направлении». Главными возмутителями спокойствия назывались Е. Петрушевич, Л. Е[егельский и Е. Левицкий[900]. Тогда же учитель А. Захаркив писал Р. Заклинскому: «Достаточно только прочитать какую-нибудь газету, чтобы понять польские аппетиты на Галицкую Украину. Горечь сжимает сердце любого украинца от самого упоминания, что Центральные державы за нашу верность, за нашу пролитую в боях кровь, хотят нас отдать под власть Польши»[901]. В конце 1917 года, во время прекращения огня между УНР и Центральными державами, австрийские украинцы братались с эмиссарами УНР[902]. Рост солидарности между украинцами по обе стороны границы замечали и в Вене, поэтому вскоре после выхода России из войны контроль за въездом поднепровских украинцев в Австро-Венгрию будет ужесточен[903].
Украинцы Галиции на местах с энтузиазмом приняли условия Брестского мира. Политики подогревали патриотические настроения населения, мобилизуя его на манифестации в поддержку брестских решений: «Пусть теперь все села заговорят так, чтобы их было слышно в самой Вене»[904]. На 3 марта НК УНДП назначил «Праздник мира и украинской государственности»: в городах должны были пройти торжественные манифестации по поводу мира Центральных держав с УНР, присоединения к украинскому государству Холмщины и Подляшья и «возрождения украинской государственности» в монархии Габсбургов[905]. Во Львове, по данным газеты «Діло», манифестация собрала 60 тысяч человек. Празднества прошли и на местах. В письмах Б. Заклинскому жители галицийских сел делились впечатлениями от прошедших манифестаций. Житель села Ворохта Делятинского повета писал: «Делятин еще не видел столько народа, как 3 марта. Гуцулы хотя и далеко (от города. – Авт.), но массами прибыли на праздник»[906]. Крестьянин из села Куты Косовского повета сообщал, что и в Кутах состоялась «на удивление удачная манифестация»[907]. По данным газеты «Діло», в Стрые, Ходорове и Золочеве митинги собрали по 20 тысяч человек, в Черткове – 30 тысяч, в Дрогобыче и Станиславове – по 40 тысяч[908]. На торжественное шествие в Коломые, где до войны насчитывалось немногим более 40 тысяч жителей, со всего повета собралось 35–38 тысяч человек[909]. «Праздник Украинской Республики» прошел даже в лагере беженцев в Гмюнде. На заседаниях организационного комитета долго спорили, как исполнять национальный гимн – с привычной строкой «Ще не вмерла Україна» или с заменой на оптимистичное «Вже воскресла Україна»[910].
«Українське слово» призывало население не останавливаться на празднике 3 марта, не терять бдительности, не уповать на «Бога и немцев»[911], а создавать в каждом повете и селе «комитеты национальной обороны», чтобы быть готовыми к неприятным сюрпризам со стороны поляков[912]. В городах на манифестациях речи произносили украинские парламентарии: в Дрогобыче выступал С. Витик, в Станиславове – Л. Бачинский, в Снятине – В. Стефаник[913]. 3 марта Л. Цегельский призывал собравшихся на площади Святого Юра во Львове украинцев объединяться и готовиться к отпору «соседям, завистливым на наше добро и жадным до нашей земли»[914]. «Польская рука только тогда не поднимется против украинского народа, – писало «Діло», – когда галицийские поляки будут знать, что украинское море осознает польскую опасность и готово ее отразить»